Томмазо Ландольфи - Жена Гоголя и другие истории
На этот раз собаки не сдержались и взорвались заливистым, неукротимым лаем, рыча и завывая, как полагается озлобленному зверю. Собаки ловко прыгали на стекла, пытаясь, вероятно, их выдавить. На короткие мгновения встречался я глаза в глаза с одной из них или с обеими одновременно; когда они соскакивали вниз, от их недолгих взглядов возникало и странное, и неожиданное чувство; в них смешивались бешеная ярость и полная растерянность, едва ли не отчаянье.
Я выжидал. Жизнь моя была в опасности, ведь, ежели хозяин дома действительно замыслил от меня избавиться, довольно было выпустить собак — и уж тогда мне не спастись. Я не терял надежды, что после этакого гвалта хоть кто-нибудь покажется. Но тщетно — никого... Подумал было, что в доме только волкодавы. Тогда откуда взяться дымящемуся блюду, не говоря уже об остальном? Отпрянув от окна, я выстрелил и вновь вернулся к наблюдательному пункту. Собаки заметались пуще прежнего, но и на этот раз никто не вышел. Отчаявшись, я не на шутку рассвирепел. Сперва я прибегать к насилию не собирался, теперь отважился пойти на крайний шаг — любым путем проникнуть в дом, пусть вопреки желанию его хозяев. Конечно, если кроме волкодавов таковые вообще имелись и выступали не в облике злых духов, а в человеческом обличье. Я начинал терять рассудок и был готов поверить во что угодно.
Глава третья
Допустим, мне удастся выломать какую-нибудь дверь (об окнах и мечтать не приходилось: по крайней мере те, что мне попались, надежно забраны решеткой), но как смирить остервенелых псов? Набравшись смелости, я порешил, что уложу обоих. Стрелять по ним через стекло — заведомо дать промах, чреватый для меня рискованным исходом. Ведь самый выстрел им разгородит дорогу; к тому же в моем охотничьем ружье всего лишь два заряда. В придачу такой наскок явился бы открытым проявлением враждебности по отношению к загадочным жильцам, которые в конечном счете оставались хозяевами положения и преспокойно могли сразить меня, к примеру, из окна или другого места в ответ на все мои вооруженные потуги. Надежней было выманить собак из дома и действиям моим придать хоть видимость самозащиты. Конечно, эти рассуждения особо связными не назовешь, но что поделать, ничего другого в тот момент я не сумел измыслить.
Тем часом сгустилась непроницаемая темнота, надломленная, но не рассеянная мерклым светом, сочившимся из залы. Я поискал опору для исполнения моей задумки, а если проще — дерево, забраться на которое я мог бы без труда. Возле террасы я обнаружил нечто подходящее. Мой план был прост: разбить оконное стекло, занять исходную позицию, то есть залезть на дерево, и уж оттуда, не подвергаясь риску, стрелять по волкодавам против света, сначала в одного, потом в другого. Я рассчитал, что при таких размерах они едва ль протиснутся в решетчатый проем и, вероятно, будут вылезать по одному. Пока что я запомнил направление, в каком мне двигаться, и точное число шагов до дерева. Затем я дважды со всего размаху ударил по стеклу прикладом. В зале разразилось светопреставленье: захлебывающийся, как от боли, лай собак покрыл громоподобный звон разбитого стекла. А я уже сидел в своей засаде с ружьем наизготовку и поджидал противника.
Однако ожиданье оказалось долгим. Оправившись от первой буйной вспышки, собаки высунули морды и тут же подались назад, оставшись у окна и водрузив на подоконник лапы. Не прекращая адский рык, они робели выставляться. Минутой раньше, дай им волю, они, казалось, разорвут меня на части. И вот, когда свободен путь, собаки не воспользовались им. Не потому, что трусили, а и на сей раз повинуясь чьему-то тайному приказу. Наружу нам нельзя, как бы давали они понять, но только сунься внутрь. Конечно, и в такой позиции я подстрелил бы их наверняка и все же пребывал в бездействии и замешательстве. Атаки не последовало, и мне недоставало, я бы сказал, серьезного предлога.
Прошло немного времени. Я продолжал сидеть верхом на первой из развилин дерева. Положение мое ухудшилось. Но именно поэтому я не слагал оружия. Меня переполняла неописуемая ярость. В конце концов, если они не выйдут, я слезу — будь что будет. Так я и поступил. Собаки взлаяли еще сильней, но из укрытия не вышли.
Избавлю моего чтеца от бесконечных размышлений и прожектов — один немыслимей другого. В итоге я решил покончить с псами в их же логове и снова подступил к окну. Однако, пристрелив обеих тварей, я не проникну в дом, поскольку единственный пока доступный путь был прегражден решеткой. Прежде необходимо отыскать другой, войти с оружьем наготове и уложить собак, коль не удастся устранить их как-нибудь иначе. На самом деле мне хотелось сохранить им жизнь. Внезапно я испытал к ним жалость и, напротив, еще сильнее разозлился на незримых обитателей поместья. Отчаяние, что уловил я в глубине звериных взглядов, почудилось моим смятенным чувствам и в их неугомонных кликах, как будто бы передо мной явились страждущие души, которых заточило в этом доме немилосердное заклятие.
С какого же конца пробраться в дом? Парадный вход не дрогнул под моим напором; не поддалась и дверь второй террасы, и две другие, что пониже. Взглянув наверх, я различил свинцовый блеск оконных стекол второго этажа. Значит, они закрыты, да и располагались слишком высоко. Когда идти мне напролом, вернее было штурмовать дверь заднего крыльца: при этом я не упущу из виду четвероногих стражей крепости. Сыскать бы только подходящий инструмент — лом или железный прут, — тогда не долго одолеть преграду. Но где? Я вспомнил о сарае и амбаре, мимо которых проходил недавно: быть может, там я раздобуду то, что нужно? Размытое белесое пятно указывало на местонахождение одной из служб. Передвигаясь вдоль стены, я обнаружил дверь, которая довольно быстро сдалась под яростным нажимом и отворилась. В лицо пахнуло духом сеновала. Я вынул спички. Вымокшая сера отказывалась загораться. Шаря в кромешной тьме и беспрерывно спотыкаясь о непонятные предметы, в одном углу я вдруг нащупал черенки и жерди. Вслепую выбрал вилы и возвратился по проторенной дороге. Унявшиеся было псы вновь подняли невыносимый шум.
Но и теперь я не был до конца уверен, что совладаю с неприступной дверью. По крайней мере постараюсь выломать замок. Напоследок я заглянул в окно и убедился, что обитателей нет, как и не было. Что ж, воля ваша: быть вражде. Я вставил зубья вил меж створок и с силой повернул рычаг. Замок упорствовал. Я начал опасаться, что черенок сломается в моих руках. Наконец, с сухим щелчком, замок мне уступил.
Я остерегся сразу открывать входную дверь и ждал воинственного нападенья волкодавов. Оно последовало незамедлительно. Собаки ринулись на дверь с обратной стороны, пытаясь лапами раздвинуть небольшой проем. Все это я лишь слышал, но не видел: входная дверь вела не прямо в залу, а в сумрачные сени. Впрочем, сквозь оконную прореху наружу пробивался тусклый свет. Кроме того, в расщелину двери протиснулась мерцающая полоса, тянувшаяся из соседней залы; она обозначала путь, проделанный собаками.
Настал момент решиться. Не отрывая палец от курка, я опустил ружье и резко толкнул ногою дверь. На миг собак отбросило назад. Это позволило занять позицию на некотором удалении от них. Секунда — и первый волкодав явился на пороге во всей стати, но дальше так и не пошел. Я расхрабрился и шагнул вперед. Вторая псина присоединилась к первой; не сходя с порога, обе оглушали непрошеного гостя диким лаем. Свирепо лязгая клыками и брызжа в бешенстве слюной, они способны были ужаснуть кого угодно. Я сделал следующий шаг, затем еще и наконец достиг порога. Но стоило мне только подобраться к самому их носу, как псы попятились. Я осторожно переступил порог — они продолжили отход, не прекращая судорожно гавкать. Держаться от меня подале их вынуждало нацеленное дуло. Верно, они уж знали, какова его натура. Однако странное их поведение, казалось, имело и другую, пока что непонятную мне подоплеку.
По мере отступления собак меня все больше обволакивали сумерки, стиравшие их очертания. Не так-то просто будет защищаться, если возникнет надобность. Хотя важнее, чтобы волкодавы видели мое ружье. Полоска света, к которой я неспешно продвигался, лучилась все еще довольно далеко. Постепенно я привык к потемкам и различал отдельные предметы, хоть рассмотреть их пристальней, конечно же, не мог. Я находился в прямоугольном коридоре или в передней, почти без всякой обстановки. Следовательно, на моем пути существенных препятствий не было. И убедившись в этом, я слегка прибавил шагу, стараясь не терять из виду размытые собачьи силуэты. Собаки неохотно подались назад и скрылись за дверным проемом, откуда в сени проникал неровный свет. Я следом — крайне осторожно. Наконец-то будет вознаграждена моя настойчивость, и я вступлю в казавшуюся недоступной залу. Посмотрим, милостивые домовые, покажетесь ли вы теперь!
С ружьем наперевес я распахнул ногою дверь и перешел через второй порог, ведущий прямо в залу. Я очутился на глянцевитом деревянном возвышении, покрытом ветхими коврами и завершавшемся двумя широкими ступенями. Некогда подмостки в этом роде служили местом для рояля или сходственного инструмента, а заодно для песельников с музыкантами. Не прекращая изрыгать проклятия в мой адрес, собаки отступили к подножью деревянного настила. Что до меня, то я удерживал меж нами почтительное расстояние, хоть толком и не знал, что делать дальше, тем более теперь, когда отвоевал рубеж. Ведь я не мог всецело доверяться причудам дома, — не говоря уже о псах, — в который проложил себе дорогу таким особенным манером. К тому же, вероятнее всего, мне предстояло потягаться с теми, кто столь упорно преграждал мой путь.
