Тина Юбель - Это я, Дюк
Это я, говорю я Дюку. Мне скучно. Эй, давай пойдем поиграем. Давай играть во что-нибудь, и будто бы то, во что мы играем, волнительное. Я сижу у телефона и с энтузиазмом слушаю, как я слушаю. Не хочу, говорит Дюк в трубку. Нет времени. Не верю, говорю я Дюку. Тогда не бери в голову, говорит Дюк напряженным голосом. Потом он ничего не говорит. Я тоже ничего не говорю. Потом я спрашиваю, что ты делаешь, Дюк. Он говорит, делаю вид, что ничего не делаю; а это уже кое-что. Да все это дерьмо, говорю я. Да, говорит Дюк, точно, и кладет трубку. Тогда я займусь чем-нибудь другим, говорю я сам себе и занимаюсь чем-нибудь другим.
15Мне скучно, Дюк, говорю я Дюку. Да, мне тоже, говорит Дюк. Давай как будто мы космонавты в космосе на станции «Мир». Ведь в космосе особенно скучно. Он парит рядом со мной и курит. Разве в космосе можно курить, спрашиваю я его. Он не знает, что может этому помешать, а пока он не знает, что может этому помешать, он будет продолжать курить; это мне понятно. Я немножко полетал по станции, она очень тесная и противно пахнет: скорее всего, проблемы с космической канализацией. Я натыкаюсь на какие-то смешные металлические детали, делаю парочку кувырков и ударяюсь головой о пару других смешных металлических деталей. Дюк парит мимо и ухмыляется. Ой. говорю я. А что теперь? Дюк пожимает плечами и спускается чуть ниже, при этом низ я определяю по привинченным там разнообразным указателям и табличкам. Кстати, таблички написаны кириллицей. Свет ужасно неуютный. Так и должно быть. Космические станции всегда неуютные. В отличие от домиков для лыжников, говорит Дюк. Здесь нет точки опоры, Дюк, говорю я. Вот и я говорю, говорит Дюк. Я спрашиваю, не могут ли хотя бы борги напасть на нас и ассимилировать; но Дюк говорит, что он бы тоже не против, но на «Мире» нет боргов. Где-то прогорает пара кабелей. Раздается шипение и проскакивает несколько небольших искр. Пахнет паленым. Тогда давай хотя бы упадем на голову Пако Рабанну, говорю я. Дерьмовое предложение, говорит Дюк. Такого удовольствия я ему не доставлю. Хвастовство по типу «а я ведь говорил» наш мир не переносит. Но я король ужаса, говорю я. Нет, говорит Дюк, ты всего-навсего неряха. Король ужаса — это я. От обрывка кабеля он прикуривает новую сигарету. Нет, говорю я, ты Дюк. Точно, говорит Дюк. Мы парим молча. Обстановка убогая. Кабели дымятся и при этом тихонько шипят. Одна из ламп мигает-мигает и наконец гаснет. Становится темнее, но не уютнее. Дай мне тоже сигарету, говорю я Дюку. Кончились, говорит Дюк, достань сам. Он показывает на убогий сигаретный автомат из металла, который стоит в углу, рядом с пучком кабелей и несколькими трубопроводами. Надписи на сигаретном автомате сделаны кириллицей, но на картонной табличке, которая на нем висит, шариковой ручкой написано «Out of order». Не работает, говорю я Дюку. В любом случае он принимает только рубли, говорит Дюк. Ногой он отталкивается от смешной металлической штуки и подплывает ко мне. Он протягивает мне свою сигарету. Я делаю пару затяжек и возвращаю сигарету. Еще одна лампа мигнула и погасла. Теперь паленым пахнет уже всерьез. Дюк скрещивает руки за головой и парит лежа на спине. Что мы будем делать, спрашиваю я его. Бросать курить, говорит он. А что еще, спрашиваю я. Ждать, говорит Дюк. Мы ждем.
16Давай поиграем, как будто мы влюблены и веселимся, говорит Дюк. Он говорит это Зое, поднимает ее с потрепанного кресла и тащит на танцпол. Как будто мы счастливые молодые люди с бездной вкуса. И все такое. Дюк обнимает Зою и танцует рядом со мной. Сабина тоже танцует рядом со мной.
Дюк танцует с Зоей. Ты в меня влюблен, говорит Зоя Дюку. Нет, говорит Дюк. Я просто так играю. Зоя говорит что-то, чего мне не слышно. Музыка такая громкая, что кроме музыки навряд ли можно услышать хоть что-нибудь. Наверное, именно для этого она и существует. Зоя спрашивает Дюка, насколько он играет, что он ее любит; она спрашивает это очень громко, чтобы Дюк мог услышать, поэтому я тоже могу услышать. Дюк размышляет и говорит, что не так, как в блокбастерах. Как в телесериалах, говорит он, в двадцать часов пятнадцать минут, но не как в серьезном кино. Потом он говорит что-то, что мне не слышно. Блеск, говорит Зоя ему или самой себе и идет за пивом. Дюк знает, как вести себя с женщинами, говорит мне Сабина, которая, наверное, тоже слышала. Да, говорю я, или он так играет. Мы танцуем дальше. Дюк тоже танцует дальше. Зоя, я вижу, где-то сидит, что-то пьет и с кем-то разговаривает. Ты не очень мил, говорю я Дюку; нет, говорит Дюк, идет за пивом и не возвращается. Зоя тоже не возвращается. Мы дотанцовываем до конца и, когда приходит время, уходим домой.
17Давай во что-нибудь поиграем, Дюк, говорю я Дюку. Да, говорит Дюк, но во что? Он сидит напротив меня за столиком в кафе и пьет много кофе. Я вижу свое отражение в его темных очках. Я тоже пью кофе и тоже в очках, как я вижу. Не знаю, говорю я. Дюк помешивает свой кофе, хотя сахар в кофе он не кладет. Прохладно, но на удивление солнечно. И все равно никто, кроме нас, на улице не сидит. Я тоже не знаю, говорит Дюк, может быть, в Тима и Струппи? Я Тим, а ты Струппи. Очень забавно, Дюк, говорю я Дюку и пью кофе. Кофе уже остыл. Листья лениво падают с деревьев. Почему бы и нет, говорит Дюк. «Храм Солнца», например, хорош. Мы могли бы пробираться сквозь джунгли с носильщиками-аборигенами и с мачете, потому что нижние ветки очень густые плюс все эти лианы и все такое. Нам было бы очень жарко и трудно, а потом пришлось бы перелезать через вершины Анд, тогда нам было бы холодно и трудно. Но когда-нибудь мы пришли бы к этим таинственным руинам храма и должны были бы разгадывать таинственные тайны и загадочные загадки, чтобы найти секретный вход. Это было бы волнительно. И, конечно же, опасно. Иначе это не было бы волнительно. Нам бы пришлось перенести опасные опасности. Например, инки, которых бы мы обнаружили, захотели бы принести нас в жертву, но в последний момент я бы что-нибудь придумал и мы бы спаслись. А потом мы обнаружили бы спрятанные сокровища. Ты можешь быть и капитаном Хэддоком, я не против. Я не хочу быть капитаном Хэддоком, говорю я. И меня нисколько не тянет играть в Тима и Струппи. Дерьмовая идея. Сто тысяч рычащих адских псов, говорит Дюк. К тому же у Тима отвратительная прическа, говорю я. Точно, говорит Дюк. А я ненавижу собак. Но ничего лучшего мне в голову не приходит. Мне тоже, говорю я. Давай пересядем в зал, мне холодно. Дерьмовая идея, говорит Дюк, но все равно берет свой кофе, и мы садимся в зал. На улице за окном листья продолжают заниматься паданием с деревьев. Мы смотрим, как они это делают. Мы заказываем еще кофе. Через какое-то время я говорю, пойдем гулять, Дюк. Дюк говорит, ходить гулять — это старомодно, а я говорю, нет, ходить гулять — это вне времени. Дюк думает и потом говорит, только если мы будем собирать каштаны. Я говорю о'кей. Мы расплачиваемся и идем. Мы идем гулять. По листьям, которые упали с деревьев. Листья шуршат, как сухие ветки. Мы скачем по кучам веток, если таковые находим. Если мы находим каштаны, мы их собираем в карманы наших курток и брюк, и когда они полностью заполнены, Дюк приносит из киоска с шавермой белый шуршащий полиэтиленовый пакет, и мы собираем каштаны в полиэтиленовый пакет, пока ручки не обрываются и каштаны не падают на землю, раскатываясь в разные стороны. Всем оставаться на местах, говорит Дюк каштанам, но они не остаются на местах, а Дюк не тратит сил на то, чтобы подогнать их в нашу сторону. Прохладно, но солнечно. Мы идем вдоль реки. Ветер дует в лицо, он пахнет морем. Солено. Немного. По реке плывут баржи. Солнечно, и ветрено, и прохладно.
18Скучно, говорю я Дюку. Скучный субботний вечер — вещь действительно серьезная. Я знаю, говорит Дюк, так дальше не пойдет. Давай ширяться, говорю я Дюку; да, говорит Дюк, давай ширяться опасными наркотиками. Это волнительно. Он сидит рядом со мной в сомнительной подворотне в сомнительном районе и крутит в руках маленький бумажный конвертик, который мы купили у сомнительного мужика. Я скептически разглядываю коричневое содержимое. А что, если потом нам придется торговать своим телом среди малолетних проституток, Дюк, говорю я. Нарки так делают. Постоянно. Почитай про это. Я слишком стар для детской проституции, говорит Дюк. В крайнем случае, придется читать «Burroughs» и слушать «Velvet Underground». Для начала давай поиграем, что мы пылесосы. Я «Сименс», и ты «Миле». Через шланг он втягивает мелко нарубленный коричневый героин прямо в нос. Потом я втягиваю мелко нарубленный коричневый героин в свой нос. Сомнительное занятие, думаю я и жду Великого Кайфа. Но нет вообще никакого кайфа. Вместо этого мои ноги кто-то резко, но осторожно заменяет на теплую бесформенную вату (а может, это теплый ватный свинец или что то в этом роде) — в общем, на что-то теплое; что теплое — это уж точно. И ватное. И прекрасное. Прекрасно-теплое, скажем так. Мой мозг лениво переливается в мягком, ему хорошо. Мне тоже хорошо. Я так думаю. Мой мозг слишком занят переливанием и думает весьма умеренно. Да ему это и не нужно. Он хороший мозг, можно же ему разок порезвиться. Мой мозг резвится на теплом ватном пляже. Как здорово. Так здорово. Мое тело тоже резвится и стекается в кучу, я даже не понимаю, каким образом. Как здорово. Я закрываю глаза и пускаюсь в пляс со своим мозгом. Мое тело все равно делает что хочет, я ему не особенно нужен. Я отдаю себя в руки теплым, ватным, медленным свинцовым волнам, и они омывают меня на теплом, медленном свинцовом пляже, это мне очень нравится. Спокойно. Одна волна медленно тычется в меня. Как у тебя дела, спрашивает она. Ее голос похож на голос Дюка. Как здорово. Скажи что-нибудь, говорит Дюк. Я медленно приподнимаю веки, слегка, они неприятно-тяжелые. Хорошо, говорю я; я говорю, я чувствую себя хорошо, отвратительно, но хорошо. Мой язык тоже неприятно-тяжелый. И медленный. Мне нравится, говорю я. Да, говорит Дюк. Так мягко. Но увесисто. Немножко похоже на наезд тяжелой машины, если наезд тяжелой машины может быть приятным. Дюк улыбается мягко, и медленно, и спокойно; это он делает впервые, насколько я знаю. Время от времени у него закрываются глаза. У меня тоже. Как здорово. Хорошо здесь, говорю я и медленно осматриваюсь в нашем подъезде, чтобы дать своим глазам работу. Это же так здорово, Дюк, кайфовать и ширяться в загаженном мочой подъезде. Да, говорит Дюк, мне тоже нравится; волнительно, не правда ли, все как положено. Но мы ведь можем попробовать покайфовать где-нибудь еще. Он поднимается по стене, к которой прислонился. Достойно восхищения. Общение между мной, моим мозгом и моим телом не настолько отлажено. Дерьмо, а ведь здесь было так уютно. Мне пришлось пустить в ход весь свой дипломатический талант, чтобы уговорить свое тело стоять. Мысль о том, чтобы идти, показалась мне слишком дерзкой. Я не знаю, как пойдет дело с ходьбой, говорю я Дюку, — он тоже явно не пышет здоровьем. Я сейчас тоже как никогда далек оттого, чтобы быть пышущим здоровьем. Хорошо, да, но не слишком полезно для здоровья. Я говорю, по-моему, я совсем не могу идти, Дюк. Я тоже не могу, говорит Дюк и качается. Тогда давай просто играть, как будто мы можем. И мы идем. Медленно. Кое-как дело идет, не очень хорошо, но идет. И все равно дела у меня идут хорошо. Я покачиваюсь, как будто в полете. О, как прекрасна Панама, говорю я и медленно падаю, наткнувшись на проволочную сетку. Кстати, куда мы идем, Дюк. В Панаму, говорит Дюк. Но по дороге нам придется где-то остановиться, меня выворачивает наизнанку. Как здорово, говорю я и считаю, что было бы неплохо, если бы меня тоже вывернуло еще разок. Пойдем, пусть нас вывернет. Не здесь, говорит Дюк, с пешеходного моста. Я всегда хотел, чтобы меня вырвало с моста. Как здорово, говорю я и понимаю, что тоже хотел бы, чтобы меня вырвало с моста. Дюк стоит рядом со мной, его выворачивает с моста прямо на четырехполосную дорогу. Как прекрасно, говорю я, и меня тоже выворачивает. Медленно. Но это очень даже здорово. Более непринужденно, чем обычно. Моему телу сейчас не до своих обязанностей. Мне тоже. Жаль только, что под нами не проезжает ни одной машины. Но ведь в мире нет совершенства. Давай играть во что-нибудь другое, говорю я Дюку, когда из моего тела вышло достаточно рвоты. Я считаю, что если выворачивает наизнанку, то пусть уж лучше с моста, говорит Дюк, он бодр. Да, давай поделаем что-нибудь другое. Что-нибудь замечательное, говорю я. Все путем, говорит Дюк, давай идти. Мы идем. Медленно. Это непросто. Но здорово. И здорово тепло, хотя на самом деле холодно. Но мне не холодно. Как здорово. Мы идем. Или качаемся. Все равно. Я сижу в кабине своего тела и управляю как могу. Я рассказываю Дюку о кабине своего тела и спрашиваю, как ему удается так здорово ориентироваться. Дюк поет «In meinem Korper bin ich Kapitan» — вот, значит, как он ориентируется. Как-то увесисто, это я говорю Дюку. Да, говорит Дюк, вот наш пункт назначения. Давай отдохнем. Он хватает меня за какую-то часть меня и медленно направляет направо через улицу. Мы падаем через дверь пивной прямо в пивную. Тусовочная пивная, думаю я, потому что в этот момент мы, качаясь, бредем через тусовочный квартал. Пивная носителей кожаных курток и выпивателей бутылочного пива, думаю я, потому что в пивной сидят носители кожаных курток и выпиватели бутылочного пива. Специфическая пивная. Народ враждебно уставился на нас. Так мне кажется. Но мне все равно. Здесь так замечательно тепло и мягко. Дюк медленно садится на табуретку у бара. Я тоже сажусь на табуретку. Дюк заказывает две минеральные воды. Я падаю со своей табуретки. Кожаная куртка смешно таращится. Но мне все равно. Здесь так здорово мягко падается. Я медленно второй раз сажусь на табуретку. На этот раз мы едины-табуретка и я. Как здорово. Очень умиротворяюще. И тепло. Дай мне сигарсгу, говорит Дюк медленно. Я медленно даю сигарету ему и себе. Мы закуриваем. Мы курим сигареты. Как здорово. Как здорово курить сигареты, говорю я Дюку и делаю медленный глоток воды. Ее сенсорный потенциал несколько утомляет меня, а физический потенциал несколько утомляет мой желудок. Но с этим я разберусь. Дюк тушит свою сигарету и при этом опрокидывает стакан с водой. Хрясь — это делает стакан на полу. Прекрасный звук. Извините, говорит Дюк кожаной куртке за стойкой. Кожаная куртка за стойкой нас не любит, думаю я медленно, но проницательно. По-моему, здесь мы себе друзей не найдем, говорю я Дюку. Кожаные куртки всегда полный отстой, это нормально, говорит мне Дюк. К тому же мы не пьем бутылочного пива, а здесь так не принято. Пойдем к автомату. Только совсем медленно, говорю я. Мы отрываемся от своих табуреток и направляемся в заднюю комнату, стараясь сохранить как можно больше достоинства. Там я прислоняюсь к приветливой стене. Дюк бросает монеты в автомат. Это старый флиппер, «Терминатор-2», где шарик запускают дурацким пистолетным турком. Я играю погано, говорю я Дюку. Как будто сейчас это имеет значение, говорит Дюк. Ты начинаешь. Пока подержи мою стену, говорю я Дюку. Дюк поддерживает мою стену, чтобы она по мне не очень скучала. Дурацкий крючок совсем разболтан, но мне так даже лучше, шарик полетит не очень быстро. Я медленно стреляю. Флиппер стучит, и грохочет, и бренчит, и мигает, клево. Здорово у него получается. Как здорово на него смотреть. Я медленно смотрю на него. Я чувствую себя жидким. Очень здорово. Стук. Грохот. Бренчание. Мигание. Здорово. Мягко. Жидко. Мигание. Грохот. Шарика нет. Ты прав, говорит Дюк. Ты мерзко стреляешь. Да; здорово, правда, говорю я. Я прислоняюсь к стене и чувствую себя жидким. Стена относится ко мне мягко и тепло. Дюк стреляет. Стук. Грохот. Бренчание. Мигание. Я закуриваю медленную сигарету. Дюк и флиппер играют. Им нравится, как здорово. Как спокойно. Он стреляет лучше, чем я. Он стреляет. Потом я стреляю. Потом стреляет Дюк. Потом стреляю я. Мы стреляем медленно и жидко. Мы стреляем. Тепло. Хорошо. Мы стреляем. Потом у нас кончаются монеты. Тоже хорошо. Давай пойдем, говорит один из нас. Мы уходим и забываем заплатить, но стоечный кожан простирает к нам руку и приветливо напоминает. Ничего страшного. Это не больно. Мы платим, тоже здорово. Мы платим. Здорово. Мы идем. Тоже хорошо. Мы идем. Что ты будешь делать, когда состаришься, спрашиваю я Дюка. Я сижу на своей веранде, она такая же. как в американских фильмах, сижу в своей качалке и качаюсь, говорит Дюк. И приглашаю тебя на чай; тогда ты получаешь мою гостевую качалку, и мы вместе качаемся на веранде и рассказываем друг другу бесконечные истории о том времени, когда мы были молодыми и дикими, когда у нас были секс, наркотики и рок-н-ролл. При этом мы качаемся, смотрим с веранды и пьем чай. А может быть, еще и беззубо перетираем во рту мягкие кексы. Дюк лежит рядом со мной и курит. Мы лежим на большой вертушке на маленькой детской площадке где-то на заднем дворе. Мы вращаемся. Медленно, очень медленно. Мы смотрим наверх. Мы видим черное небо и черные верхушки деревьев. Задний двор прекрасен. Старые изношенные дома, и старые изношенные деревья, и старое изношенное небо. Мы медленно вращаемся. Ночь теплая, хотя и холодно. У тебя есть внуки, спрашиваю я Дюка; не знаю, говорит Дюк, не думаю. А у тебя? Может быть, говорю я, если и есть, то много. И я постоянно действую им на нервы своим и сексо-наркотиково-рок-н-ролльными историями про войну. А что ты будешь делать, пока не состаришься? Понятия не имею. Что-нибудь волнительное, говорит Дюк. Может быть, буду перевозить наркотики на маленьком желтом гидросамолете в Южной Америке. Что-нибудь этакое. У тебя же нет лицензии на вождение гидросамолетов, Дюк, говорю я Дюку. Он говорит, что лицензию он себе выправит. Мы вращаемся. Медленно. Мы курим. Мы смотрим наверх. Черное небо и черные верхушки вращаются в противоположном направлении. Мы вращаемся. Когда я вырасту, я сделаю что-нибудь настоящее. В настоящем месте. Не таком, как это. Скорее, как в фильмах, говорит Дюк. Ты вырос, Дюк, говорю я; нет, я только так играю, говорит Дюк. Мы вращаемся. Мы курим. Небо черное. Не холодно. Мы вращаемся. Медленно. Пойдем к тебе, будем слушать музыку и примем вкусный героин, говорит Дюк. Он сидит рядом со мной на полу в моей комнате. Мы слушаем музыку, приняв вкусный героин. Дюк закрыл глаза и покачивается от ветра. Или от музыки. Музыка замечательная. «Спейсмен-3» играют в два аккорда. Снова и снова. Два замечательных аккорда. Больше аккордов мне не нужно, больше аккордов для меня уже перебор. Замечательные аккорды, медленные аккорды. Два из них. Я ложусь на спину. Пол теплый и мягкий. Моя сигарета падает мне на грудь, сначала я не замечаю, замечаю только после того, как она прожгла мне дыру в коже. Но это ничего. Это не больно. Тепло. Я лежу на полу и растекаюсь. Я тяжелый, теплый и жидкий. Теплая, жидкая музыка течет сквозь мою голову, через мой жидкий мозг в мое жидкое тело. Медленно. Очень медленно. Прекрасная музыка. Теплая музыка. Тяжелая музыка. «Well, here it comes. Here comes the sound. The sound of confusion». Поет музыка. Медленно. Моя жидкая голова. Мое тело и мое все остальное. Мы все здесь. Здесь здорово. Дюк тоже здесь. Он лежит рядом. Мы вращаемся.
