Дональд Бартельми - Шестьдесят рассказов
— Их мозги лишены гибкости и закостенели.
— Возможно, это потому, что я бедная беременная женщина, как ты думаешь?
— Ты же сказала, что ты им не говорила.
— Но может быть, они — очень проницательные психологи, так что им было достаточно одного взгляда на мое лицо.
— Нет, еще нет никаких признаков. Сколько у тебя месяцев?
— Около двух с половиной, а если раздеться, то заметно.
— Но ведь ты не раздевалась, верно?
— Нет, на мне была, ну, знаешь, обычная студенческая одежда. Джинсы и серапе. И зеленая сумка для книг.
— Битком набитая этюдами.
— Да. Он спросил, где я получила подготовку, и я ему сказала.
— Господи, я помню его совсем плоским, плоским, как палуба чего-нибудь, корабля или яхты.
— Вы незначительны, так они мне сказали.
— Ох, ну как же мне тебя жаль.
— Мы расстались, затем я прошла сквозь великолепный консерваторский свет в фойе, а затем сквозь тяжелые, черные, кованые двери Консерватории.
— Я была лицом, смутно различимым сквозь стекло.
— В момент ухода я выглядела в высшей степени гордо и невозмутимо.
— Время исцеляет любые раны.
— Нет, не исцеляет.
— Синяк, порез, ушиб, укус.
— Ха! Ха! Ха! Ха!
— Подумай, Хильда, в жизни есть и другие занятия.
— Да, Мэгги, вероятно, есть. Меня не привлекает ни одно из них.
— У неконсерваторских тоже есть свои жизни. Мы, консерваторские, не слишком много с ними соприкасаемся, но нам говорили, что у них есть свои жизни.
— Думаю, я могла бы подать апелляцию, если только есть такое место, куда можно подать апелляцию. Если только есть такое место.
— Хорошая мысль, мы получаем кипы апелляций, кипы, кипы и кипы.
— Я могу ждать всю ночь. Прямо здесь на ступеньках.
— Я посижу с тобой. Я помогу тебе сформулировать текст.
— Они действительно смотрят в окна?
— Да, мне так думается. Что ты хочешь написать?
— Я хочу написать, что это вопрос жизни и смерти. Что-нибудь такое.
— Согласно уставу консерваторские не должны помогать неконсерваторским, ты это знаешь.
— Кой черт, я думала, ты хочешь мне помочь.
— О'кей. Я тебе помогу. Что ты хочешь написать?
— Я хочу написать, что это вопрос жизни и смерти. Что-нибудь такое.
— У нас есть обнаженные натурщики и обнаженные натурщицы, арфы, гигантские деревья в кадках и драпировки. Существуют иерархии, одни люди выше, а другие ниже. Они общаются, купаясь в великолепном свете. У нас уйма развлечений. Уйма зеленой мебели, такой, ты
знаешь, покрашенной. Потертая зеленая краска. Золоченые полоски в четверти дюйма от кромок. Потертые золотые полоски.
— И, возможно, факелы на стенах в маленьких нишах, верно?
— Ага, и факелы. А кто отец?
— Парень по имени Роберт.
— Ну и как вы, хорошо поразвлекались?
— Связь развивалась обычным образом. Лихорадка, скука, капкан.
— Стирка, полоскание, центрифуга.
— А там правда чудесно, Мэгги?
— Я должна тебе признаться, что да. Да. Чудесно.
— И ты чувствуешь себя здорово, там? Чувствуешь себя чудесно?
— Да, очень здорово. Нередко случается, что на подносе лежит роза.
— Меня никогда не примут в Консерваторию.
— Тебя никогда не примут в Консерваторию.
— Как я выгляжу?
— Вполне. Неплохо. Отлично.
— Я никогда туда не попаду. Как я выгляжу?
— Отлично. Великолепно. Время исцеляет любые раны.
— Нет, не исцеляет.
— Время исцеляет все.
— Нет, не исцеляет. Как я выгляжу?
— А кто его знает.
ПРЫЖОК
Сегодня мы совершили прыжок к вере. Сегодня. — Сегодня?
— Сегодня.
- Мы действительно перейдем к делу? В конце концов?
— Мы слишком долго ходили вокруг да около. Сегодня мы перейдем к делу.
— Не знаю. А вдруг мы не готовы?
— Я воодушевлен вином возможности и неуклонно растущей популярностью света. День настал.
— Ты говоришь серьезно.
— Предельно серьезно. Сперва мы обследуем свои совести.
— Я двоедушный человек. Я всегда был двоедушным человеком. Каждый из нас обследует свою совесть, искореняя, именуя, вспоминая и наново переживая каждую наималейшую язвочку и морщинку. Не оставляя ни корня, ни ветвей[77].
— Сокрушая каждой из совестей голени и бедра[78].
— Бедра и голени! Сокрушим! Сокрушим!
— Господь всемилостив, мы же суть жалкие горемыки, бредущие…
— Погоди.
— Жалкие, убогие горемыки, одной лишь милостью Господа могущие…
— Да погоди ты. Видишь ли, это будет болезненно. Несколько.
— О Господи!
— Что?
— Я просто подумал.
— Укол совести?
— Да. Параграф 34.
— Что такое параграф 34?
— Проявление недоброжелательности. Одно из многих. Список длиною в руку.
— Ты перечисляешь их поштучно?
— Да.
— Ты не пытаешься попросту покидать их все вместе в один большой мешок для мусора с этикеткой…
— Нет. Я прорабатываю каждое из них отдельно.
— Я сказал, что будет болезненно.
— Может, отложим?
— Медитировать вместо этого над Его творениями? Их великолепие…
— Даже за сто миллионов лет мы не исчерпали бы и малой доли…
— Ситуация типа если-бы-птица-взяла-одну-песчинку и-летела-бы-с-ней-всю-своюжизнь-а-потом-другая-птица - взяла-бы-другую-песчинку-и-летела-бы-всю-свою-жизнь.
— Созерцай только животных. Сократи поле. Конечно же, у нас имеется свыше миллиона видов на настоящий момент. Ежедневно идентифицируются новые. По большей части насекомые.
— Я больше люблю растения. Животных — меньше.
— Животные согревают нас своим присутствием. Возьмем, например, собаку.
— Люди нравятся мне больше, чем растения, растения — больше, чем животные, картины больше, чем животные, музыка больше, чем животные.
— Значит, восхваление животных не стало бы твоим первым побуждением.
— Я уважаю животных. Я восхищаюсь животными, но не могли бы мы помедитировать над чем-нибудь другим?
— Возьмем, к примеру, стакан воды. Стакан воды — волшебнейшая вещь.
— Синева неба, на фоне которой мы видим потрясающую зелень древесных листьев.
— Деревья. «Будешь ты искать напрасно / Стих, как дерево прекрасный»[79].
— «И дерево, чей жадный рот / Грудь матери Земли сосет»[80].
— Почему «рот»?
— Почему «грудь»?
— Работа творческого воображения.
— Непостижимая тайна.
— Которой не быть никогда постигнутой.
— Я бы даже не хотел ее постигнуть. Если ее постигнешь, как знать, какие ужасы могут оказаться постигнутыми, как следствие?
— Постижение, отнюдь не посильное для таких, как мы, жалких, полоумных олухов, кои одной лишь…
— И еще. Человеческий голос.
— Господи, конечно же, да. Человеческий голос.
— Бесси Смит.
— Элис Бэбс.
— Джоан Арматрейдинг.
— Арета Франклин.
— Каждый из голосов свидетельствует к вящей славе Господа и каждый на свой манер.
— Точно, как в аптеке.
— Сладчайшая Эмма Барретт, известная как «Колокольчик».
— Верно.
— Das Lied von der Erde.
— Согласен на все сто.
— А теперь плохие вещи. Рак.
— Непостижимая тайна, на текущий момент. Но на этот раз — тайна, которая неизбежно капитулирует перед неуклонным движением вперед научного прогресса.
— Экономическое неравенство.
— По моим предположениям, оно улучшится в самом ближайшем будущем под давлением прироста населения. Давление прироста населения настолько велико, что экономическому неравенству просто не устоять.
— А как насчет НПН[81]?
— Скорее благие пожелания, чем социальная косая черта политическая реальность.
— Так ты считаешь, что Божьи твари, плодясь и размножаясь, плодясь и размножаясь в точном соответствии с инструкцией, будут…
— Неудержимо нарастать в числе, пока полная сумма того, что наросло, не создаст давления настолько огромного, что каждая черта, большая или мелкая, каждой жизни, большой или мелкой, будет мгновенно изучаться, оцениваться, проходить беспристрастный суд и по его решению выравниваться. Так, если у одного мужика есть маленькое преимущество, дающее ему маленькую фору, оно будет мгновенно у него изъято, и наоборот, если у другого мужика обнаружится маленькая нехватка, какая-нибудь маленькая нехватка, эта маленькая нехватка будет мгновенно восполнена надзирающими. Иначе и быть не может. Потому что вскоре не останется места ни для каких там долбаных пошевеливайся, ты следишь за моей мыслью? вскоре не останется места даже чтобы чихнуть, не чихнув при этом на кого - нибудь…
— Это Божественный промысел?
