Мелвин Берджес - Сучка по прозвищу Леди
— А кто-нибудь вернул себе человеческий облик? — спросила я.
Я видела, как Друг посмотрел на Митча, и тот пожал плечами.
— Кто знает, — ответил Друг. Но его перебил Митч:
— Наверно, да. Если Терри умеет превращать людей в собак, то почему бы ему не превращать собак в людей?
— Кто знает, возможно это или невозможно? — прорычал Друг. — Кто знает, сколько младенцев рождается с умением творить подобные чудеса? Тебе надо решить, чего ты сама хочешь. — Он сел и внимательно посмотрел на меня. — Знаешь, что было самым лучшим в моей жизни? Вот это. Собачья жизнь. У нее лучше запах, лучше вкус, какое чувство ни возьми, всё лучше. И дурацкий человеческий разум не мешает жить. У собаки дни короче, зато каждое мгновение как целая жизнь. У тебя еще не прошел шок, подожди пару недель — сама поймешь. Ты думаешь, будто то, что с тобой случилось, ужасно, что теперь ты уродина и не сможешь наслаждаться жизнью. Всё не так. На самом деле это чудо. Ты теперь лучше, чем была прежде. Ты прекрасна и удивительна — правда-правда, все собаки прекрасны. Послушайся моего совета. Не переживай, что перестала быть человеком. Ты гораздо лучше такая, как есть. Я не верила своим ушам.
— Тебе нравится быть псом?
Неужели кому-то больше нравится быть зверем, чем человеком. Но Друг утвердительно кивнул в ответ.
— Поверь мне, — сказал он.
Я вопросительно посмотрела на Митча, и он, поймав мой взгляд, сначала посмотрел на Друга, а потом покачал головой.
— У меня не получается забыть прежнюю жизнь, — сказал он. — Вот бы избавиться от прошлого, тогда я мог бы жить счастливо. Атак не могу. У меня были жена и две прелестные крохи. Предел моих желаний. У собаки не может быть семьи, такой семьи быть не может. Заделал щенков и бежишь дальше. Да и карьера тоже. Какая может быть карьера у пса? А у меня была отличная работа. Я работал учителем, заведовал отделением. Меня уважали.
На этих словах Друг тихонько зарычал.
— Теперь понимаешь? Он был учителем и сейчас остается им — все еще думает, можно-сделать-лучше, должен-работать-больше, должен сделать то, должен сделать это, и прочее дерьмо. Ты, Митч, не достоин быть собакой, тебе следовало тащить крест человека, зря тебя превратили. Ведь теперь тебе не о чем сокрушаться, а ты все за свое. Дууурак!
— У меня так много всего было! Вот меня и мучает, что это? никуда не делось, только мне недоступно. Каждый день я вижу жену и наших детей. Я все еще люблю их. Детей я когда-то водил в школу и из школы, чтобы научить их правильно выбирать дорогу. И коллеги на работе — они обычно обращались ко мне за советом, да будет тебе известно. А теперь они недосягаемы для меня. У тебя, Друг, все было иначе. Ты ничего не потерял.
— Я ничего не потерял, потому что не хотел что-нибудь иметь, а не потому что не мог ничего иметь, — возразил Друг, все время искоса следивший затем,
чью сторону я приму. Ясно было, что он был бы не прочь, если бы я осталась с ними.
Но я уже приняла решение.
— У меня тоже могла бы быть работа, да и положение тоже, тебе ли этого не знать? — продолжал Друг. — Только зачем? Мне ведь никогда не нравилось быть человеком. Я хочу сказать, меня, знаешь ли, никто не спрашивал. Мне не позволили выбрать — хочешь не хочешь, будь человеком. А я знал, да будет тебе известно, что создан не для этого. Что-то во мне было не так. Я был похож на тех людей, которым как будто дали не то тело, вот только в моем случае дело было не в поле, а в отвращении к человеческому роду. Я не трансвестит, а трансродит. Для меня быть заключенным в человеческую оболочку означало быть в тюремной камере. Просыпаешься утром, делаешь, что положено, и все время странное чувство — неужели это я? Неужели это мне навсегда? Дряблое тело, унылый нос. Ужас-ужас-ужас. Работа-жена-дети-смерть. И это если повезет! То есть люди именно этого ждут от жизни! А если не повезет, то пьянство, наркотики, смерть. И всем наплевать! Вам понятно? Понятно, что я хочу сказать?
Я с осторожностью кивнула. Мне и вправду было понятно — собственно, я сама могла сказать то же самое! Наверное, и говорила что-нибудь подобное или, по крайней мере, думала всю сознательную жизнь. С другой стороны, мне не хотелось соглашаться с ним, потому что — это ясно — согласиться с ним означало согласиться с тем, что я навсегда останусь…
— И все-таки, что же такого прекрасного в собачьей жизни? — спросила я.
— Что такого прекрасного? И ты спрашиваешь? Мой нос! Моя пасть, мои лапы — все, черт возьми, прекрасно! То, что я могу быть самим собой! Тебе понятно? Хочешь что-то понюхать, нюхай на здоровье. Хочешь лизнуть, пожалуйста. А охота? Только представь! Охота целой стаей! Когда слышишь лай всей стаи — вот это жизнь! Вынюхиваешь следы на тротуаре! Течка у сук. Свежая горячая кровь! Кошки! Черт, разве это не жизнь?
Тут только я обратила внимание, что поднялась с пола, до того меня разгорячили его слова, и у меня дрожат от напряжения лапы, готовые нести меня вперед, как будто в самом деле рядом оказалась кошка. Потихоньку, чтобы псы не увидели, я вновь опустилась на пол. Заметив, что Друг не сводит с меня внимательных глаз, я пожала плечами, словно меня совсем не завели его слова.
— Кошки — это хорошо, вот бы поймать одну перед тем, как снова стать собой, — произнесла я.
Друг ухмыльнулся, будто прочитал мои мысли.
— Когда-нибудь изобретут технологию, как превращать людей в собак, ведь научились же менять пол. Тогда посмотрим, сколько людей захочет избавиться от своей тюрьмы! Сейчас они знают, что что-то не так, но не знают, что именно не так. Да и откуда им знать? А когда им предоставят выбор — посмотрите, что будет. Таких, как мы, станет великое множество! И не только собак! Скажем, лошадей! Волков! Медведей! Наверно, и кошек тоже. Вот будет охота!
— Не охота, а убийство! — возмутился Митч, который все это время еле слышно, но недовольно рычал. — Разве ты пес, Друг? Нет, ты человек в обличье пса. Просто тебя устраивает псиный образ жизни. Ты никогда никого не любил, ты никогда не хотел ни за что и ни за кого отвечать. Какая же это жизнь? Это всего-навсего существование, день прошел, и слава богу.
— Правильно, — засмеялся Друг. — Что может быть лучше? Да и ничего другого, кроме сегодняшней жизни, ни у кого нет. Хочешь всю жизнь мучиться тем, что будет завтра или было вчера — прекрасно. Но это не для меня. Пусть я умру завтра в канаве, но не потрачу ни одной секунды, чтобы заранее об этом поплакать. Живи сегодняшним днем, и будь что будет — вот это я называю жизнью.
Все время, пока Друг произносил свой монолог, он смотрел на меня, надеясь, что я встану на его сторону, но, как бы провозглашаемые им принципы ни были соблазнительны, я не могла этого сделать. Знай я, что получится из моей бурной жизни, давно бы с ней покончила. Мне хотелось вернуть свою человеческую жизнь, какой бы она не была серой, скучной и трудной.
Я встала и вышла за дверь пописать. Близился рассвет. Слышно было, как по ближней дороге едут машины.
Посмотрев через плечо на своих новых друзей, я сказала:
— Мне надо найти Терри. Хочу опять стать человеком.
— Любишь свою школу? — насмешливо улыбнулся Друг.
Я покачала головой.
— Просто хочу получить обратно мою жизнь. Со всем плохим и хорошим. Все-все. Знаю, не такая уж она ценная, но другой у меня не было. И половина моих неприятностей — моя вина.
— Типичная человеческая реакция, — с издевкой проговорил Друг. — Могло бы быть! Должно было бы быть! Моя вина! Ты правда хочешь вернуться к этому? Послушай — перед тобой открыта настоящая жизнь! Только принюхайся!
На мгновение раздув ноздри, я вдыхала самые разные запахи, которые шли с улицы в открытую дверь, и, признаюсь, искушение было велико, даже слишком велико. Но я все же решительно покачала головой.
— Я скучаю по друзьям, по школе, по маме, по всему, что у меня было. Наверно, я не очень умная, но одно знаю твердо: я не буду счастлива, оставшись собакой. Вот так.
Друг закатил глаза и вздохнул, но не стал меня разубеждать. Поблагодарив их за добрый совет, я ушла, как только над домами посветлело небо. Бесшумно, как лиса, пробиралась я по Копсон-стрит, надеясь отыскать Терри или хотя бы учуять его, чтобы пойти по следам.
Глава 3
Устали не зная, лапы
Несут меня куда-то.
Зачем мне машина?
И ветра не надо.
С такими скорыми лапами
Можно тысячу раз запутать следы,
Можно пойти, куда хочется,
И расстояние не в счет,
Несчастная двуногая обезьяна.
На Копсон-стрит Терри не было, однако он оставил следы повсюду от Сэйнсбери до половины Палатин-роуд. Они сами шибали в нос — запахи сладкого пота, пива и мочи, как у всех алкашей, но к этим запахам примешивалось нечто такое, о чем не расскажешь тупоносому, подобно человеку, зверю. Нельзя подобрать слова. Это был запах того, что Терри умел делать.
