Михаил Чулаки - У Пяти углов
— Не посрамим, значит, да? Отлично.
Сергер спрашивал о работе, но как-то рассеянно, словно у него другое на уме. И точно: вдруг достал из кармана маленькую отверточку — словно игрушку — и небрежно так царапнул по боковой панели. Только-только Федя отладил аппарат — и вдруг царапина. На лаке, как на живой коже!
Надо было сразу чего-нибудь выдать Сергеру, но Федя не смог. Язык будто отнялся. А Сергер пошел к себе спокойно — мол, и не случилось ничего.
— Чего это он? — наконец смог выговорить Федя. Архипыч рассмеялся, довольный:
— Учишь вот, умничаешь, а жизни не знаешь. Царапина — значит, некондиция. Теперь его как брак пустят через «Юный техник». А там уже ждет хороший человек. Выложит сотник или два — и имеет новый аппарат. Столько он в магазине? Семьсот тридцать, да? Да еще настроенный по высшему классу — в магазине такой не встретишь. Имеет смысл?
А такие штуки что — тоже придумала молодежь? Хотел было спросить, да ладно. Спросил другое:
— И с гарантией?
— Не-ет, раз некондиция, то без гарантии. Ничего, зато он уже вперед сэкономил. Да и твоя настройка гарантирует.
Признал, спасибо.
— Так, значит… без гарантии… — Федя бормотал почти про себя.
Он схватил аппарат, отмеченный царапиной, как когтем дьявола, и вернул на стенд. Всадил в него сомнительный блок развертки. Сенсорный переключатель — тоже тонкая штука… Ну короче, намучается счастливый владелец. Тем более — без гарантии!
На этот раз Архипыч хихикал под руку одобрительно.
— Это ты здорово!.. Если какой-нибудь завмаг купит, разозлится и нашему начальству тухлую осетрину пришлет… Хотя нет: сюда же в цех и привезут чинить, ты же и починишь.
— Уж я-то починю! Так начиню!
— Починишь, куда денешься.
— Так же, как сейчас.
— А тогда еще раз починишь.
Так и доделали работу — дружески пререкаясь. Снова явился Сергер, включил пару аппаратов наудачу — и одобрил.
— Теперь еще караул назначить — и порядок, — сказал Архипыч.
Даже Сергер не понял:
— Какой караул, чего мелешь?
— Ты еще того случая не помнишь, ты у нас еще молодой, хотя начальник. Еще когда пошли первые цветные, собрали отдельно пару штук для выставки. Так и прошли от начала до конца под особым контролем. А утром, когда отправлять, пришли — и нет обоих. Пусто! Понятно? Кто-то из своих поработал: знал, которые брать! Первые попавшиеся ему не надо, попавшиеся пусть в магазине купят. Вот так.
— И не нашли?! — Федя и Сергер в один голос.
— Нет, с концами. Пришлось собирать заново. Не так уж поздно и освободились: двенадцати не было.
В директорскую «Волгу» Федя с Архипычем сели вместе.
— Зато завтра опять мы выходные, — сказал Архипыч. — Выходит, не такие уж дураки.
— Мне тоже отгул, — подхватил шофер, — за то, что вас возил. Чаще бы такие комиссии.
Феде и говорить ничего не хотелось. Чего базарить зря, когда все ясно и прозрачно. Всегда бы так работать: вроде «скорой помощи». А чего — нормально. Звонят, машина внизу, через полчаса Федя у клиента. В багажнике сменный аппарат — на случай, если на месте дефект неустранимый. Вот так бы работать — весело! И встречали бы все — ну как человечьего терапевта или даже хирурга с настоящей «скорой»!..
— Эй, заснул? Приехали. Правильный ты парень — До удивления: видать, ложишься каждый день после программы «Время», вот и сморился с непривычки.
Пусть! Федя на такие подначки — ноль внимания.
— Ну пока, Архипыч.
— Пока-пока. Забыто, если что не так.
И за спиной Федя услышал, прежде чем захлопнулась дверца:
— Ишь, молодежь!
«Волга» газанула, а Федя еще постоял у подворотни, посмотрел вдоль улицы: не гуляет ли отец с Рыжей? Не видно. Отца вызывали когда-нибудь вот так — срочно? Могли б и вызывать, если б писал современно. А так…
Алик с Димкой сказали тогда после симфонии:
— Притворяются они здесь друг перед другом, да? Фасон давят? Будто словили кайф на такой аллегроти-ке?
Это они пытались читать программку: «адажио», «аллегро».
Могли бы промолчать, раз сами напросились. Но ведь правда, вообще-то. Сразу после первой симфонии ушли в перерыве, чтобы не увязнуть еще и на второй; как раз успели в бар, в котором Федю знают. Там у Кости, бармена, записи ничего, стоящие.
— Хоть уши прочистили после той лажи, — сказал Алик.
Неприятно, когда так про отца, но если честно, если б чья чужая эта симфония, Федя тоже сказал бы, что лажа.
Отцу Федя ничего не сказал, будто и не был на том концерте…
Мочка уже спала. Входя к себе, Федя ожидал услышать ее обычное: «А, явился — не запылился!» — но в темноте слышалось только легкое дыхание. Мочка никогда не храпит. Бывают женщины, которые храпят ужасно, вот и Славка рассказывал, и Алик — про собственную мамашу, а мочка — никогда.
9
Николай Акимыч был с утра дома. Когда вечерняя смена, редко когда успеваешь пойти по делам, больше приходится дома работать или читать, если появляется новая литература, — старую-то по Ленинграду Николай Акимыч перечитал почти всю, тщательно, с выписками. В соседней комнате сочинял Филипп, — что хорошо в сыне, так трудолюбие. Не зря воспитывали с матерью, старались. Терпение и труд — с ними не пропадешь. Когда еще только начало появляться имя Филиппа в афишах, совсем еще редко, в парке сразу заметили, шутили: ну, теперь будет у нас своя песня про ленинградский троллейбус. А чего, очень даже могла быть песня, вполне заслужили ее и водители, и остальные, кто причастен. Николай Акимыч даже намекал сыну — ненавязчиво. Но тот отмахнулся. Потом понял Николай Акимыч — постепенно, — что не будет никакой песни, что как бы унизительным для себя считает Филипп написать песню — утилитарную, как он однажды высказался. На какие-нибудь знаменитые стихи Филипп иногда пишет, но тогда это называется романсом, хотя суть та же: поют под музыку, но Филипп различает, когда утилитарно, а когда возвышенно. Вот и Макар Хромаев: пишет разные стихи, может и хорошие, хотя, скорее, плохие, — но написать про водителей троллейбуса, выходит, для него унизительно — хотя сам-то он кто?!. Но что работает сын каждый день, словно смену отсиживает за роялем, — это правильно. Музыку, которая сочиняется, Николай Акимыч не очень понимает. Но не худшая еще, местами и задушевная, из некоторых отрывков могли бы получиться и песни, если бы не пренебрегал Филипп простыми человеческими вкусами, не старался писать философские симфонии. Вот побывал Николай Акимыч на концерте, послушал: слишком длинно, конечно, но все-таки понятно, все-таки музыка, тем более если сравнить с той, что во втором отделении, — все равно что сравнить хорошей работы картину, где все понятно, вроде тех, что висят у Леонида Полуэктовича, с абстрактной мазней. А тот, кто сочинял, тоже называется композитором, такой весь важный, самодовольный. И хлопали ему какие-то идиоты истерические. Те самые, которые делают шум вокруг абстрактных картин. Прокатить бы их на абстрактном троллейбусе! Нет, вещи-то им подай самые конкретные. Да, говорил в клубе кто-то из знающих людей, что и мода эта на абстракцию проходит во всем мире, — все-таки не все дураки на свете; на картины проходит, а в музыке, значит, подзадержалась.
Николай Акимыч тщательно вырезал мелкие детали для колокольни Смольного собора. Вчерне колокольня уже построена, оставалось оснастить макет мелкими Деталями — карнизами, капителями, пилястрами — и покрасить. Спокойно так работалось, — Николай Акимыч собирался до смены успеть зайти в управление на Зодчего Росси, но сейчас об этом не думал, не хотел отвлекаться, — спокойно работалось, как вдруг звонок в дверь. Кто мог прийти в это время? Разве что принесли телеграмму?
Должна бы выходить на звонки Ксана: мужчины заняты, а ей делать почти нечего. Должна бы, но спит еще, наверное, хотя двенадцатый час. Или валяется. Бедняга Филипп: досталась лентяйка жена.
Сразу же вспомнилась Ася: какая труженица, какая заботливая, и никакая болезнь не могла приостановить ее забот до самой смерти, потому что в них-то, в заботах, вся Асина жизнь. А в чем жизнь Ксаны? В работе — уже нет, отработалась; в заботах о муже, о доме — тоже нет. В чем же? Николай Акимыч, конечно, не вмешивается в их с Филиппом дела, но ему непонятно.
Да, Ксана еще спит или валяется, и Николай Акимыч вышел на звонок. И Фипипп из своей двери. И по коридору шаги: не то Антонина Ивановна идет, не то Вероника Васильевна — да об< сразу. Значит, во все звонки!
Николай Акимыч, как старейшина квартиры, и открыл под тревожные взгляды всех собравшихся. Когда такой аврал, когда звонят сразу во все звонки, делается тревожно, ничего не поделаешь.
Еще и Рыжа залаяла из-за двери — добавила тревоги.
— Розенблат Леонид Полуэктович здесь проживал?
На пороге женщина, какая-то вся неопределенная: ни возраста не угадать, ни профессии. И лицо незначительное, без примет.
