Рауль Мир–Хайдаров - Пьянея звуком голоса, похожего на твой…
Трехкилометровую дамбу, или первый отсек шламонакопителя, закончили, намного опередив и новые сроки, поставленные Совмином перед трестом. Сдача была торжественной ― митинг, духовой оркестр, цветы передовикам; да и колхоз расстарался ― фруктовый и овощной базар организовал. Решено было подключить новый пульпопровод месяцев через восемь-девять, в общем, в конце лета: старые «хвосты» нужно было заполнить до предела. Но Кабулов неожиданно попросил руководство комбината сделать пробный залив, так, на всякий случай, раз время позволяло еще по весне проверить качество дамбы; ведь предстояло отсыпать еще три отсека. Предложение было резонным, и «хвосты» поздней осенью залили. Перезимовала дамба прекрасно, ни единой трещины, а поверху хоть в футбол гоняй, никаких намеков на просадку.
Весна выдалась в предгорьях гнилая, в апреле зарядили ливни. В середине мая, в один какой-то день, дамбу покорежило, на трехкилометровой насыпи появились бугры да ямы, пострадала нитка пульпопровода.
Претензии комбинат, конечно, в первую очередь предъявил «Строймеханизации». Мол, плохо отсыпали, восстановите за свой счет. И хотя для треста при полученных сверхприбылях эти двести тысяч, что требовались для восстановления пульпопровода, не были особенно обременительны, Кабулов восстанавливать за счет своего бюджета отказался наотрез, сказав, что дамба сдавалась поэтапно, слой за слоем, как предусмотрено нормами и проектом, и акты на скрытые работы все имеются, и за качество земляных работ он отвечает головой.
Отказался наотрез ― случай, скажем прямо, редчайший в строительстве. На комбинате выжидали неделю, две, три, считали, одумается ― не одумался; нашли посредников в столь щекотливом деле ― не помогло; через министерство попробовали ― бесполезно. Кабулов ответил комбинату официальным письмом, суть которого сводилась к тому, чтобы не теряли времени и передавали дело в Госарбитраж. И тут, конечно, дело получило шумную, если не сказать скандальную, огласку. Комбинат, чувствуя, что по-мирному дело не кончится, предъявил обвинение в ненадежности проекта институту, и оттуда сразу же прибыла комиссия. И вот теперь третью неделю подряд разговоры велись только о просевшей кабуловской дамбе.
Одни говорили, что она и должна была просесть, ведь отсыпали ее чуть ли не на полтора года раньше срока; другие вспоминали, что землю-то Кабулов колхозам отдал, недосыпал дамбу, вот она и просела.
Наконец-то стала известна дата приезда комиссии Госарбитража. Кабулов, который на работе так и не мог выбрать свободного времени, чтобы спокойно поразмыслить и подготовить аргументы и документы для арбитража ― строительное лето было в самом разгаре,― забрал все бумаги по дамбе домой. По вечерам и поздней ночью просматривал он чертежи, схемы, анализы грунтов, тщательно перебирал акты на скрытые работы, внимательно изучал сделанный специально для него план просевшей дамбы. Конечно, поправить дамбу не представляло большой сложности. На подходе были мощные вибрационные катки фирмы «Дюпанак», а для двух таких машин, если пустить их навстречу друг другу, это неделя работы. А тридцать самосвалов за два дня досыпали бы землю до необходимой проектной отметки.
Однако понимал Кабулов: проигрывать дело в арбитраже никак нельзя, и не потому, что пострадает его имя: если бы этим кончилось, он, может, и смирился бы. Пострадает прежде всего дело, что с таким трудом внедрялось и дало результаты. Он не мог поставить под удар рабочих, поверивших и пошедших вслед за ним, не мог подвести и людей, поверивших в него самого и давших его начинаниям зеленую улицу, хотя это было не просто.
В один из таких вечеров раздался у двери неожиданный звонок. Кабулов нехотя отворил. На пороге с чемоданом в руках стояла Светлана.
― Добрый вечер… я ненадолго… можно?
— Да, да, пожалуйста,― и торопливо подхватил у нее чемодан.― У тебя неприятности? ― спросил Кабулов, как только включил свет в прихожей и увидел заплаканное лицо Светланы.
Она вдруг шагнула к нему, уткнулась ему в грудь лицом и заплакала. Кабулов обнял ее подрагивающие плечи и пытался говорить какие-то слова, но вдруг замолчал, словно понял, что ей нужно непременно выплакаться. Он молча гладил ее волосы, их запах напоминал ему давние времена, когда стояли они вот так же рядом почти каждый день, только тогда о слезах и не думалось. Плакала она долго, и он, посадив ее на диван, укрыл теплым пледом, отыскал какие-то таблетки от головной боли, и она вдруг затихла. Он выключил свет, прикрыл дверь и вышел в кухню.
На кухне он то садился, то вскакивал. «Светлана… у меня дома Светлана… Что же делать?» ― пытался он собраться с мыслями. Наверное, нужно прежде всего организовать ужин, пришла вдруг спасительная идея. Он уже включил газ, открыл холодильник. Пока жарилось мясо с овощами, он успел выстудить бутылку белого вина «Баян-Ширей». Накрывая на стол здесь же, на кухне, которую очень любил, Кабулов вдруг почувствовал на себе взгляд. Опершись о дверной косяк, на него грустно смотрела Светлана.
— Даврон, а ты помнишь ― в день нашей встречи было это вино… и теперь на прощание тоже «Баян-Ширей»,― сказала она тихо.― Я ведь попрощаться зашла. Ты уж извини за слезы. Это, наверное, нервный приступ.
— Садись, Светлана. ― Кабулов взял ее за руку, провел в кухню и усадил за стол.
Ему показалось, что ее знобит, и он принес свой шерстяной джемпер и накинул ей на плечи; она печальной улыбкой поблагодарила его.
Когда Даврон Кабулович разлил вино, она, бодрясь, сказала:
― Значит, за расставание, Кабулов. Ты не дал мне договорить, я зашла попрощаться. Уже неделю я в отпуске и решила не возвращаться, заявление об увольнении я пришлю в трест по почте.
― Почему?
— Наверное, мне следовало это сделать давно и не тянуть столько лет. Я ушла от Карлена. Спасибо тебе за все. Я хочу попросить прощения, вольно или невольно мы причинили тебе много обид, а иным поступкам ― предательству, неверности, жестокости ― наверное, нет прощения. Но ты все же прости, ты ведь, Кабулов, сильный… Да и за свои ошибки я поплатилась… сполна. Будь великодушным, Даврон, и прости.
― Успокойся, пожалуйста, я не держу ни на тебя, ни на Карлена обиды, поверь… Судьба, наверное, такая, Светлана…
Первое заседание комиссии Госарбитража было назначено на вечер, когда в Заркенте спадала изнуряющая жара. Кабулов после обеда пригласил к себе сотрудников лаборатории по основаниям, в последний раз собираясь выслушать доводы своих инженеров, чтобы избрать окончательную тактику, как вдруг распахнулась дверь и в кабинет вошел Муртазин. Взволнованный вид Карлена заставил Кабулова подумать, что разговор пойдет неприятный, о Светлане, и он тут же принял решение захватить несколько специалистов из лаборатории с собой в Заркент, чтобы обговорить все в дороге. Попросив их подождать внизу, в машине, он предложил Карлену сесть. Извинившись, Кабулов предупредил: через два часа в Заркенте начинает работу комиссия Госарбитража.
— Я не займу у тебя много времени. Вот, возьми, ― Карлен протянул Кабулову разогретую на солнце кожаную папку.
— Что это? ― Кабулов с удивлением взял потрепанную папку в руки.
― У тебя есть что-нибудь выпить? Налей-ка, не так просто мне говорить с тобой. Знаю, ты вправе сказать, что я мерзавец, держал эти документы до последнего часа.
Даврон Кабулович открыл неприметный для постороннего глаза вмонтированный в стену бар, достал непочатую бутылку коньяка, бокал, поставил все перед Карленом и вынул из папки бумаги. Одного взгляда на докладную Карлена, имевшую входящий гриф института, и на ответ за подписью докторов наук и главного инженера проекта было достаточно Кабулову, чтобы понять цену этим документам. Он помнил, что когда-то Муртазин заходил к нему и говорил, что дамба при определенных обстоятельствах может просесть. Но тогда он и представить не мог, что Карлен, несмотря на возражения УКСа, выполняя свой инженерный долг, все-таки официально поставит институт в известность.
— Сюрприз, большой сюрприз. И, как я понимаю, не для меня одного, ― улыбнулся Кабулов.
― А ты не спеши, посмотри дальше. Там еще лежит заключение независимой лаборатории по грунтам, она полностью подтверждает мои выкладки. А лаборатория энергетиков известна в Узбекистане, и специалисты там прежние: начальник, чья подпись стоит на документе, недавно докторскую защитил.
— Ты что-нибудь за это хочешь? — спросил вдруг Даврон Кабулович.
Карлен потянулся к бутылке и зло рассмеялся.
— Ни вымогательство, ни рвачество, как утверждали некогда, не моя стихия, Даврон. Я, может, и дрянь, но не до такой степени.
— Извини. Тогда какого же черта держал до последней минуты? Не мог же ты не знать, что творится вокруг дамбы второй месяц?
— Знал. Поначалу не мог сказать, потому что так сложились обстоятельства: твой инфаркт, мое увольнение, а потом уже моя позиция, хотел увидеть и тебя в шкуре гонимого.
