Григорий Канович - По эту сторону Иордана
— А мы все портим, знаю.
Тут и Юлька явилась.
— Там дядька какой-то, говорит, в гости пришел.
Леночка встала из-за стола:
— В гости? Какой дядька? Где?
— У двери стоит, говорит, гиверет Сомов пригласила.
— Да, — подтверждает баба Неля, — он олимам помогает, приятный такой, а я не очень поняла, вот и… — и глазами Леночке незаметно на Валентину показывает.
Леночка не хочет видеть бабы Нелиных знаков.
— Нам сейчас не до гостей, — решительно заявляет она и выходит из кухни.
Валентина поднимает голову от тарелки, смотрит на бабу Нелю рыбьими глазами. Баба Неля не может удержаться:
— А ты чего молчала? Тебе тоже не до гостей? Симпатичный такой мужик…
Валентина молча пожимает плечами.
Леночка возвращается, улыбаясь.
— Все в порядке. Отвалил. Я с ним потом встречусь, все выясню.
Вот тебе и все твои планы, усмехается про себя баба Неля.
— Он женатый.
— И что? Женатый помогать не может? — Леночка смеется. — Как смешно по-русски говорит! А на иврите начал, совсем другой человек. Юлька, за стол!
— Я не голодная, — откликается из комнаты Юлька.
— За стол!
Выходит хмурая Юлька. На бабу Нелю не глядит, не садится на свободный стул рядом с ней, уклоняется от ее руки, когда та пытается незаметно погладить ее по локтю, пробирается на Цилин топчан, втискивается рядом с Леночкой.
— Ну, вот, — говорит Леночка и обводит стол глазами. — Вот мы и все вместе. Все пять девок.
— Девок… — насмешливо бормочет Юлька.
— А ты ешь и молчи, — одергивает ее Леночка. — У нас пойдет серьезный разговор.
Ну, сейчас бабахнет. Держись, Нелечка. А впрочем, почему такие страхи? Что она такого может объявить, что тебя испугает? Ты вон и смерти не боишься, так чего? Где-то в глубине души баба Неля в сущности знает, чего боится, но не хочет даже себе назвать это словами. Может, пронесет?
Циля вытаскивает изо рта ком разжеванной колбасы, внимательно осматривает, расковыривает слегка пальцем и отправляет обратно в рот. Баба Неля от нее далеко, а Леночка, которая рядом, только глянула мельком — и ничего.
— Девочки, — говорит Леночка, — мы тяжело прожили этот год. Особенно ты, бабуля. Но ты сама всегда говоришь — не навек же так, все постепенно наладится. И верно, не век же нам жить впятером в одной комнате с кухней. Мы переезжаем!
— Ура! — вопит Юлька.
— Мир фурн? — удивляется Циля.
Даже Валентина просыпается, спрашивает:
— Сняла, значит? Ту, что говорила?
Господи, неужели пронесло?
— Да, ту самую, близко от рынка. А еще я вот что хочу сказать, а то мы никогда не говорим. Бабуля, ты у нас самый большой молодец. Не думай, мы понимаем, каково тебе справляться с Цилей. Я знаю, конечно, ты ее очень любишь, и мы все ее любим…
Ну, эти речи бабе Неле уже не слишком интересны. Как это теперь нередко с ней бывает, она на минутку отключается. Может, от облегчения.
Девки давно решили считать, что она Цилю любит-обожает, жить без нее не может, и с чистой совестью свалили на нее весь уход, она, мол, все равно никому к Циле прикоснуться не даст. А кого там любить, разве это Циля, разве Циля позволила бы себе так опуститься? Не Циля это, а какое-то нелепое чудище, вытеснившее Цилю из остатков ее тела. И что хуже всего, из памяти бабы Нели тоже, она уже почти не может вспомнить настоящую Цилю, не может даже подумать о ней без того, чтобы в ушах не заскрипело: «Ча-аю!», не может смотреть на Цилю без злости, на все эти болтающиеся мешочки и нечистые пятна, на жующие вхолостую челюсти, на заросшие глаза, в которых ничего уже не осталось, кроме робкой старческой хитрости. Будь бабы Нелина воля — знать бы только наверняка, что Циля ухожена, чаем напоена и не обижена, — так хоть и не видать ее совсем, и даже лучше, не так жалко. Не так страшно. Но в жизни нет такой ситуации, чтоб знать это наверняка.
— …и тебе легче, и Циле лучше. Это было непросто, но я добилась.
Вокруг стола становится тихо.
— Бабуля?
Что-то я пропустила, спохватывается баба Неля. Но она ни за что не может признаться, что прослушала. К счастью, она, кажется, знает, о чем речь, девки не раз толковали об этом между собой, комиссия какая-то приходила, проверяла:
— Дали, значит. А на сколько часов в день?
Леночка переглядывается с Валентиной. Говорит осторожным, грудным голосом:
— Бабуленька, какие часы! Это же круглосуточно: и уход, и питание, и все.
Ну, вот и бабахнуло. Баба Неля уже все поняла, но не хочет, цепляется, лучше слушать надо было, дура старая, тут такие вопросы решаются, а ты спишь…
— Неужели круглосуточно дали? — хрипло переспрашивает она. — Я и не знала, что такие помощницы бывают, чтобы все время. И ночевать у нас будет?
Леночка встает с места, протискивается к бабе Неле, обнимает сзади за плечи:
— Бабуля. Не помощница. Циля поедет в такой дом, где за ней будет постоянный присмотр и уход.
— Мир фурн! — радуется Циля.
В такой дом.
В такой дом.
Но ты же сама только что рассуждала — век ее не видать, лишь бы знать, что…
Да, но ей там не выжить! Ну, так ты ведь сама ей скорой смерти просишь? Что же, в «таком доме» это быстро произойдет.
Баба Неля знает, что изменить уже ничего нельзя, что никто ее слушать не будет, что так лучше и удобнее всем…
— Леночка… как можно… она там просто с голоду, от жажды помрет…
— Бабуленька, — терпеливо объясняет Леночка, — там таких с ложечки кормят и поят, и процедуры им делают, и на прогулку водят, и развлекают… и она в компании будет, не то что тут, в четырех стенах.
— В компании… да… от одной тоски кончится…
— Бабуля, не надо. И потом, не забудь, все-таки Циле осенью девяносто шесть.
— Я не забыла… — баба Неля думала, что слезы у нее давно кончились, а как вспомнила про Цилин день рождения, они полились градом. В «таком доме», значит, будет справлять. Если доживет.
Леночка все за спиной стоит, за плечи обнимает, по волосам гладит. Пережидает, пока баба Неля перестанет плакать. Баба Неля вдруг чувствует, что она еще не все сказала.
А что же еще? Что может быть еще? Но и тут баба Неля обманывает себя, и слезы ее не только из-за Цили. Ведь знает она, знает, где-то далеко-далеко это в мозгу сидело, а сейчас приблизилось вплотную, сейчас это станет словом, а значит, и делом. И вот:
— Бабуленька… а я что подумала… Если ты за Цилю так переживаешь… если боишься, что за ней там не так ухаживать станут… и ты так к ней привязана… а она к тебе…
Да, за семьдесят пять лет успела привязаться. А она ко мне.
— Я подумала… это можно устроить…
Запинается. Все-таки трудно ей. Молчи, Нелли, молчи, пусть твоя внучка выговорит все словами. Когда-нибудь она эти слова вспомнит. А может, и нет.
— Я туда ездила, там хорошо, Ашкелон на самом берегу моря. Купаться будете… И мы в гости приезжать будем, часто-часто… а?
Валентина смотрит, моргает. Видно, не посвящена. И Юлька рот раскрыла, переводит глаза с бабы Нели на мать и обратно, рот начинает кривиться. Одна Циля ничего не поняла, собирает с тарелок остатки жареной картошки, складывает на свою.
Леночка замолчала. Стоит, гладит бабу Нелю по голове. Устраивать, понятно, ничего не нужно, все уже устроено, пробивная у меня внучка, можно себе представить, с каким трудом. Нарочно, что ли, со спины зашла, чтобы в глаза не смотреть? Слезы у бабы Нели высохли. Тут уж не до слез. Что же, бабуля, вот ты выла утром — на свалку вас, на свалку — вот и свалили. Ты-то просто так выла, от усталости, сама-то не верила. Плохо тебе сегодня было, тяжко? Теперь хорошо будет. Устала, бабуленька? Теперь на отдых пойдешь.
Леночка молчит, не понукает, не уговаривает. Кто первый слово скажет? Юлька вдруг разревелась.
— А ты чего?
— Не хочу, чтоб бабушка уезжала.
Леночка возвращается на свое место, садится рядом с дочерью.
— Глупенькая, бабушка с нами остается.
— Валентина твоя мама, а я хочу бабушку. Бабу-улю…
Валентина голову низко опустила, капает слезами в тарелку.
Леночка обводит свою семью взглядом:
— Да что вы так, навек расстаемся, что ли? Валентина, чего молчишь?
Валентина только трясет головой, не поднимая глаз.
— Мы будем их навещать, а бабулю к нам в гости привозить будем, когда только захочет, это совсем недалеко… бабуля, правда ведь? Бабуля?
Но баба Неля тоже молчит. Что тут скажешь?
Леночка смотрит на нее, смотрит и вдруг падает лицом на плечо дочери, глухо взрыдывает:
— Нам ведь жить надо! Дышать нечем! Ну, пусть остаются, пусть! Пусть все идет к чертовой матери… Для вас же стараюсь… Что я, изверг какой?
Теперь плачут все три.
Баба Неля не плачет. То ли пожалеть их всех надо, то ли посмеяться над ними, но баба Неля уже видит их как в перевернутый бинокль, все они, кроме Цили, уже отодвинулись от нее вдаль, их уже плохо видно и едва слышно. А Циля, наоборот, придвинулась, совсем рядом, как сквозь увеличительное стекло, смотрит на бабу Нелю вопросительно, что-то, видно, до нее постепенно доходит. Скрипит еле слышно:
