Владимир Высоцкий - Роман о девочках
– Понравилось, – тихо сказала Тамара, – спой Коленька еще, – попросила она.
– Потом! – он снова приблизился к ней, отложив гитару, и попросил: – ты, может, все же поцелуешь меня, Том?!
Она не ответила. Тогда Колька сделал то, что и должен был в подобном случае сделать – отворил он балконную дверь, перекинулся одним махом через перила и погрозил, что разомкнет пальцы, если она его сей же момент не поцелует в губы страстно и долго, в губы. Попросил он так, чтобы что-нибудь сказать и разрядить, что ли, обстановку, вовсе не рассчитывая, что просьбу его удовлетворят. Но, неожиданно для него и для себя, Тамара подошла к нему, висящему на перилах, и поцеловала так, как он требовал, долго и горячо, может быть и не страстно, но горячо.
Мгновенно как-то промелькнуло в ее голове: «Вот я ему так и отомщу – Сашке. Вот так». А он уже поднимал руки, снова тело свое перекинул на балкон, и начал целовать ее сам, как голодный пес набрасывается на еду, как человек, которому долго держали зажатыми нос и рот, а потом дали воздуху, хватает его жадно, как…
– Запри дверь, – сказала Тамара. – Псих! Придут ведь сейчас.
Он поднял ее на руки, боясь оставить даже на миг, с ношей своей драгоценной подошел к двери и запер. Так же тихо понес ее к дивану.
– Не сюда, – сказала она, – в мою комнату.
Она слышала, как колотится и рвется из-под ребер его сердце, как воздух выходит из груди его и дует ей в лицо. И она обняла его и притянула к себе, а он бормотал, как безумный – Томка! Томка! – И закрывал губы ее телом, дышал ее запахом, ею всей и проваливался куда-то в густую горячую черноту, на дне которой было блаженство и исполнение всех желаний, плавал в обнимку в терпком и пахучем вареве, называемом наслаждение.
И не помнил он ничего, что случилось, потому что сознание бросило его в эти минуты. Очнулся только услышав:
– А теперь, Коля, правда – уходи и никогда больше не возвращайся. Слышишь? Я прошу тебя, если любишь. Сейчас мне надо одной побыть. Не думай, что из-за тебя. Просто одной.
– Не уйду я никуда, Тамара! И вернусь обязательно! И ни с кем тебя делить не буду. Ты же знаешь, что Колька Коллега держит мертвой хваткой. Не вырвешься!
Вырвусь, Коля! Я сейчас сильная, потому что мне очень плохо!
– Кто-нибудь обидел? – Убью!
– Ну вот, убью! Другого нечего и ждать от тебя. И если б знал ты кого убивать собираешься?
– Кого же?
– Я, Коля, вот уже три года с Кулешовым Сашей, которого песню ты мне спел и который сидит или убит – все сразу. Ни то, ни другое, Коля. Живет он здесь, в театре работает, а сейчас у меня с ним плохо.
На все, что угодно, нашел бы ответ Коллега, на все, кроме этого, потому что еще там, в лагере, казалось ему, что знает он этого парня, что встреть он его – узнал бы в толпе, что появись он только, и стали бы они самыми близкими друзьями, если душа его такая как песни – не может и быть иначе. Сколько раз мечтал Колька, чтобы привезли его в лагерь, да и не он один – все кругом мечтали и хотели бы с ним поговорить хотя бы. Всего ожидал Колька, только не этого. И не зная, что и как ответить и как вести себя не зная, встал Колька и вышел, не дожидаясь дружка своего и Максима Григорьевича.
