Дженнифер Доннелли - Революция
Но Макс не был безобидным. А в тот день, когда полиция пришла его выселять, он и вовсе слетел с катушек. Дело было в декабре. Мы с Труменом как раз шли в школу, но нам навстречу попался Ник — это парень, который мне тогда нравился. Он заявил, что собирает группу и хочет, чтобы я в ней играла. При этом он курил косяк и хвастался, что закинулся какими-то интересными колесами и дома у него есть добавка. Короче, предложил пойти с ним. А я согласилась. Сказала брату, чтобы сам шел до школы. Я думала: чего там идти, ну всего несколько кварталов, он же знает дорогу. Ник не нравился Трумену, это было видно. Точнее, Трумен ему не доверял. И меня это бесило, потому что вообще-то, в глубине души, я Нику тоже не доверяла.
Трумен сказал:
— Анди, пойдем, а?
Я ответила:
— Иди сам, Тру. Я отсюда за тобой послежу. Все будет хорошо.
Он напоследок помахал мне рукой. И я помахала ему в ответ.
На прощание…
Я прерываюсь и закрываю лицо руками. Виржиль молчит и терпеливо ждет, когда я смогу продолжить. Через пару минут я поднимаю голову, вытираю слезы и рассказываю дальше.
— Мы с Ником решили прогулять первые несколько уроков и свернули на Пайнэппл, где он жил. А там на углу с Генри есть гастроном. Ник сказал, что проголодался, и пошел что-нибудь купить, а я ждала снаружи.
Он с того дня ни разу мне не позвонил. Меня целый месяц не было в школе, а он так и не объявился. Потом я встретила его на Променаде, он сидел на лавочке с какой-то девицей на коленях. И ничего не помнил. Ничего. Обнял меня, сказал, что слышал о моей трагедии и всячески соболезнует. Он был обдолбанный и едва ворочал языком.
В полицейском отчете говорилось, что Трумен шел по тротуару мимо Темплтона. Он, конечно, видел полицейских. Их пригнали целую толпу. Но он не догадался, что лучше перейти на другую сторону улицы и вообще держаться подальше. Копы выволакивали из здания жильцов, которые сопротивлялись изо всех сил. В отчете было написано: «Выселение происходило с осложнениями». Какая-то старуха выла в голос. Все ее пожитки вместились в два пакета.
Она прожила там двадцать лет и не хотела никуда уезжать. Молодая мамаша кричала по-испански, что не желает ютиться в муниципальном приюте с пятью детьми. Макс тоже что-то орал. Он стоял на тротуаре и препирался с полицейскими. В этот момент мимо шла какая-то тетка в шубе, обвешанная драгоценностями. Она ела пирожное на ходу. Макса это добило.
— Сладеньким балуемся? — взревел он. Тетка напугалась и выронила пирожное. Он поднял его и швырнул ей в лицо. — А у нас вот нет сладкого! И даже хлеба нет! Вообще ни хрена нет! Ах, вы не знали? Одни только крысы, тараканы и ледяная вода из-под крана. Но у нас даже это хотят отобрать!
Какой-то коп схватил его и потребовал, чтобы он успокоился. Трумен как раз проходил мимо. Коп сказал Максу собирать свои вещи, но Макс заорал и со всей дури оттолкнул его. Тот попытался его арестовать… и тогда Макс совсем взбесился.
Он выхватил из кармана нож и приставил его к горлу Трумена. Дальше он потащил моего брата по тротуару, крича, чтобы полицейские не вздумали приближаться. Они послушались, и тогда Макс стал выдвигать условия. Некоторые звучали, в общем, разумно — он требовал прекратить выселение. А некоторые были полной шизухой — например, вернуть Манхэттен индейцам.
Прибыло подкрепление. С Максом пытались договориться, просили отпустить Трумена. Макс отказывался. Заявил, что заберет юного рыцаря с собой и будет сам всему его учить. Потому что хоть кто-то должен знать, как править этим миром.
Я все еще ждала Ника на углу гастронома, когда завыли сирены. Я вернулась на Генри посмотреть, что там такое, и увидела, что Макс схватил моего брата. Трумен плакал. Я закричала и тут же побежала к нему. Он меня увидел и попытался вырваться. Он выкручивался изо всех сил и порезался о нож, который Макс прижимал к его шее, Совсем чуть-чуть, но кровь все-таки потекла, и какой-то полицейский, из новичков, не выдержал и нацелил на Макса пистолет. Макс заметил, перепугался и рванул на дорогу, волоча Трумена за собой.
А водитель фургона спорил с диспетчером. Он не видел, что на дороге кто-то есть, только по звуку понял, что кого-то сбил. Когда до него дошло, он потерял сознание. Как и мама, когда пришли полицейские. Отец тоже был дома. Он еще не успел уйти на работу. Первым делом он заорал на меня: «Где ты была?!» Позже он извинялся, но я на него не в обиде. Он прав. Действительно, где я была? Черт побери, ну где я была?
Я умолкаю и бьюсь лбом о сжатые кулаки.
— Ладно, ну перестань, — говорит Виржиль, отводя мои руки в сторону.
Я качаю головой.
— Виржиль, он мне всюду мерещится. Я все время вижу, как он машет мне на прощанье. Он не хочет идти один, но идет, потому что я так сказала. А потом я вижу его в руках Макса. Ему было так страшно! Он рвался ко мне. Если бы я пошла вместе с ним… Если бы не встретила Ника и не решила забить на уроки… Если бы…
— Ты только зря себя мучаешь. Не бывает никаких «бы». Это Макс убил твоего брата.
— Да, но если бы я…
— Анди, ты меня не слышишь. Это Макс убил его. А не ты. Он убил твоего брата два года назад. А теперь убивает тебя. Не поддавайся.
— Но как? — спрашиваю я беспомощно. — Я пыталась — ходила к мозгодеру, теперь пью таблетки, но ничего не меняется. Даже музыка уже не помогает. Мне кажется, я кончилась. Шагнуть с Эйфелевой башни было бы формальностью. Я уже мертва.
Он собирается что-то ответить, но кость, прилетевшая из угла пещеры, едва не попадает ему в лоб. Он чертыхается.
— Все, хватит на сегодня мертвецов, — говорит он. — Пойдем-ка отсюда. Я только найду ребят. Жди здесь, скоро вернусь.
Он уходит. Я убираю свою гитару в чехол. Кто-то просит еще музыки. Включают айпод. Народ начинает танцевать. Накал растет. Откуда-то появляются таблетки. Мне протягивают косяк, но я отказываюсь. Я и так жалею, что пила вино. Оно плохо уживается с моими антидепрессантами, и я чувствую, что меня повело.
Скорее бы Виржиль вернулся. Я озираюсь, но его нигде не видно. Я собираю его вещи заодно со своими, чтобы мы могли поскорее уйти. Кладу его гитару в чехол, а карту в свой рюкзак. Потом смотрю на часы. Цифры расплываются. Это путает. Наконец мне удается сфокусироваться на циферблате — оказывается, уже почти полночь. Мимо проходит Константин. Я собираюсь спросить у него, где Виржиль, но тут на мое плечо ложится чья-то рука.
66
Это не Виржиль.
Это красавец гот, который стоял в стороне. Он смотрит на меня, и чувство, что я его откуда-то знаю, все крепнет. У него темные глаза и густые волосы, собранные в хвост. Его широкоскулое напудренное лицо кажется мертвенно-бледным. На губах красная помада, на щеке нарисована мушка. Он одет в прикольные штаны до колен и белую рубашку с распахнутым воротом и воланами вместо манжет, а поверх — что-то вроде длинного шелкового жилета. И красная лента вокруг шеи. Все вместе выглядит ужасно странно.
