Ричард Фаринья - Если очень долго падать, можно выбраться наверх
— Ужин, Папс, забыл? Пшли.
Все довольно чинно двинулись в столовую; каждый кандидат в сопровождении специально назначенного члена братства, маневрируя и разворачиваясь, приближался к месту, которое, как ему представлялось, он выбирал себе сам. Все стояли до тех пор, пока президент не подал знак садиться. Насквозь плющовый лакроссовый тип, наверное, из Чеви-Чейза. Торжественный звон тарелок, серебра, плеск наливаемой воды, деловые разговоры. Два длинных стола из грубо обтесанного дерева, кресла под старину, панели витражей из мореного дуба, люстры в стиле «колеса фургонов», гуммигутовые шторы. Брага? Танцовщицы? Бочки вина? Кружки эля? Паппадопулис закрыл глаза, мгновенно перенесясь в средиземноморскую оливковую рощу, рядом — восемнадцатилетняя сильфида в сандалиях, теплый бриз раздувает легкое ситцевое платье, под ним ничего, небритые ноги и подмышки, в мочках позвякивают кованые артефакты. Там, под его опущенными веками, она манила его. Гноссос открыл глаза, надеясь увидеть, как она сидит, скрестив ноги, перед ним на столе, но вместо этого обнаружил тарелку супа с макаронным алфавитом и мокнущим на поверхности кусочком тоста. Слева сидел Фицгор, а справа прилежно моргал за роговой оправой кто-то еще. Длинным глотком Гноссос всосал в себя вымоченный в супе тост, а половину того, что оставалось в тарелке, вытер бубликом «Паркер-Хаус». Волны хохота.
Надо мной? На фиг паранойю. Симптомы и болезнь неразличимы. Опиум еще действует. Фицгор о чем-то говорит, Пил и вся эта толпа глазеют с другого края стола. Окатить бы их ночью цианидом из распылителя. Ш-шухх, вдохните смерти.
— …давно хотел с тобой познакомиться, Папс. Байрон Эгню, Гноссос Паппадопулис.
Вялая рука тянется от самой роговой оправы.
— Как дела, Папс, Фися тут говорил, что ты зведочет. У меня литература по главной специальности, а факультативом — театр.
Что с того. И откуда этот карлик-китаец за соседним столом? Галлюцинация? Берегись мартышки-демона. Сзади? Нет. Эгню еще чего-то говорит:
— …упоминал, что ты любишь рассказывать, ну, истории. Хотелось бы узнать, какие?
— Никакие. Больше вообще никаких историй, если ты понимаешь, о чем я.
— Ну, не очень.
— Подрывная форма искусства, архаическое искажение страсти, просек?
— Подрывная? — Вопрос прозвучал серьезно. У Фицгора над бровью и верхней губой выступили нервные капельки пота, боится, что я отрежу этому балбесу ухо.
— Рассказчики всегда притягивают беду, Эгню, оставляя за собой груды мусора, согласен? Социальные шизофреники: мрут под заборами, прыгают с эстакад с гирями на ногах, устраивают ужасные сцены, большинство — педерасты. Даже Микеланджело педераст.
— Микеланджело? Но разве он не скульптор, ха-ха? Не художник?
— Рассказчик, детка. Отрадно спать , правильно? Не возражаешь, если я процитирую?
— О, конечно нет.
— На чем я остановился?
— Что-то насчет того, что сон — это отрада.
— Точно. О, в этот век, преступный и постыдный, не жить, не чувствовать — удел завидный[6]. Опасная дрянь — вот что это такое. Кошака пробило на камни, сечешь? Ты случайно не знаешь, чего они там застряли на кухне, Эгню? Во мне проснулся зверский голод. Подавали бы вино, чтоб заполнить паузы.
— Ха-ха. Это в точку. На приемах в землячествах никакой выпивки. СЗ [7] запрещает. Только на обменных обедах, а это у нас совсем другое мероприятие.
СЗ. Кругом полиция. Осторожно, в лампочках запрятаны микрофоны. Или даже в супе. Какая-нибудь макаронина с транзистором.
— Чем же вы меняетесь?
Вцепился в бублик, вылупился на мои пятнистые зубы:
— Ха-ха. Сам знаешь. «Три-Дельта» или «Каппа» шлют нам студенток, а мы им — парней.
Налакаться «пурпурной страсти» и бегом наверх щупать друг дружку под нижним бельем. Репетиция перед настоящим, кончить в трусы и потом притворяться, что они не влажные. Господи, как есть хочется. Ммм.
— Ммммм.
Фицгор дергается и осторожно шепчет:
— Что с тобой?
— Спокойно. Всего лишь сигнал пищеварительного тракта. Мммммммм.
— Ради бога, на тебя ребята смотрят.
— МММММММ.
— О господи. — Фицгор кусает стакан.
— Значит, ты больше не рассказываешь истории? — Сообразительный Эгню уводит разговор в сторону. — Так, Папс?
— Порнография. Ставлю номера под названием «Хроники сестер Салли». Сейчас в работе эпизоды с застрявшим грузовым лифтом.
— В самом деле? Эпизоды?
— Трио нимфоманок с арабскими лютнями, южноамериканская группа, сиамские близнецы. Мммммм.
Резкий хриплый шепот отчаявшегося Фицгора:
— Папс!
Поразительно, как Эгню делает вид, что ничего не замечает. Прямо англичанин запаса. Попробуем ему в лицо, напустить в очки туману:
— ММММММММММММММММММММММММ.
Уже лучше, по столу побежало беспокойное бормотание, головы повернулись посмотреть, кто.
— Сиамские близнецы? Правда?
— Соединенные левыми ляжками. Все трахают всех. Все воткнуты, собраны вместе, Идеальная Машина, сечешь? Близнецы как-то выкручиваются, чтобы машина все время работала.
Капелька слюны в углу рта у Эгню.
— Как это у них получается?
— Вытаскивают и втыкают в следующую. Едва появляются вакансии. На секунду пауза, но машина работает.
— Мммм, — проговорил Эгню. Все уставились на них, короткое совещание братьев из высшего класса, и как раз в этот момент вносят отбивные. Грибная подливка, жареный лук, печеная картошка со сметаной и зубчиками чеснока, стручковая фасоль и белый соус, салат из листьев эндивия, бутылки с кетчупом.
— Омммммммммммммм. — Карлик-китаец все еще здесь, я не спятил. — Фицгор, прости на минутку, кто этот чертов карлик-китаец?
— Шшшш! Ради Христа, Папс, это Гарольд Вонг.
— Сынок номер один?
— У него наглости на всю олимпийскую сборную.
— О, роскошь, роскошь.
Эгню с видом заговорщика наклонился поближе.
— История не слишком длинная?
— Ты педераст?
— Что?
— Я просто хотел уточнить. Есть ли у тебя гомосексуальные наклонности?
— У меня? — Рука у сердца.
— Он пьян, — объяснил Фицгор отчаянным шепотом, наклонившись и стараясь, чтобы никто не услышал. — Ты же, кажется, хотел есть, ради бога.
Паппадопулис берет отбивную в руки и резцами отгрызает от нее огромный шмат.
— Ммчхнмм. — Внимание всей комнаты сосредоточилось на главном блюде. Может статься, меня изувечат еще до того, как принесут кофе. Сначала наесться.
Он подмел все, что лежало на тарелке, набрал еще, съел, опять набрал и съел. Долгая тишина и лязг посуды. Он смочил кончик указательного пальца и плавно провел им по ободу полупустого стакана, издавая при этом едва различимый ноющий звук; затем отпил немного воды и повторил движение — звук на этот раз получился чуть другого тона.
— Что это за скрип? — спросил сидевший во главе стола Пил. Гноссос отпил еще на дюйм, погрузил палец в воду и повторил трюк.
— Ми-диез и верхнее до. — Побелевший Фицгор есть уже не может.
Пломбир с помадкой на десерт — лишь бы произвести впечатление на кандидатов; Гноссос съедает две порции, оставляя помадку на потом. Вдруг придется всю ночь сидеть в тюрьме, хлеб и вода, по пути домой можно попасть под грузовик. Всегда хорошо есть. Калории корчатся в самой сердцевине англо-саксонской жратвы. Вокруг меня роботы. Осторожнее. Мы — то, что мы едим.
Он залез в карман пиджака, достал вторую из высушенных на лампе сигарет, подкурил незаметно от Фицгора, одной вдохновенной затяжкой высосал почти до половины, и задержал дым, разбавив его сдавленными глотками воздуха. Плечи согнулись, глаза выкатились, распорядители о чем-то беспокойно зашептались, кто-то идет к Фицгору, докладывай. Выдох. Прекрасно, никакого дыма. Еще одна затяжка, почти все, пфууу. Фицгор принюхивается.
— Что это ты куришь, Папс?
Не время разговаривать, работают легкие. Пропитать все волокна этой губки. Слышишь, как гудят нервы? Да.
О, да.
Фицгор говорит им по секрету, что выведет меня на улицу. Не совсем так, детки. Пятьдесят на одного, но они не знают, что такое Тень. Исчезаем.
— Вууууууууууууууууууууууу…
Фицгор подскакивает.
— Хватит, Папс, пошли, довольно.
— Вуууууууууу-ХУУУУУУУУУУУУ!
— ПАПС!
— СГАЗАМ-М! — И вот он на столе, грохочет громом, скачок в центр столовой, палец тычет в Гарольда Вонга. — Берегись мартышки-демона, Вонг.
— И всем изумленным рожам, застывшим гримасам, прерванным разговорам. — Запирайте двери, братва. Забивайте окна в спальнях. Он может и талисман вашего дома — сейчас, но пройдет десять лет — фью — вернется в Пекин, уже комиссаром. Ш-шух… — Гноссос уже за дверью, хлопает крыльями, словно птица на взлете. За спиной шаги.
Бежать. Куда? «Катти-Сарк». По лестнице со свистом, через три ступеньки. Голоса следом. Какая комната? Сюда. В шкаф, хо-хо.
Он нашел под стопкой рубашек бутылку, вылил треть содержимого в рот и сунул бутылку за ремень горлом вниз, забыв воткнуть пробку, так что остатки холодного виски полились по ноге в носок и ботинок. Перевод добра. Изверг. Должно быть еще. Под рубашками? Нет. Жлобская харя. Заберем тогда шмотки, коробку с запонками. Туалетная вода «Старая Пряность», собьет запах виски. Это что? Святый Боже, клизма! Берем, мало ли что. Голоса ближе, меня ищут. Шаги в соседней комнате. Жди, пока не увидишь белки их глаз. Уже у шкафа.
