Эмиль Брагинский - Служебный роман
– Всем наплевать, а я тут сижу, голову ломаю, что бы такое подарить Боровских, чтобы он получил удовольствие? Я присмотрела в комиссионке бронзовую лошадь. Людмила Прокофьевна, отпустите завтра Новосельцева, а то мне одной эту лошадь не дотащить!..
А ночью в Москве выпал снег. Стояла середина сентября, деревья оставались еще зелеными, но были погребены под сугробами. На осенних цветочных клумбах, на каждом листке, каждом цветке лежал снег. Сочные красивые ягоды рябины были как бы накрыты снеговой шапкой. Снег застал город врасплох. Белая пелена покрыла крыши домов и автобусов, зеленые газоны и серые тротуары. Сочетание лета и зимы, зелени и белизны, нарядных зонтиков уличной толпы и студеных снежных завалов было необычным, странным, фантастическим. Когда Новосельцев ехал на работу, то сочинил стихотворение (ибо он действительно втихомолку баловался стихосложением).
Чтобы не забыть, он его записал еще в трамвае.
Вот оно:
У природы нет плохой погоды!
Каждая погода – благодать.
Дождь ли, снег... Любое время года
Надо благодарно принимать.
Отзвуки душевной непогоды,
В сердце одиночества печать
И бессонниц горестные всходы
Надо благодарно принимать.
Смерть желаний, годы и невзгоды —
С каждым днем все непосильней кладь.
Что тебе назначено природой,
Надо благодарно принимать.
Смену лет, закаты и восходы,
И любви последней благодать,
Как и дату своего ухода,
Надо благодарно принимать.
У природы нет плохой погоды.
Ход времен нельзя остановить.
Осень жизни, как и осень года,
Надо, не скорбя, благословить.[2]
Это снежное утро в нашем статистическом началось как обычно. Сотрудники заполняли зал, отряхивая со своих зонтов снег, а Калугина уже трудилась у себя в кабинете.
В приемную вбежала Верочка. Позевывая, сняла плащ и оглядела почту. Появилась Рыжова с конвертом в руках. Ольга Петровна старалась держаться по-деловому и независимо, но это у нее плохо получалось.
– Верочка, извините, пожалуйста, передайте это письмо Юрию Григорьевичу, – сказала Ольга Петровна и почему-то добавила: – В собственные руки.
– Оставьте, я передам, – поначалу Верочка не обратила внимания на посетительницу.
– Вы только не забудьте! – назойливо напомнила Ры жова.
– Это моя обязанность, – казенно ответила секретарша.
– Регистрировать письмо не надо, – голос у Ольги Петровны звучал как-то необычно. Когда она ушла, Верочка недоуменно пожала плечами.
В приемной появилась комиссия – мужчина и две женщины. Все они были в темно-серых халатах. В руках у мужчины, явно начальника, находился блокнот.
– Инвентаризация! – сказал мужчина, не поздоровавшись, а две женщины набросились на мебель.
– Письменный стол – один! – читал в блокноте муж чина.
– Есть, – ответила одна из женщин. – Инвентарный номер, – она нашла прибитую к ножке стола жестянку с номером, – три тысячи семьдесят три!
– Есть! – И мужчина поставил галочку в блокноте.
Верочка с изумлением уставилась на бесцеремонных посетителей. Но на Верочку комиссия не обращала никакого внимания. Другая женщина переворачивала стулья вверх ногами в поисках инвентарных номеров.
В коридоре Ольга Петровна встретилась с Самохваловым.
– Доброе утро, Юра! – смущенно поздоровалась Ольга Петровна.
– Здравствуй, здравствуй, – на ходу ответил Самохвалов и, ускорив шаг, вошел в приемную.
– Доброе утро, Верочка!
– Здравствуйте, Юрий Григорьевич. Вам письмо!
Самохвалов взял письмо и скрылся у себя в кабинете.
– Вера, зайдите ко мне! – раздался голос из селектора Калугиной.
– Графин для воды – один! – продолжал читать глава инвентаризационной комиссии.
– Где на нем инвентарный номер? – спросила женщина, взяв графин в руки.
– На дне посмотри, – сказала другая женщина.
И действительно, на дне графина был неряшливо нарисован черный номер. Обстановка в приемной уже напоминала сцену разгрома.
– Вы тут поаккуратней, – строго заметила Верочка и, взяв блокнот и карандаш, зашла к Калугиной.
– Вера, мне бы хотелось с вами поговорить! – испытывая неловкость, сказала Калугина.
– Слушаю вас, Людмила Прокофьевна.
– Да вы сядьте, пожалуйста! Сядьте... – в голосе Калугиной явно звучали какие-то человеческие нотки. И именно поэтому Верочка с недоумением взглянула на Калугину и села. Калугина продолжала мяться: – Я хотела бы с вами проконсультироваться...
– О чем, Людмила Прокофьевна? – Верочка продолжала соблюдать служебную дистанцию. – Хотите о ком-нибудь еще собрать сведения?
– Нет... знаете... как бы это сказать... Ну, словом... что теперь носят?
– В каком смысле? – не поняла секретарша.
– В смысле одежды! – шепотом пояснила Калугина.
– Кто?
– Ну, женщины...
Верочка по-прежнему проявляла редкую несообразительность:
– Какие женщины?
– Те, которые знают, что теперь носят...
– А зачем это вам? – бестактно брякнула Верочка и тут же спохватилась: – Извините...
– Да нет, пожалуйста... – Калугина была в замешательстве и неуклюже соврала: – Ко мне тут приехала родственница из маленького городка...
– Понятно... – Верочка на секунду задумалась, с чего бы начать. – Начнем с обуви. Именно обувь делает женщину женщиной.
– Разве?
– Шузы сейчас в ходу на высоком каблуке, желательно с перепонкой...
– Простите, я не поняла, что такое шузы... – призналась Калугина.
– Обувь, – объяснила Верочка. – Это от английского слова «шууз». Что касается сапог, то сейчас нужны сапоги гармошкой... на каблуке.
– Минутку, – сказала Людмила Прокофьевна, взяла карандаш и принялась записывать. – Не так быстро. Что должно быть гармошкой – каблук или сапог?
– Сапог, – пряча улыбку, объяснила Верочка. – Каблук должен быть высоким. Сколько лет вашей родственнице?
– Тридцать шесть.
– Джины носить уже не стоит...
– Извините, Верочка, а джины – это что такое?
– Людмила Прокофьевна, вы меня удивляете. Джины – это по-нашему джинсы... Платья в моде разные – «миди» и «макси». Ноги у нее красивые?
– Средние, – замялась Калугина и спрятала свои ноги под стол.
– Неудачные ноги лучше прятать под «макси», но для «макси» ваша родственница стара. Остается «миди» – около десяти сантиметров ниже колена.
Калугина старательно записывала.
В кабинет без стука ввалилась комиссия по инвентаризации. Не поздоровавшись и не обратив никакого внимания на людей, комиссия, как саранча, набросилась на мебель.
– Что это такое? – изумилась Калугина.
– Инвентаризация! – объяснила Верочка.
– Сейф – один! – прочитал по блокноту мужчина в темно-сером халате.
Женщина нашла инвентаризационный номер и бесцеремонно прокричала:
– Номер двести шестьдесят девятый...
– Есть! Теперь стол для заседаний – один! – продолжал мужчина, пометив в блокноте наличие сейфа.
Одна из женщин залезла под стол.
– Три тысячи восемьсот двадцать первый!
– Есть, – пометил в блокноте мужчина.
– Какая бесцеремонность! – сказала Калугина Верочке.
– Пойдемте отсюда в зал заседаний, – предложила Верочка, и директор с секретаршей бежали с поля брани, сопровождаемые выкриками:
– Телефонных аппаратов – три! Письменный прибор – один! Шкаф – один! Занавески – четыре штуки!..
В это время в общем зале появились Новосельцев и Шура, Новосельцев с трудом тащил бронзовую лошадь. С грохотом водрузил ее на свой рабочий стол и в изнеможении опустился на стул.
– Это что такое? – изумилась Ольга Петровна.
– Раньше люди ездили на лошадях, теперь времена изменились, – невесело пошутил Анатолий Ефремович.
Вокруг скульптуры мгновенно столпились сослуживцы.
– Красиво, верно? – Шура была горда покупкой.
– Хороша лошадка, – одобрила Рыжова. – Это кому?
– Вот, гравер написал. – И Шура прочитала: – «Дорогому Юрию Ивановичу Боровских от родного коллектива в день пятидесятилетия»...
А Калугина и Верочка устроились в зале заседаний. Здесь обычно проходили общие собрания и праздничные вечера. Зал был сравнительно небольшой, мест на сто пятьдесят. На сцене стояло в ряд несколько столов. Когда эти столы покрывали красной скатертью, получался один длинный стол для президиума.
Верочка продолжала лекцию.
– Очень важна комбинаторность. Скажем, батник и трузера, это означает брюки, – пояснила Верочка. – Или же однотонный батник с клетчатой расклешенной юбкой.
– Большое спасибо. – Калугина записывала каждое слово секретарши.
Калугина сидела в первом ряду, а Верочка расхаживала перед ней.
– Парики теперь не носят!.. – информировала Верочка.
– И слава Богу, – облегченно вздохнула Калугина.
– Очень важна сейчас линия бровей. К примеру, ваши брови, Людмила Прокофьевна, не современны. Сейчас требуются выщипанные брови, тонкие, как ниточка. Помада должна быть яркой, а лак для ногтей – сочного вишневого цвета.
