Дженнифер Доннелли - Революция
Он пожимает плечами:
— Здесь тихо и нет туристов. Кроме того, это единственное место в центре, которое мне по карману, — добавляет он и улыбается, но не смотрит на меня. Наверное, Хадижа устроила ему головомойку. Тоже мне, Казанова. К чему, спрашивается, был весь этот спектакль у Сакре-Кёр?.. И кто из нас двоих больший идиот — он со своими разводками для романтичных дур или я, которая так легко на них повелась?
Приходит новая партия гостей, значит, пора играть дальше. Мы озираемся в поисках остальной группы. Константин куда-то свалил.
Харона тоже не видно. Хадижа подливает себе вина и поворачивается, чтобы уйти. Виржиль окликает ее:
— Ты далеко собралась?
Она ему подмигивает. Виржиль поднимает бровь:
— Мама в курсе, что у тебя шашни с Жюлем?
— А мама в курсе, что ты шляешься по катакомбам? — парирует она и, смеясь, исчезает.
— Мама?.. — переспрашиваю я, сбитая с толку.
— Ну да, — отвечает Виржиль.
— Подожди… Хадижа — твоя сестра?!
Он кивает.
— Ая думала…
— Что?
— Ну, что вы с ней… что она твоя…
— Моя девушка, что ли?
— Ага.
— Ты поэтому свалила с такой скоростью? Вчера, у Реми?
— Ты меня видел?
— Естественно. Зашла, а потом испарилась, я так и не въехал, что это было. Я звонил тебе, но ты не брала трубку.
Пару секунд он молчит, потом спрашивает:
— Анди, а ты вообще-то за кого меня принимаешь?
Я и подумать не могла, что всему найдется такое простое объяснение. Я предположила худшее — потому что всегда предполагаю худшее в людях и в мире. И чаще всего не ошибаюсь. Но вот в этот раз — ошиблась.
— Ты ни при чем, Виржиль, — говорю я. — Дело во мне.
Люди все прибывают. Кто-то кричит, чтобы мы начинали. Народ начинает скандировать: «Музы-ку!» По лицу Виржиля заметно, что ему сейчас не до музыки, но ему сегодня платят, и у него нет выбора. Он озирается.
— Слушай, кажется, остальные нас кинули. Будем играть вдвоем. Поехали?
Я киваю, и мы начинаем играть. «Нирвану», затем что-то из Джона Батлера. «Пинк Флойд» — «Fearless». «Beautiful» Джи Лава. Виржиль в основном поет сам. Я кое-где подпеваю. У меня нет таланта Хадижи, и голос не то чтобы поставленный, но с некоторыми песнями прокатывает. Мы играем акустические версии «Breaking the Girl» и «Snow», а дальше я предлагаю сделать перерыв, потому что слегка охрипла, но Виржиль хочет сыграть еще одну вещь «чили пепперов». Мне надо только подыгрывать, петь он будет сам.
Он играет первые аккорды песни. Я сразу же узнаю ее и именно поэтому не хочу подыгрывать. Но Виржиль продолжает и смотрит мне в глаза — впервые после того, как поцеловал меня. Он не отводит от меня взгляда все время, пока поет.
My friend, is so depressed
I feel the question of her loneliness
Confide… 'cause I'll be on your side
You know I will, you know I will[48].
Я отвожу глаза первая. Потому что это невозможно, немыслимо — ему не все равно, даже теперь, после того как я о нем черт знает что подумала. И я отворачиваюсь, чтобы он не видел, как по моим щекам катятся слезы.
Imagine те, taught by tragedy. Release is peace.[49]
Он доигрывает. Получается невероятно сильно. Народ ревет от восторга. Виржиль кивает зрителям и откладывает гитару в сторону. Когда шум стихает, он снова смотрит на меня.
— Ты не сказала «надо же».
— Извини. Надо же. Ты очень крут.
— Я не о том. Когда я говорил, что спас твою жизнь, ты ответила «дважды», а не «надо же».
На этот раз я молчу.
— Зачем ты так рвалась на башню?
Я бы ужасно хотела соврать. Но, посмотрев ему в глаза, не могу.
— Так и знал, — хмурится Виржиль. — Черт! Что с тобой происходит?
— Не хочу об этом разговаривать, — отвечаю я злым голосом, но на самом деле я не злюсь. Мне просто страшно.
— Это я уже понял, но вообще-то, если помнишь, ты теперь у меня в долгу. Так что давай, выкладывай.
Я до сих пор не притрагивалась к вину, но сейчас опрокидываю в себя весь стаканчик разом.
— Рассказывай. Хорош носить все в себе. Мне плевать, если это какая-то стремная тайна. Она тебя убивает. Давай поговорим.
— Я уже говорила — с полицией и родителями. Больше это никого не касается.
— Меня касается.
— А ты кто вообще такой?
Он качает головой и отводит взгляд. Сейчас встанет и уйдет. Ну разумеется. Разве я не этого добиваюсь?
Но нет, он остается. Он берет меня за руку и молчит. Мы просто сидим так, бок о бок. Я чувствую себя ужасно неловко и понятия не имею, почему он меня терпит и чего добивается. А потом до меня доходит. Он ждет. Не отпустит, пока не заговорю.
Но как, как я расскажу ему правду? Это невозможно. Просто невозможно.
Он продолжает молча держать меня за руку.
— У меня брат погиб, — говорю я неожиданно для себя, каким-то незнакомым голосом. — Два года назад, по моей вине.
65
— Его звали Трумен. Он шел в школу мимо Темплтона, это такой дом, где жили всякие бедняки. Его собирались перестроить в модный жилой комплекс, но оттуда еще не все съехали. Среди тех, кто остался, был один мужик по имени Макс. Такой тощий, с гнилыми зубами. Вечно в драном пиджаке и с галстуком-бабочкой. Он обычно сидел у входа на раскладном стульчике.
Мы с Труменом ходили в одну школу, и я каждое утро должна была его провожать. В первый учебный день того года мы впервые встретились с Максом. Власти как раз пытались выселить его из Темплтона. Он увидел нас, подвалил и заорал: «Я — Максимилиан Эр Питерс! Я неподкупен, неумолим и несокрушим! Грядет революция, дети мои! Грядет революция!» Я схватила Трумена за руку и попыталась его увести. А Макс не унимался: «Надо же, какие вельможные господа, даже не поговорят со мной! Конечно, они живут в особняках, с чего бы им со мной разговаривать?»
Трумен его боялся, но держался молодцом. «Не кричите, — сказал он, — когда все вокруг кричат, никто никого не слышит». Макс обалдел и заткнулся. А Трумен представился и протянул ему руку. Макс ее пожал, а потом вдруг как зарычит! Прямо скорчил жуткую рожу и зарычал как собака. Трумен весь сжался, но не двинулся с места. Макс тогда заржал и с тех пор звал Трумена «отважным юным рыцарем».
Мы ходили мимо него каждый день. Он, как правило, что-то громогласно вещал про революцию — что она вот-вот начнется. Призывал прохожих мочить богачей и отдать власть народу. Нес всякую чушь насчет мэра, муниципалитета и Дональда Трампа. Кто-то мне говорил, что Макс был адвокатом, защищал неимущих в суде. Но вообще считалось, что он безобидный, да и какая разница, если скоро его все равно выгонят к чертям. Муниципалитет собирался выдворить всех из Темплтона, чтобы начать реконструкцию.
