Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2012)
Людмила Улицкая. Священный мусор. — “Новое время/ The New Times ”, 2012, № 26, 27 августа < http://newtimes.ru >.
Эссе из новой книги. “О детстве девичьем — почти ничего нет: девочки в локонах и в панталонах играют на клавикордах весь XIX век. А Наташа Ростова еще и пляшет. Пожалуй, первый, кто написал о детстве девочки, — Пастернак, „Детство Люверс”. Детство девочки Жени Люверс. Проговорил, как мог, „историю ее первой девичьей зрелости”. Язык молодого Пастернака, спущенный с цепи, раскатывающийся, как гром, отдающийся эхом, торопится — бегом, летом, кувырком — сбросить с себя чинность XIX века, расшириться до возможного предела, наполнить собой мир, пересоздать его… но не может произнести, никогда не сможет произнести слова „месячные”, „менструация”. Даже латинское mensis и то непроизносимо! Только ввысь и никогда вниз! Категорическое отсутствие женского опыта восполняется поэтическими прозрениями. Но прозрения эти общечеловеческого характера <...>. Что знаю я о детстве девочки? Много больше, чем Пастернак. И много меньше. Девочкой я была, но поэтом — никогда” (“ Детство: девочки и мальчики ”).
“Человек всегда такой мелкий и был”. Прогулка по Москве с писателем Дмитрием Даниловым. Беседовал Андрей Архангельский. — “Огонек”, 2012, № 36, 10 сентября < http://www.kommersant.ru/ogoniok >.
Говорит Дмитрий Данилов: “Ни одна беседа на эту тему не обходится без упоминания писателя Леонида Добычина. Я могу предположить, что эта моя склонность к „ничего не происходит” коренится в глубоком впечатлении, которое он на меня произвел в юности. Во многих его текстах что-то вроде формально происходит, но на самом деле не происходит ничего. Меня это потрясло”.
“Ошибочно думать, что XIX век был веком ярких людей. Это был век точно таких же „никаких людей”, как и век XX, и XXI. Просто литература набрела на это „описание ничего” в попытках выйти из тупика „рассказывания историй”. Это идет еще из античности, из мифов, в которых действовали великие герои. Так по инерции до ХХ века считалось, что литература должна быть о каких-то необычных людях, а потом выяснилось, что обычные люди остаются почему-то неописанными. В ХХ веке это уже начали понимать, Чехов, в частности. И в дальнейшем писатели пытались обратить внимание не на события, а на промежутки между событиями. Дело не в том, что человек измельчал. Нет, человек не измельчал — он всегда такой мелкий и был. Просто литература стала на эти мелочи обращать внимание”.
“Говорить о том, что меня не интересует успех, внимание общества, слава, может только человек, который все это имеет. Когда это говорит человек, которым, будем говорить прямо, никто не интересуется, — это ложное отречение. Я пока почти не знаю, что такое внимание публики. Когда вдруг это внимание на меня обращается, я не строю рожицу, что я, мол, такой писатель, которому ничего не нужно. Зовут почитать — читаю, зовут на фестиваль — еду. Зовут интервью дать — даю. Но по жизни важно сохранять в целом такую трезвость, сохранять отношение к славе как к игре”.
Меир Шалев. Религия отравляет Иерусалим. Самый известный в мире израильский писатель рассказал “Новой” о том, что он думает о России и российских классиках и почему смерть не должна быть кульминацией романа. Беседовала Мария Гадас. — “Новая газета”, 2012, № 101, 7 сентября.
“К Иерусалиму у меня отношение любви и ненависти. Мой отец любил Иерусалим всем сердцем, воспевал его в стихах. Но я всегда чувствовал, что не могу переносить эту „святость” и эту ложную значимость. Ложную в том смысле, что люди словно обязаны относиться к нему, как к чему-то большему, чем просто городу, в котором живут. Я сравниваю Иерусалим со старой женщиной, проводящей дни над альбомом своих любовников. Он все время смотрит в прошлое: Иисус, Давид, Соломон, люди приезжали со всего мира завоевать его, сражаться за него, убивать друг друга, жертвовать. Что ему до тех, кто просто живет там сейчас. Я предпочитаю Афины или Рим, у которых история столь же величественна, но нет этой религиозной значимости. Религия отравляет Иерусалим. Это одна из причин, по которой я сразу полюбил „Мастера и Маргариту”, Иерусалим у Булгакова совсем непривлекателен”.
Михаил Эпштейн. Мир как матрица. О новом психотипе. Стилл Джейтс. — “Частный корреспондент”, 2012, 23 сентября < http://www.chaskor.ru >.
“Думаю о Стиве Джобсе, Билле Гейтсе и о психотипе людей, представляющих их профессию: компьютерщиков, программистов, виртуалистов, футуристов, технократов. Я человек другой складки, гуманитарной, и могу ошибаться, но возможно, эта „посторонность” и полезна при взгляде на создателей современной информационной вселенной. Может быть, главное в них — это отсутствие трагического чувства жизни, поэтому агностицизм, универсализм или буддизм им ближе, чем монотеистические религии, исходный пункт которых — грехопадение человека”.
“Дело, конечно, не в Гейтсе как таковом, а в собирательном психотипе — назовем его Стилл Джейтс, — который подходит к миру как к матрице. В математическом смысле матрица — совокупность строк и столбцов, на пересечении которых находятся элементы данной структуры. В психологическом смысле матрица — это установка на создание мира с заданными свойствами и уверенность в том, что перебор всех возможных вариантов приведет к наилучшей комбинации элементов. Матричный человек — не материалист, а практический идеалист, концептуальный инженер: он спокойно и рассудительно созидает то самое всеобщее счастье, на которое люди прошлого тратили так много „лишних” эмоций, только отдалявших от желанной цели”.
Составитель Андрей Василевский
“Арион”, “Вестник аналитики”, “Вопросы истории”,
“Иностранная литература”, “Знамя”, “Наш современник”, “Посев”, “Раритет”, “Фома”
Владимир Александров. К Елене. — “Раритет”-2011 (литературно-публицистический альманах), Волгоград, 2012.
<…>
То ли падчерицу послать за подснежниками,
то ли выстелить улицу гравием?
Для тебя я стараюсь, неженка,
для тебя я недоговариваю.
То ли окна промаслить рыбами,
то ли паклю забить под брёвна?
Что б ни сделать, когда бы ты мне
хоть однажды приснилась ровней.
…Вот какие стихи иные мужья пишут — женам (в цикле 14 стихотворений, пара из них входила в новомирскую подборку В. А. два года тому назад; а в предыдущем номере “НМ” — его рецензия на книгу Виктора Куллэ).
Екатерина Андреева. Петербург — “парадиз” или “ГУЛаг” Петра Великого? — “Посев”, 2012, № 8 (1619) <http://www.posev.ru>.
Обилие статистики и цитат из соответствующих документов подвело исследовательницу к выводу: “Утверждение, что город построен на костях его строителей, при внимательном рассмотрении источников является мифом, возможно, и выгодным для некоторых последующих правителей нашей страны. Этот миф исторически оправдывал их пренебрежение к человеческой жизни ради достижения поставленной задачи”.
Ольга Бугославская. Английская волна. — “Знамя”, 2012, № 10 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
“Хотелось бы нам, чтобы Петр на мировых экранах рубил окно в Европу? Или Иван Грозный убивал своего сына? Откровенно говоря, это необязательно. Англичане уже отработали понятную нам идею собирания земель и укрепления власти в своих картинах, нам вряд ли удастся привнести что-то принципиально новое, кроме шапки Мономаха. Нужно ли, чтобы герои Толстого или Чехова переодевались в современную одежду и ходили в ночные клубы? На бумаге что-то подобное было сделано, до экранизаций не дошло. Этот этап можно смело пропустить. Нужно ли отдавать долг дракономании? Драконами и чудовищами можно населить пространство практически любого классического произведения, особенно Гоголя или Достоевского. Но заманчивым это тоже не выглядит. С детективами нам точно ничего не светит, даже и выбирать не приходится. В общем, чему можно позавидовать, так это книгам Акройда и таким фильмам, как „Король говорит”, например. Они относятся к тому этажу культуры, где массовое соприкасается, а иногда, хоть и редко, смыкается с высоким. Это самая выгодная ниша, поскольку в ней искусство не исключает популярность.
