Жиль Леруа - Alabama Song
Жоз хотел не содержать меня (как он сам говорил), но освободить (это тоже его слова). Эти французы презабавны: сравнить меня с рабыней, назвать мое положение рабским мог только француз. Когда он сжимал меня в своих пылких объятиях, я лишалась дара речи.
2
французский летчик
— Я полечу как птица, полечу для тебя, если только ты меня любишь.
— Тогда лети.
— Не могу, я не умею летать, но, по крайней мере, люби меня.
— Бедное бескрылое дитя.
— Неужели это так сложно, любить меня?
Зельда Фицджеральд. «Подарите мне этот вальс»Непоправимое
1924, июль
Мне нравится опасность… бездна… игра в кости с самой судьбой, хоть я и не жду ничего иного, кроме полного проигрыша. Случайной гибели. Никто не спасет меня.
Мальчики — ах, эти мальчики так не любят, когда кто-нибудь вмешивается в их соревнования. И не важно, в чем они состязаются. Я, девушка, стала для них звездой: я — первая в бассейне и на гаревой дорожке. Я — чемпионка округа по роликовым конькам. Таллула не отстает от меня. Нужно видеть, как мы спускаемся вниз по улицам Пери-хилл-стрит и Сейр-хилл-стрит, затем взбираемся на холм, огибая стоящие и движущиеся автомобили. Пешеходы вопят, а водители гудят, побледнев от страха, и сплевывают, когда две девушки, каждая из которых весит сорок килограммов, обгоняют их с видом разгневанных суккубов. Наши возбужденные крики тонут в общем грохоте. Неделя за неделей мы все сильнее затягиваем ремни роликовых коньков, чтобы мчаться еще быстрей, в самый последний момент уворачиваясь от препятствий, закладывая невероятные виражи.
Летчик смеется: «Ты была ужасна!»
Я — дочь Судьи, и как объяснить это кому-либо, кто не жил в Алабаме?
С каким сожалением я вспоминаю о нем. Всегда можно что-то выразить словами. Но никогда не удастся в точности передать мысль. Мысль, что это был именно он — мой долгожданный мужчина. Самый красивый мужчина на Лазурном берегу. Самый красивый на свете мужчина, из ребра которого я произошла.
Плачьте! Плачьте! Вы остались в одиночестве! Оторванными ото всех!
Хижина, где мы жили, казалась мне могилой. Мавзолеем на берегу, куда Жоз и я забрались, расположившись на катафалке — полусгнившем матрасе, свидетеле единственной в мире страсти. В этой хижине на семи ветрах мы были лишены всего. Лишь коробок спичек, чтобы готовить барбекю на пляже, и две канистры с водой, чтобы утолять жажду, кипятить чай и мыться — канистры Жоз наполняет каждое утро в фонтане на городской площади.
…Он смеется над моим пристрастием к гигиене (Жоз был ошеломлен, когда я сказала ему, что раньше четырежды в день принимала ванну), а мне кажется, что от меня начинает вонять.
— Ладно тебе, Зельда, мы же целые дни проводим под солнцем, нагишом, и через час купаемся. Как ты можешь чувствовать себя плохо?
Тот час, который мы не проводим в море, мы занимаемся любовью. На портовом рынке, где мы покупаем овощи и рыбу, люди смотрят на меня, округлив свои черные глаза. И я уверяю себя, что воняю сексом, что окружающие чувствуют, как у меня в кильватере плывет запах спермы, и не только ее. Мне хочется убежать вдаль, зарыться в песок, но Жоз берет мой затылок в свою ладонь и целует меня взасос на дорожках рынка, затем кладет мне руку на бедро, и я подчиняюсь ему. Мы идем дальше, а торговка рыбой, узнавая нас, восклицает:
— О, классный парень! Скажем так, он поймал в свои сети сирену! Обалдеть, как она хороша!
Жоз смеется от гордости. Я спрашиваю себя, сколько сирен видела торговка рыбой, а потом возвращаюсь к другой мысли, которая гнетет меня: я знаю, что время, проведенное с летчиком, зачтется мне. И я не стану тратить его на напрасную ревность. Нужно наслаждаться тем, что дано, тем, чего у меня никогда раньше не было и никогда больше не будет: в этом — как ни печально — я уверена.
В Жозане, помимо его кошачьей красоты и околдовывающего запаха пота, есть что-то, что вызывает стойкий интерес женщин. Думаю, это присуще большинству мужчин-французов: они по-настоящему любят женщин, а наши, живущие в Алабаме и остальной части Америки, кажется, боятся нас, инстинктивно презирают и — некоторые из них — даже проклинают.
Мужчины-французы отнюдь не красавцы. Но они хотят нас: для них доступная женщина не шлюха, а королева.
— Малыш, — убеждал меня Скотт, — давай прекратим этот цирк, ты не против? Давай снова обретем друг друга.
Скотт постоянно пересыпает свою речь французскими выражениями, которые в основном вычитал в своем учебнике Розенталя. Я была не слишком сильна в этом языке. Поэтому мне показалось, будто вместо примирения муж предлагает вновь начать мучить друг друга, и я тут же согласилась.
Вторая самая прекрасная ночь в моей жизни
У летчика огромные руки, два обволакивающих теплых крыла, под которыми я трепетала. Летчик любил только меня — так он говорил. Он хотел, чтобы я была единственной, кто любит его.
Единственной? Нет, кроме шуток…
— Тебе легко этого добиться, — отвечала я, — поскольку у тебя нет соперника. За полгода, проведенных нами здесь, мой муж лишь один раз вошел в мою спальню.
Скотт хотел налить мне спиртного, но я отказалась:
— Нет, спасибо. Я и так счастлива. И вовсе не хочу спугнуть это счастье. Толстуха Мигрень и ее сестрица Тошнота начеку.
«Начеку? Почему? — изумился муж. — Завтра я уезжаю и хочу переспать с тобой, прямо сейчас, а когда вернусь, дам тебе развод. Поцелуй меня. Дай мне потрогать твою грудь… Я мечтал о ней, я теряю от нее голову, твои груди это как… Да… как… Да… Откройся мне. Ты красива и развратна. Ты убиваешь меня. Прости… прости, я не хотел этого говорить, забудем, да… Я жду… Жду… Прими меня в себя. Это так хорошо, прими меня. Любым способом, как хочешь, а когда ты расхочешь, я уйду».
…Я никогда еще не видела мужчину, полностью обнажающегося для занятий любовью. Грудь Жоза вздымается — медленно, впечатляюще, пушок, покрывающий грудь, щетинится и блестит от пота. Я смотрю ниже — там пушок переходит в каштаново-рыжую шерсть, скрывающую изысканный кожаный чехол, где находится его расслабленный член цвета красного дерева, непохожий на другие члены, которые мне довелось видеть: их было немного, но все они оказывались, скорее, розового цвета, бескровные, сморщившиеся после стыдливо проведенной ночи, — похожие на личинки майского жука, которые принимает в себя на зиму скованная холодами земля.
Я люблю этого брюнета с дубленой кожей, резким запахом, пылким членом, который толчками долго движется во мне. «Да, дорогая, я кончаю»; и я пытаюсь найти слова, чтобы ответить ему, но не нахожу. И тогда мне остается только кричать, что я люблю его.
* * *1926. Плэжант авеню
«Я вышла замуж за белобрысую куклу-мальчика, и у него не стоит. Куклу… как выразить это?.. Иди, я избавлю тебя от скуки. Моя жизнь — это ведь одна большая неудача?»
«Ну что вы, конечно нет, мисс Зельда, вы еще так молоды, а наш господин может многому научиться».
«Спасибо, тетушка Джулия. Обними меня скорее. Я уже вышла из возраста доверчивой девочки, но мне всегда будут приятны твои ласки. Давай срежем все пионы и украсим ими волосы. Будем как девушки-кувшинки; две истинные южанки».
«Две дочери реки, мисс Зельда, ведь наша Алабама — самая прекрасная река в мире. Так говорят».
Да, наша Алабама, тетушка Джулия, и французская Рона.
Я была в дельте Роны, тетушка Джулия, ты удивишься. Летчик возил меня туда.
«Мисс Зельда, не причиняйте себе напрасной боли! Деточка, хватит уже грешить, или Боженька отправит тебя прямиком в ад!»
Мы забрались в брошенную хижину и оставались там три дня и три ночи. Пастухи — их ковбои, тетушка Джулия, по крайней мере, у каждого был винчестер — дали нам напрокат двух лошадей, неуклюжих с виду, но проворных. Весь день мы проводили в седле, посреди кишащих насекомыми болот; я стерла в кровь внутреннюю сторону бедер, сгорела (там солнце жарит и обжигает), но все еще чувствовала грубые мускулы моей лошади, твердый шелк ее спины и никакой боли — лишь запах грязного воздуха и взгляд летчика, устремленный на мой затылок, мой зад, мои бедра.
Мое тело — река, мое тело называют Алабама… в центре моего тела — дельта… мои ноги похожи на очертания бухты Мобайл, что означает «наслаждение»… Она впадает в Мексиканский залив. Однажды я отвезу тебя туда… Однажды, Жоз, клянусь тебе… Однажды мы доберемся до острова Наслаждений, чтобы больше не покидать его… Никогда… Пусть я лопну, но сдержу обещание… Мое тело — высохшая река… Камни… Пустыня… Хребты…
