Узники вдохновения - Петрова Светлана

Климов заметил женщин и встал, приветствуя обеих блеском отличных зубов:

— Добрый день!

— Даже прекрасный, — ответила Надя. — Я бы не прочь искупаться.

Василькова, не обращая внимания на приветствие, продолжила назидательно:

— Другого пути нет. Только через испытания. Когда-нибудь ты это поймешь.

Надя подмигнула Климову:

— Мы тут спорим. Я утверждаю, что не может быть одного пути для всех, потому что мы — разные. — И, пытаясь привлечь внимание мужчины, обратилась к Рине: — Тебе вот важна свобода, а мне — нет, поскольку реальной пользы от нее мало. Ты со своей свободой давно стала рабой самой себя.

Нападение молодой приятельницы оказалось для Васильковой неожиданностью, хотя понятно, что причина в Климове. Было бы смешно уступить балетной недоучке.

— Ах ты моя прелесть! Научилась-таки думать, — как бы в шутку съязвила хозяйка. — Тебе явно на пользу мое общество.

Балерина оскорбилась смертельно. Некрасиво унижать при посторонних. Или бабулька перепутала, кого из нас двоих любит? Он симпатичный, но не стоик, нет, не стоик, при желании можно и увести, утереть старушке нос. Надя погрозила Рине пальчиком уже без улыбки:

— Смотри, чтобы я не поумнела слишком сильно и не догадалась — кто ты.

— И кто же я? — искренне удивилась писательница, пожалев, что задела самолюбие подруги в присутствии мужчины.

— Еще не знаю.

Василькова бросила насмешливо:

— И не узнаешь, иначе придется сообразить, чего я хочу, а это уже сложно.

Соперничество прекрасных дам зашло слишком далеко, и кавалер решил вмешаться в разговор, чтобы отвлечь огонь на себя:

— А по-моему, просто: надо всего лишь узнать, чего вы не хотите. Ницше утверждал, что человек есть обратное тому, что он сам о себе говорит, ибо мысль изреченная — есть ложь.

Василькова еще не усмирила темперамента и, перенеся недовольство на гостя, закричала, комически взмахнув рукавами кимоно:

— О! Оказывается, мы тоже кое-что читали?

— Это из сборника крылатых фраз. Незаменимая книжица для тех, кто вроде меня, не зная литературы, хочет пустить пыль в глаза.

Балеринка ушла в дом переодеваться для бассейна, и он участливо спросил Василькову:

— Вы слишком взволнованы. Вам плохо?

Рина вдруг расчувствовалась.

— Конкретная ситуация — лишь предлог. Со мною что-то стряслось, я потеряла равновесие, — сказала она доверительно. — Все зашло слишком далеко. Сначала я увлеклась процессом сочинения, потом получила деньги, за ними пришел успех. Но мои романы нужны худшей части общества, ничтожной по качеству и огромной по количеству. По меньшей мере, я творю бессмысленность, по большей — зло. Все, что я делаю, — сиюминутно и не имеет никакого отношения к вечности. Как это примирить с тем, что я не желаю думать о себе уничижительно? Но я в плену у времени — машина запущена, и остановить ее физически невозможно, а душу нужно спасать. Странно, что Надя нашла Бога, хотя у нее нет в Нем никакой нужды, а я все ищу, и без Него мне так плохо. Если бы я верила, мои мысли имели другое направление, но я все еще не верю и, наверное, уже не поверю никогда.

— А вам не кажется, что дело не в Боге, а в человеке? Земная справедливость не во власти Бога. Это дело людей. Именно поэтому она никогда не может быть достигнута. От несовершенного нельзя получить совершенное.

— Как замечательно вы научились полемизировать за такой короткий срок!

— Разве я высказал спорную мысль? То, что все никогда не будут счастливы, — аксиома. И это тоже справедливо, иначе люди выродятся и жизнь прекратится.

— Между счастьем и несчастьем много промежуточных состояний. Смысл в том, чтобы несчастных было как можно меньше. Я так мало сделала, а силы уже не те. Сбросить бы лет пятнадцать!

— Жаждете вернуть молодость?

Василькова нахмурилась:

— Только не свою.

— Что в ней было такого страшного?

— Это неинтересно.

— Но не забыто. Вы боитесь высказаться начистоту?

— Зачем повторять ошибки? Скольких друзей я потеряла, посчитав необходимым сообщать им правду. Правда — всегда трагедия или хотя бы проблема, выслушав, ее надо разделить. Желающих нести чужую ношу гораздо меньше, чем кажется. Чтобы окончательно убедиться в этом неприятном человеческом свойстве, я стала провоцировать людей правдой о себе — ни один не выдержал, мне просто переставали звонить. Так как, вы хотите правды?

— Уже нет. Я боюсь оказаться таким, как все. Но зачем было говорить Наде, что мы с вами чужие? Ведь это ложь.

Василькова пристально на него посмотрела.

— Браво. Хоть это поняли.

— Разве вы не чувствуете, что мы связаны? Непонятно чем и непонятно кем, но это уже детали.

— Эдик, поверьте, очень страшно, когда появляется надежда.

— Почему?!

— Слишком много было разочарований, и каждое может стать последней каплей.

Отчаянная жалость вдруг захлестнула Климова. Чтобы не дать нежности сломить себя окончательно и не обмануть женщину, он решил быть предельно откровенным.

— Ради вас я готов на многое, но не на все. Восстановить равновесие с моей помощью у вас вряд ли получится. Нынче из меня плохая подпорка. А жить за счет прекрасной дамы не в моих правилах. Есть встречное предложение: переедем в захолустье, в дом моих родителей, и будем пользоваться тем, что я смогу добыть как первобытный мужчина. Там печное отопление и колонка во дворе. Возможно, удастся получить кредит и начать с нуля какое-нибудь небольшое предприятие, скорее всего лесопильное. Ваши дела останутся вашими делами, и особняк будет стоять и ждать, пока вы меня не бросите.

— А если не брошу?

— Тогда вместе решим, как с ним быть.

Климов зауважал себя за сказанное, которое тянуло на поступок.

Рина задумалась надолго. Что за ужасная манера — выражаться однозначно. Никаких вариантов. А душа ее рвалась на части. Одна — хотела неизвестного, возможно болезненного и скорее всего несбыточного счастья, другая — знакомой пустоты покоя и свободной воли. В последние годы она существовала размеренно и предсказуемо. Климов всколыхнул стоячий водоем и возбудил в ней мысли, которые она не только прятала от посторонних, но и сама от них давно отстранилась. То не были поверхностные откровения, каких удосуживалась Надя. Слова, предназначенные Климову, поднимались откуда-то из самых глубин натуры и порой удивляли ее саму, а главное, приобрели вдруг необычайную важность. Но чтобы эти главные слова не обернулись ложью, требовалось принести в жертву не просто уклад жизни, но, что важнее, — личную свободу. Сколько она сможет так просуществовать — неделю, месяц, год? Случайные мужчины, с которыми она изредка проводила время, не задевали ни ее души, ни свободы. Личный Бог охранял ее, не позволяя опуститься ниже уровня, ею же для себя установленного. Но ныне все пошло вразнос: в Климова она влюблена постыдно, как безмозглая девчонка. С ним закончится одиночество, но наступит хаос. С радостью совместной жизни начнутся притирки характеров, любовные терзания. Климов ее понимает, но любит ли настолько беззаветно, когда любые помехи устраняются с легкостью? Как можно быть уверенной в нем, если не уверена в себе? На каких весах взвесить возможность ошибки? Допустим, они не уживутся. Потешив тщеславие и воспрянув духом, он побежит строить свою третью сущность, тогда как ее, последняя, закончится в разъедающих душу воспоминаниях. От жизни есть розовые таблетки, от унижения таблеток нет.

Наконец Рина собралась с духом и попыталась коротко выразить итоги своих раздумий:

— Между нами есть определяющее различие. Ваше прежнее бытие закончилось, а новое еще не наступило. У вас есть будущее, а я живу прошлой болью, но в настоящем. Поэтому для меня обязательно то, что для вас преходяще. Я не увидела в ваших построениях места для любви. Одна материя. Боюсь, ничего не выйдет.

Кровь бросилась Климову в лицо. Чего она хочет? Чтобы он надел фрак, стал на колени и попросил руки и сердца? Нет, она хочет бесконечно плести словесную вязь, в которой тонет смысл сказанного. Пора кончать этот цирк.