Филип Сингтон - Зоино золото
— Севастополь. Он здесь. Под золотом. Все под золотом.
Он отходит, чтобы она могла посмотреть получше, думая, что она все поймет инстинктивно. Она приближается, и золотые блики танцуют на ее лице. Она прекрасна в этом свете, божественна.
— Так вот он, автопортрет. — Она склоняет голову набок, хмурится. — Я думала, он похож на нее. Но на самом деле не похож, верно?
Даже сейчас она играет с ним.
— В этом весь смысл. В этом послание. Надо заглянуть внутрь. Разве ты не понимаешь?
Ее взгляд останавливается на шпателе.
— Маркус? Что ты делаешь? Ты же не… Ты же не собираешься испортить ее?
— От рентгеновских лучей проку не будет. Они не проникают сквозь золото.
Она смотрит на него, все еще силясь понять. Как будто сохранность картины имеет какое-то значение. Как будто он намеревается совершить святотатство. Несколько недель назад он думал бы так же.
— Черт, Маркус, ты, наверное, шутишь. Ты не можешь. — Она встает перед картиной. — Она же ценная. Ценное произведение искусства.
Она не понимает. Он качает головой, разозлившись.
— В задницу искусство.
Он отпихивает ее, но она не сдается, цепляется за его руку, трясет его, словно надеется пробудить ото сна.
— Маркус, подожди. Это бред. Это безумие.
Бессмысленные слова.
— Я хочу посмотреть. Вот и все. Я хочу посмотреть.
— Ты не имеешь права уничтожать эту картину. Тебе нужна эта картина.
Как жаль, что она не понимает. Как жаль, что он не может объяснить. Но теперь он видит, что зашел слишком далеко, чтобы разделить свое знание с кем-то. Некоторые вещи надо испытать, чтобы понять.
— Я должен это сделать, Керстин. Уйди с дороги, пожалуйста.
Она делает шаг в сторону, всего один шаг. Смотрит, как он замахивается ножом, как вгрызается им в край панели. Ему не нравится, что она наблюдает за ним своими темными глазами. Ее отчаяние задевает его.
Очередной самолет ревет моторами.
Работы — их плоть и кровь. Это они сами.
Хильдур Баклин, подруга и враг Зои, унесла ее тайну в могилу.
Нож вздрагивает от соприкосновения с деревом, словно скальпель, наткнувшийся на кость. Надо действовать тоньше, найти просвет между шпатлевкой и позолотой. Он выдергивает нож. Часть его хочет просто уничтожить картину.
Керстин тянется, берет его за руку.
— Что, если там ничего нет, Маркус? Что тогда?
— Там что-то есть. Если бы ты знала то, что знаю я…
— Что ты знаешь? Маркус, ты даже не был знаком с ней.
Керстин снова мешает ему. Он отпихивает ее, но она не отступает. Совсем как Зоя и Ален на берегу в Ла-Марсе. В день, когда она хотела купаться на виду у всех. Сладострастие как опий.
Керстин просит, чтобы он посмотрел на нее.
— Все так, как ты мне говорил. Прошлым вечером, помнишь? Ты сказал, что когда смотришь на картины Зои, то словно глядишься в зеркало. Так все и есть. Именно это и происходит. Подумай.
Он качает головой. Ее слова так нелепы, что хочется смеяться.
— Я же слышала. Все, что ты говоришь о ней, все, что ты… предугадываешь — это ты. Ты сам. История у тебя в голове, уж не знаю, о чем она, но это твоя история, а не ее.
Он задыхается. Хватается за прутья клетки, смотрит под ноги. Цементный пол гладкий и скользкий. Слишком много мыслей в голове. Перегружен. Его вот-вот стошнит. Он закрывает глаза и видит только живое золото.
— Ты ошибаешься. Я знаю, что я знаю.
— Зоя, которую я видела, жила в мире с самой собой. Иначе она не смогла бы мне помочь.
— В мире. Сомневаюсь. Смирилась — может быть.
— Маркус, послушай…
— НЕТ! — Она потрясенно отшатывается. Он тяжело дышит. — Уходи. Я ошибся, вызвав тебя сюда. Извини. Возвращайся к… своим делам.
В его голосе звенит насмешка, оскорбление. В пульсирующей тишине он сознает, что обидел ее.
— Ты не имеешь права. Не имеешь права лезть. Вот что ты делаешь, ясно? Сам знаешь. Ты лезешь в то, что тебя не касается.
— Я хочу, чтобы ты ушла.
— Это тебе ничего не поможет понять. Ничего.
Он выпрямляется.
— Просто. Оставь. Меня. Одного.
Ему знаком этот голос, эта ледяная ярость. Они принадлежат отцу.
Медленно Керстин сует руки обратно в карманы. Он знает, как все это выглядит для нее: хуже, чем воровство Линдквиста, хуже, чем вранье Корнелиуса. Это наследие Зои. Картину нельзя будет восстановить. Почему ее это волнует?
Он хочет как-то исправить положение, но слова не идут на ум. В любом случае, слишком поздно. Он опоздал на тридцать лет. Он не знает, как достучаться до нее. Никогда не знал. Часть его умерла, когда ему было семь лет.
Он слышит, как она поворачивается и идет прочь.
Что, если там ничего нет? Что тогда?
Шаги ее все тише.
Истина под золотом. Вот что важно. Секреты, спрятанные навечно. Разговор Зои с непознаваемым Богом. Ответы.
Он хватает нож обеими руками и бросает один, последний взгляд через плечо.
Керстин все еще стоит, наблюдая за ним. И несмотря ни на что, он этому рад.
— Есть другой способ посмотреть, если тебе действительно это нужно. Думаю, я могу все устроить, если ты так хочешь.
Эллиот сталкивался с инфракрасной рефлектографией, когда был торговцем, но те немногие изображения, что он видел, были не слишком выразительны. Основную технологию разработали в начале 90-х. Просвечиваешь картину мощными инфракрасными лучами и записываешь изображение на инфракрасную пленку или смотришь на него через телекамеру, способную фиксировать инфракрасное излучение. Инфракрасный свет проникает через слои краски лучше, чем видимый, и особенно хорош в обнаружении набросков углем. Телеметод считается более чувствительным и может заглянуть глубже, выявляя следы изменений, скрытые подписи, равно как и образы, которые художник не хотел показывать миру.
Но Эллиот припоминает лишь размытые черно-белые изображения и едва заметные угольные линии, которые легко спутать с тенями.
Керстин говорит, что с тех пор метод усовершенствовали. Какие-то инженеры-оптики из университета разработали прототип инфракрасного сканера. Специальная компьютерная программа комбинирует изображения, полученные под разными углами, чтобы создать картинку с высоким разрешением. Эксперты в «Буковски» часто прибегают к этому способу, особенно когда возникают сомнения в подлинности картины. Изображение под фальшивкой, как правило, легко отличить от изображения под оригиналом.
Керстин говорит, что сканер способен пробить золотую кожу. Она уверена в этом. Он может проверить свои идеи, прибегнув к бесстрастной науке, раз он так уверен в них.
Они в тишине возвращаются в город, картина засунута обратно в коробку и пристегнута ремнем к заднему сиденью машины Керстин. Солнце — яркий медный диск в туманном небе. Чем больше они петляют по незнакомым окраинам, тем меньше Эллиот понимает, в какую сторону они вообще едут. Улицы и здания уступают место лесу, затем появляются вновь. Возле церкви из красного кирпича Керстин останавливается, чтобы свериться с картой, потом разворачивается и возвращается на полмили назад.
Может, она права. Где-то по пути он утратил остатки беспристрастности. Но когда? Теперь уже и не скажешь. В любом случае, истина всегда субъективна. Разве можно притвориться, что знаешь боль, которую не в состоянии почувствовать, или красоту, которую не в состоянии увидеть?
Инженерный факультет — низкое здание 60-х годов, скрытое за ширмой берез. Облупившаяся белая краска цепляется за бетонные стены. Эллиот вылезает из машины. Где-то в лесу, за туманом, кричат вороны.
Керстин звонит по мобильному, пока Эллиот достает картину.
— Тебе повезло, — говорит она, вешая трубку. — Они рвутся в бой. Они еще никогда не работали с позолотой и страшно оживились. Тебе нужен отдел прикладной оптики, второй этаж. Спроси доктора Ларса Хальворсена.
— Ты не пойдешь со мной?
— У меня есть другие дела. К тому же я не хочу смотреть, забыл? — Она заводит машину, печально и нерешительно улыбается Эллиоту. — Удачи, Маркус. Увидимся.
Она дает задний ход, он шагает рядом.
— Ты правда считаешь, что я не должен этого делать? Но почему?
Она останавливается, смотрит на него через капот автомобиля.
— Скажи мне вот что: как по-твоему, они красивы?
— Красивы?
— Ее картины. Картины Зои.
Не то чтоб он особенно много размышлял об этом. Да и вообще не задавался подобным вопросом.
— Да. Думаю, да.
— Так почему этого недостаточно?
Он хмурится.
— Недостаточно? Я не понимаю.
Она секунду смотрит на него, потом переключает передачу и уезжает. Что-то подсказывает ему, что больше он Керстин не увидит.
