Юрий Герт - Кто если не ты
Клим резко повернулся. Никого. Кособокие домики и гулкий стук собственного сердца. Напрасные страхи! А если он притаился за углом, в подворотне, вжался в забор? Ему хотелось крикнуть: «Эй, выходи, кто тут?» Какие глупости. С ума он спятил, что ли? Конечно, никого нет.
Он пошел дальше — медленно. Нарочно — очень медленно. Чего ему бояться? Можете идти по пятам, можете просветить рентгеном — все равно на совести нет ни одного темного пятна. Вы зря ищете их, товарищ капитан! У него спокойная совесть. Хотите, он докажет вам это?
Клим сунул руки в карманы, сделал над собой усилие — засвистел мотивчик из «Сильвы» «Без женщин жить нельзя на свете...». Свист получился мертвым — будто дуют в бутылку. Зачем он свистит, зачем притворяется? Снова — для него! Для того, кто крадется сзади. И он это понимает. Его не проведешь, он все понимает — это для него Клим идет медленно, для него свистит... Кто — он? Его нет! Никого нет!
Тогда зачем же вы избегаете центральной улицы? Зачем? Я сам не знаю, зачем! Мне хочется — вот я и... Не скрывайте. Нам все отлично известно... Хорошо, тогда я пойду по центральной!..
Он снова вышел на центральную улицу. Ему почудилось, все на него смотрят, даже расступаются, давая дорогу. Он летел вперед с окаменевшей странной улыбкой, летел, но ему казалось, что он идет, ступая по расплавленному железу.
Он не идет — он гуляет. Слышите — гуляет! Так же, как сотни других. Весна. Шорох, робкое дыхание, трели соловья...Что тут подозрительного? Фет. А почему, собственно, Фет? Почему, товарищ Бугров, вас интересует именно Фет, если вам прекрасно известно, что он был крепостником и его не изучают в школе?..
Клим испугался, услышав собственный смех. Чему он смеется?.. А вправду, разве не смешно!.. Он задаст этот вопрос — насчет Фета — Кире. Ки-и-ра... Гудок паровоза, зовущий вдаль... Сейчас она дома, и у нее на столе — портрет Маяковского, маленький настольный портрет, который он однажды ей подарил. Ах, да, сегодня суббота, и она говорила, что должна еще убираться... Значит, наверняка — проведет по портрету тряпочкой, сметая пыль, коснется рукой, а может быть — подышит, затуманив стекло. Глупый! Как он мог забыть о ней? И о Майе, о Мишке, об Игоре — обо всех! Не то что забыл — все время в разговоре с капитаном упоминались их имена — но теперь он впервые ощутил, что они тут, рядом, вместе... Нет, есть листья, есть желтые шары фонарей, есть люди, есть солнце — завтра его лучи, как тысячи тысяч лет, прольются из-за горизонта, и небо ударит медным колоколом, набатом жизни и счастья! Все это есть — а то, что было с ним — бред, сон, вымысел, нелепый призрак. Вы призрак, товарищ капитан! Так скажет он ему завтра, когда они встретятся вновь... Настоящая чертовщина — встреча с призраком!..
Он застыл на месте. Смяк, опустился — что-то оборвалось внутри, и сердце снова сжалось в тугой комок страха. Рука, схватившая его за плечо, грубо потянула назад — и он увидел глупое, веселое лицо Лёшки Мамыкина. Лешка хохотал, добродушно скаля зубы, узкие щелки глаз его сочились смехом.
— Ну, Клим... За тобой не угонишься. А я думаю, чего...
Он вгляделся в Клима и как-то изумленно выхаркнул застрявший в горле смешок.
— Постой-ка, Клим, ты чего?..— он придвинул к себе Клима, как будто что-то мешало ему видеть.
Клим резко вывернулся и запетлял в редеющей толпе.
— Клим!..
К черту! Всех — к черту! Он — прокаженный! «О чем вы говорили с Мамыкиным?» Ни о чем! Завтра потащат Лешку: «Вы были заодно с Бугровым...» От него во все стороны расползаются микробы. Не надо! Ни с кем ни слова! Вывесить череп и кости — как на трансформаторной будке: «Опасно для жизни!» Опасно!..
Он бежал каким-то сквером, в аллее темнела пустая скамейка. Он бросился на скамейку, прижался к ее деревянной груди. Ах, если бы он умел плакать! Если бы все внутри не было выжжено, как Сахара! Он бил кулаком по тонким ребрам скамьи — от боли в кулаках становилось легче. Кого жаль — Мамыкина? А кто предал? Может быть, Мамыкин? Или... Все — предатели! В чем? В чем его предали?.. Он сжал голову, пальцы схлестнулись на затылке..
Сколько он так просидел?
В аллее показалась пара.
— Ах, здесь кто-то есть! — вскрикнула она, когда они подошли к скамейке.
— Ничего.
Он загородил ее от Клима своей спиной.
Жизнь шла своим чередом.
Приторный аромат петуний наполнял воздух. Где-то журчал фонтан. Парочка напряженно молчала, выжидая полного уединения.
Клим вдруг ощутил нестерпимый, сосущий голод и вспомнил, что ничего не ел с самого утра.
У Мишки еще не спали. Стучала швейная машинка. Мишка читал, навалясь грудью на стол и близоруко уткнувшись в книгу. Он поднялся навстречу Климу и безмолвно уставился на него, будто не доверяя собственным глазам.
— Те же — и Мартын с балалайкой,— сказала тетя Соня, отрываясь от шитья.— Где это ты шатаешься по ночам? Твой дружок прямо извелся — весь вечер только и знает, что бегает да ищет!..
...Ищет... Долго же пришлось бы ему искать...
— Между прочим, — сказал Клим как можно легкомысленней, — у вас в передней стоят калоши. Я их съем в сыром виде, если вы мне не дадите чего-нибудь пожевать...
Никто ничего не заметил. Тетя Соня остановила машинку и поглядела на него поверх очков.
— Где же ты все-таки пропадал?..
Где? Где? В самом деле, где?
— По заданию райкома... Долго рассказывать...— он в упор смотрел на Мишку — Мишка отвел глаза, принялся катать по клеенке хлебный шарик.
— Горе ты мое горькое! — сказала тетя Соня. — Где это слыхано — так мучить ребенка! Чтоб им повылазило...
Хлопнув себя по толстеньким бедрам, тетя Соня выкатилась на кухню, загремела кастрюлями.
Клим сел. Тикали ходики. В соседней комнате посапывали во сне Борька и Оська. Мишка нашарил в буфете сухую воблёшку и ломоть хлеба, положил перед Климом и сам присел напротив, продолжая сосредоточенно катать мякиш. Он ни о чем не расспрашивал. Он ничего не знал. До прихода Клима он читал Циолковского — как добраться до Марса и Венеры. За тонкой стеной пробило двенадцать. С тех пор, как они расстались в библиотеке, прошло семь часов. Семь суток. Семь столетий. Почему он ни о чем не спросит?
Неужели поверил насчет райкома?.. Мишка упорно не смотрел в его сторону. Клим зубами отдирал кожицу, твердая рыбешка царапала глотку. Он представил себе, как рыхлые Мишкины губы сначала растянутся в недоверчивой улыбке, потом замрут, потом запрыгают, задергаются, как будто по ним пропустили электрический ток... Может, не надо ему ничего говорить? Милый, славный Мишка! Весна разукрасила его лицо, как яичко кукушки, нет живого места: ну и веснушек! Зачем он искал? Написать диктант? Пусть думает о Венере и пишет диктанты. Что Мишка? Капитан даже почти не расспрашивал о нем.
— А суп? — первый раз за все время Мишка выдавил из себя слово.
— Не хочу. Я уже сыт.
— Я провожу, — сказал Мишка.
— Куда же вы? — донеслось с кухни...
Прохожих почти уже не встречалось, но Клим, инстинктивно избегал освещенных улиц. Он свернул в темный переулок. Мишка безропотно следовал за ним. Он не спросил, почему Клим выбрал не самый короткий путь, напрямик ведущий к дому. Как обычно, он шел, приотстав на четверть шага, втянув голову в широкие плечи. Нет, хорошо, что с ним пошел Мишка — ему невмоготу больше нести одному этот страшный груз. Но как объяснить, чтобы Мишка не принял всего за шутку? Клим медлил, не решаясь нанести удар. Ему показалось, он не расслышал или не понял.
— Что ты говоришь?..
Мишка прочистил горло, сплюнул.
— Говорю, они тоже были там...
— Кто — они?
— Майя с Кирой. Игорь тоже. Я весь город обегал — никого... И у тебя два раза...
Клима пробил озноб. Он схватил Мишку за рукав, затряс:
— Где — там? Где — там?
— Ну, там... Что ты, не знаешь?..
Он улыбнулся жалко и растерянно...
Как щука, брошенная в садок, в голове всю дорогу билась одна мысль: что, если им было еще хуже, чем ему? И за что их? Ведь это он во всем виноват, он один! Кира... Майя... Игорь... Как они смеют! А он-то, он-то, дурак, еще гордился: один за всех пострадал!..
Вдруг он остановился так резко, что Мишка налетел на него.
— Мишка, — заговорил Клим, со свистом дыша прямо в бледное Мишкино лицо, — Мишка, но должен же быть во всем этом какой-нибудь, смысл? Может мы и вправду против советской власти?.. Тогда нас... Нас четвертовать надо!..
— Может, ты спятил, осел? — сказал Мишка, отодвигаясь от Клима.
— Но ведь не могут же зря!.. Ведь не могут, Мишка! Мы же выпустили нелегальный журнал, организовали сходки без учителей, противопоставили себя комсомолу и... и...
— Что «и»? Что «и»? — вдруг взвизгнул Мишка, напирая на Клима грудью. —Ты что, действительно спятил?.. Идиотина!..
— Да, — сказал Клим. — Я, наверное, спятил... Скорее!
Чтобы Мишка не отставал, спотыкаясь в темноте, он схватил его за руку, и так они бежали до самого дома Игоря.
