Джеймс Хайнс - Рассказ лектора
— Я позвоню твоему отцу, поблагодарю его за хлопоты и скажу, что это лишнее. — Нельсон повернулся к дому — Абигайл на руках, Клара цепляется за штанину. — Потом позвоню профессору Вейссману.
— Позвони сначала Вейссману. — Бриджит догнала Нельсона и взяла Клару за руку. — Может, он хотел отказать.
— В таком случае они прислали бы письмо. — Нельсон улыбнулся. — Думаю, меня приглашают для разговора.
Бриджит тронула его за руку, и Нельсон улыбнулся. Ее растрепанные ветром волосы сияли в закатных лучах. Она отбросила с золотистой щеки светящуюся прядь.
— Нельсон, ты потянешь?
Она была так прекрасна, что у него к глазам подступили слезы.
— Ах, — сказал Нельсон и замер, не в силах вымол-нить ни слова, потом набрал в грудь воздуха и заговорил голосом отца.
— Ах, — прошептал он, — но в дерзанье цель, не то — на что и небо?
3. ПРОКЛЯТИЕ ФУ МАНЧУ[43]
Утром после больницы Нельсон проснулся от стука. Продавленный матрац под ним ходил ходуном. Что бы там ни обещал врач, палец горел. Осоловелый от кодеина, Нельсон открыл слипшиеся глаза. Старшая дочь Клара прыгала на кровати. Она была по-прежнему наряжена космической амазонкой из телесериала, название которого Нельсон не помнил. Увидев, что отец проснулся, Клара плюхнулась рядом с ним на колени.
— Все биологические субстанции будут поглощены, — прорычала она голосом своей героини. — Сопротивление бесполезно.
Матрац перестал трястись, но стук под ухом не прекращался. Нельсон повернулся и увидел, что младшая, Абигайл, кубиком сосредоточенно толчет на ночном столике леденцы. Она была наряжена ангелочком: в простыне и оборванных крылышках из гофрированной бумаги. Возле кровати лежал ее мешочек со сладостями.
— Не сейчас. — Бриджит стащила Клару с кровати. — Папа нездоров.
— Сдавайся, землянин! — извивалась Клара. — Умри, бессмысленный бурдюк с водой!
К тому времени, как Бриджит вернулась за Абигайл, та уже закончила толочь леденцы. Когда мать подняла ее на руки, она сыпанула сладкой пылью отцу в глаза.
— Волшебный порошок! — завопил ангелочек. — Теперь ты заколдован!
До конца выходных Нельсон то проваливался в тяжелый сон, то колупался со студенческими работами. За едой он бодрился, уговаривал Абби съесть еще кусочек рыбной палочки и стискивал зубы, когда Клара хватала его за больную руку. С Бриджит они почти не разговаривали. Нельсон не смел поднять на жену глаз. После обеда он сел за кухонный стол и ножом располовинил таблетки, чтобы на дольше хватило.
Когда Бриджит и девочки легли спать, Нельсон спустился в бетонный подвал поработать. Обстановку кабинета составляли старый стол, помоечный стул, стеллажи из комиссионки и ящики из-под фруктов, которые служили книжными полками. Все это было втиснуто рядом с котлом, напротив топки. На столе Бриджит оставила студенческие сочинения, аккуратно разложенные по группам. Был здесь и большой нераспечатанный конверт, подписанный рукой самого Нельсона, — очередная отвергнутая статья. Со вздохом он отодвинул конверт и взялся за сочинения — тысяча слов на тему «Что мне нравится в леди Макбет», — одновременно пустив старый чихающий компьютер и допотопный матричный принтер печатать заявки на работу. Текст был один и тот же, и он отрывался от сочинений, только чтобы впечатать новый адрес из «Хроники высшего образования». Писать замечания и печатать на клавиатуре левой рукой оказалось сущей мукой. В подвале было сыро, лампа дрожала. Нельсон проверял сочинения, впечатывал адреса и старался не глядеть на конверт.
Из принтера выползло письмо, и Нельсон подался за ним вперед на скрипучем стуле. Письмо было адресовано конкурсному комитету университета города Фрик, Северная Дакота. Там предлагали место ассистента на пятнадцать тысяч долларов в год, вести у четырех групп курс какой-то «нехудожественной прозы» на факультете спортивной журналистики. Нельсон накалякал подпись и вложил письмо в конверт вместе со своей биографией. Облизывая клейкую полоску, он поднял глаза. Гвозди из пола в комнате наверху целились в него остриями. Из паутины под потолком прошлый раз упал за шиворот паук. Блики монитора освещали старую карту литературной Англии; Нельсон прибил ее на стену, чтобы закрыть пятно, но с тех пор протечка увеличилась, и темная клякса распространилась от Стратфорда-на-Эвоне до Грасмира Вордсворта на юге и Уэссекса Гарди на севере.
Нельсон ребром ладони заклеил конверт и положил его в стопку. Пальцы задержались на буром пакете; Нельсон взял его перевязанной рукой, разорвал зубами и заглянул внутрь, потом вытряхнул содержимое на стол. Из «Женского органа», журнала феминистской теории, вернули его последнюю статью.
Диссертация о Конраде никого из издателей не заинтересовала. Вердикт гласил, что Конрад почти так же одиозен, как Киплинг, поэтому Нельсон, в поисках собственной научной ниши, вернулся к первоначальной теме диссертации — Эттрикскому Пастуху, шотландскому писателю Джеймсу Хоггу. Он постарался найти Хоггу более современное применение и разобрал его «Исповедь оправданного грешника» различными методами — вдруг какой подойдет. Как назло, подошли все, а это означало, что ни один не годится. Первая радость от того, что «Исповедь» поддается психоаналитическому прочтению, сменилась отчаянием при открытии, что она с таким же успехом поддается историологическому истолкованию, постколониальному истолкованию, гей/лесбийскому истолкованию и так до бесконечности. И вот, поскольку печататься было необходимо, Нельсон кропал статью за статьей, так что собралась целая книга из неопубликованных взаимоисключающих глав, каждая из которых с равной убедительностью доказывала, что Хогг был девственником и распутником, женоненавистником и предвестником феминизма, империалистом и постколониалистом, гегемонистом и диссидентом, гетеро-, би— и гомосексуалистом. Текст «Записок» представлял теперь собой выжженную землю, по которой прошли несколько враждующих армий. Рассыпающаяся книга в оранжевой бумажной обложке утратила всякий смысл; слова скакали у Нельсона перед глазами, непонятные, как клинопись.
Последняя отвергнутая статья называлась «Трансгендерный кальвинист: Джеймс Хогг в Батлерианской перспективе»; в голубоватом свете настольной лампы Нельсон перелистал страницы и заметил, что кусочек лейкопластыря, которым он незаметно склеил листы ближе к середине, так и не отлеплен. В отказе сообщалось, что журнал печатает статьи, написанные женщинами о женщинах, женщинами о мужчинах, транссексуалами о чем заблагорассудится, иногда, очень редко, мужчинами о женщинах, но никогда — мужчинами о мужчинах. Подписано было: «С сестринским приветом редколлегия „Женского органа“.
За спиной ожила топка, на экране компьютера заплясали желтоватые отблески. Горячий воздух поднимался на два этажа вверх, в детскую, где сестрички спали, отбросив одеяльца с телепузиками. Нельсон сунул конверт в дребезжащий ящик, полный отвергнутыми статьями. Из принтера выползло письмо, в котором Нельсон просил рассмотреть его кандидатуру на замещение вакантной должности преподавателя технической литературы в колледже города Ламор, штат Техас, — двести долларов за группу, никаких социальных выплат. Нельсон кое-как подписал письмо и вложил в конверт. Профессор Викторинис уволила его в конце октября, когда все хорошие вакансии уже закрыты. Остались места в Алабамо и Айдахо, в безвестных университетах, приходских школах и технических училищах. Довольно внушать себе, что Джеймс Хогг — писатель для всех, независимо от пола, расы и сексуальной ориентации. Если он не получит даже этой жалкой работы, ему придется клепать семестровые задания или натаскивать богатых юнцов по шесть долларов за час. Думая о детях наверху, Нельсон рисовал себе все более мрачные перспективы: он лепит гамбургеры, моет туалеты, заправляет машины…
Топка выключилась. Дрожащие отблески на мониторе погасли. Пятно на карте неумолимо расползалось, подбираясь к литературному Лондону, грозя затопить Бишоп-сгейт, Камден-таун и Блумсбери.
Утром в понедельник, все еще смурной от таблеток, с мучительной болью в пальце, Нельсон в оранжевой парке выступил в предрассветный сумрак, неся с собой полный портфель проверенных сочинений и заявок на работу. В темноте Нельсон осторожно переступил через полуметровые аллювиальные наносы детских велосипедов и автомобильчиков. Автобус был битком набит иностранными студентами: инженер-индиец, биохимик-израильтянин, рентгенолог-тайванец терлись плечами в прямоугольной коробке света, ползущей через серое ноябрьское утро, вдоль озера, к университетскому городку.
Нельсон сошел в начале Мичиган-авеню, неловко зажимая портфель под мышкой. Гасли фонари. Нельсон брел по пустой улице мимо темных витрин: магазины открывались гораздо позже. Он миновал книжный с университетскими сборниками на металлических стеллажах, ларек, где торговали презервативами, леденцами и уцененными компакт-дисками, кафетерий гастронома с перевернутыми на столы стульями. «Пандемониум», модное кафе, где студенты за круглыми столиками читали Пруста или Фуко, открывалось в девять. В такую рань работала только забегаловка, где кофе подавали в бумажных стаканчиках.
