Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь
Она оборачивалась к нему, все еще занятая своими мыслями, потом, рассмеявшись, произносила:
«Ах, вот оно что! Ладно, хватит на сегодня. И какими это флюидами ты умудряешься на меня действовать?»
Однако последнее лето не раз случалось так, что она смущенно отговаривалась: «Прости, но только не сегодня. Не знаю, что со мной. Что-то я устала».
«Я тебя не узнаю».
«Может, это старость?»
Рабю наблюдал за ним.
— Ну как?
— Думаю, что вы правы.
— Приятного, конечно, мало, но придется вывернуть все это перед судом. Вы же хотите, чтобы ее оправдали, так?
— Да, очевидно.
— Даже если она не вернется к вам?
— Судя по заявлению, которое она вам сегодня сделала, она не намерена больше жить со мной.
— Вы еще ее любите?
— Полагаю, что да.
— Полиция, несомненно, уже подумала о наличии неизвестного нам человека. Возможно, она выяснит, кто это. Но, по-моему, у вас все же есть преимущество перед детективами, не исключено, что речь идет о ком-то, кого вы хорошо знаете.
Рабю почувствовал, что собеседнику стало не по себе.
— Что с вами?
— Не обращайте внимания. Вчера мне пришлось ужинать у зятя, а потом я напился до бесчувствия. Неважно. Я вас слушаю.
— И затем она сказала нечто такое, что глубоко поразило меня. Я запретил ей повторять это кому бы то ни было. Я заговорил с ней о вашем сыне, о Патрике. Советовал подумать о нем, о его будущем. И знаете, что она мне ответила, и притом как-то сухо, даже черство? «Материнские чувства всегда были мне чужды». Это действительно так?
Ален задумался, восстанавливая в памяти прошлое. Когда родился Патрик, они были небогаты. Он появился на свет еще до того, как Алена осенила мысль о журнале. Поначалу Мур-Мур все свое время отдавала ребенку, и ее материнское усердие граничило с педантизмом. Это была та же старательность и аккуратность, с какими она печатала на машинке свои статьи, переписывая заново целую страницу, если на ней оказывалась ошибка.
Так они прожили в Париже около двух лет: он, она и малыш. Потом взяли няню, и Мур-Мур опять с головой ушла в работу. А по вечерам приезжала, куда он ей назначал — в кафе, в рестораны, — и домой они возвращались поздно.
Ей никогда не приходило в голову зайти перед сном взглянуть на спящего ребенка. Обычно Ален это делал один.
Вскоре они купили и перестроили «Монахиню», где теперь проводили уик-энды. Но Мур-Мур и приезжала-то туда главным образом потому, что это позволяло ей побольше поработать.
— Да, понятно, почему она так сказала, — пробормотал Ален.
Рабю взглянул на стенные часы и поднялся. В кабинете зазвонил телефон, адвокат снял трубку.
— Слушаю. Да, соедините. Он еще здесь. Из вашей редакции, — добавил Рабю, передавая трубку Алену.
— Алло, Ален? Говорит Борис. Вот уже полчаса пытаюсь связаться с тобой. Звонил к тебе на квартиру. Какой-то симпатичный женский голос — не знаю только чей — сообщил мне, что минуту назад тебя вызвали по телефону и ты умчался. Она сказала, что разговор был с адвокатом. Я позвонил Эльбигу, но его в конторе не оказалось. Все-таки я разыскал его, и он передал мне, что ты у Рабю. Есть новости. Час назад к нам сюда явился комиссар Румань с двумя полицейскими. Он предъявил ордер, подписанный следователем, и сидит теперь в твоем кабинете. Он перерыл у тебя все ящики, ни одной бумажки не пропустил. Потом попросил у меня список сотрудников и заявил, что ему необходимо с ними побеседовать с каждым в отдельности, но что это не отнимет много времени. Первыми почему-то потребовал вызвать телефонисток.
— Хорошо, я сейчас приеду.
Ален опустил трубку на рычаг и повернулся к Рабю. Адвокат нетерпеливо ожидал конца разговора.
— У меня в кабинете комиссар Румань с двумя полицейскими. Они там произвели обыск. Сейчас он допрашивает сотрудников и первыми захотел выслушать телефонисток.
— Что я вам говорил?
— Вы полагаете, он подозревает кого-то из работников редакции?
— Во всяком случае, идет по следу, и вам ему не помешать. Спасибо, что зашли. Постарайтесь разыскать нашего героя.
Нашего героя! Он вложил в эти слова столько иронии, что Ален невольно улыбнулся.
— Вам бы сейчас не повредило пропустить стаканчик. Бар у нас тут внизу, налево от входа, в табачной лавке.
В Алене закипала злость против Рабю. Он готов был его возненавидеть, возненавидеть за все — за то, как адвокат вызвал его к себе, за то, как передал слова Мур-Мур, за то, как под конец намекнул, что Алену не обойтись без выпивки.
Понурив голову, Ален ожидал лифта. Минуту спустя он подошел к стойке маленького бара.
— Двойную виски!
— Простите?
— Двойную порцию, если так понятней.
За ним с любопытством наблюдали какие-то рабочие в спецовках.
Встреча с Руманем не улыбалась Алену. Стоит комиссару на него взглянуть, и он тоже догадается, как Ален провел ночь.
Нет, ему не стыдно. Он волен делать все, что вздумается, он всю жизнь вызывающе держался с людьми, шокировал их — нарочно, из спортивного интереса.
И все-таки сегодня, когда люди смотрят ему в лицо, у него вдруг появляется чувство неловкости. Почему? Ведь он ничего худого не сделал. Он непричастен к тому, что произошло. Тысячи мужчин спят со своими свояченицами — это всем хорошо известно. Младшие сестры всегда не прочь попользоваться тем, что принадлежит старшим.
Нет, Адриена никогда по-настоящему его не любила, но ему было на это наплевать. Возможно, и Мур-Мур тоже не любила его.
И вообще, что значит это слово — «любовь»? Он продает ее по миллиону экземпляров в неделю. Любовь и секс. Это ведь одно и то же.
Он не любит одиночества. Не из потребности в обмене мыслями и даже не потому, что нуждается в чьей-то привязанности.
— На улицу Нотр-Дам-де-Лоретт! — бросил он шоферу, захлопывая дверцу такси.
Так почему же одиночество так ему неприятно? Потому что он испытывает потребность в чьем-то присутствии — все равно в чьем. Одинокие старики держат собаку, кошку, канарейку. Некоторые довольствуются даже обществом золотых рыбок.
Он никогда не смотрел на Мур-Мур как на золотую рыбку, но теперь, по-новому оценивая прошлое, Ален вынужден был признать, что нуждался главным образом лишь в ее присутствии. Ему просто нужно было, чтобы она всегда находилась рядом — в баре, в ресторане, в машине. Справа от него, в нескольких сантиметрах от его локтя.
По утрам и под вечер он ждал ее звонка и нервничал, если звонок запаздывал. Но за семь лет совместной жизни был ли у них хоть один серьезный разговор?
Правда, в пору, когда он основывал журнал, он часто рассказывал ей об этом будущем издании. Он был увлечен, уверен в успехе. Мур-Мур смотрела на него с милой улыбкой.
«Ну, как твое мнение?»
«Разве такого журнала еще не было?»
«Были, да не совсем такие. Мы бьем на интимное, личное. Теперь это очень важный момент, ты, по-моему, его недооцениваешь. Лозунг дня — личность, индивидуальность, как раз потому, что у нас все стандартизовано, в том числе и развлечения».
«Может быть, ты и прав».
«Хочешь работать у меня в редакции?»
«Нет».
«Почему?»
«Жене патрона не годится быть в числе сотрудников».
Потом у них возникла проблема виллы. Они набрели на этот дом как-то в субботний день, когда ездили на прогулку за город. А в воскресенье в мотеле, где они остановились, Ален уже строил планы.
«Загородный дом нам просто необходим, ты согласна?»
«Возможно, но не слишком ли это далеко от Парижа?»
«Достаточно далеко, чтоб отпугнуть всяких зануд, но не слишком далеко, чтобы оттолкнуть друзей».
«А ты собираешься приглашать много народу?»
Мур-Мур не протестовала. Она ни в чем ему не препятствовала, охотно его слушала и повсюду за ним ездила, но его восторгов не разделяла.
— Остановитесь, шофер. За этой красной машиной.
— Это ваша?
— Да.
— Они вам, кажется, налепили на стекло два штрафных талона.
Совершенно верно. Два штрафа. Гм, он забыл ключ на приборном щитке. Включая зажигание, Ален кинул взгляд в сторону кабаре, где никогда, до прошлой ночи, не бывал. Рядом со входом висели фотографии обнаженных девиц. На самой большой в центре он узнал Бесси — судя по всему, она была здесь звезда.
Через несколько минут он подъехал к зданию своей редакции на улице Мариньян. Машину он оставил во дворе. Он не сразу решился подняться наверх. Был уже первый час. На первом этаже — ни души, все помещения заперты.
Что это, он докатился до того, что боится какого-то помощника комиссара сыскной полиции?
Он вошел в лифт. В коридорах было пусто. В большинстве отделов тоже. Дверь его кабинета была широко распахнута, он увидел ожидавшего его Бориса.
— Ушли?
— Минут десять назад.
— Что-нибудь обнаружили?
