Ричард Аппиньянези - Доклад Юкио Мисимы императору
Обзор книги Ричард Аппиньянези - Доклад Юкио Мисимы императору
Ричард Аппиньянези
Доклад Юкио Мисимы императору
Часть 1
ЗЕРКАЛО
ГЛАВА 1
СДЕЛАНО В ЯПОНИИ
Поймите, что я, Юкио Мисима, родился накануне нового, 1947 года за две недели до своего двадцать третьего дня рождения. Для нас время остановилось, и 1947 год стал равен 0 + 2. Что за странная арифметика, призванная объяснить какое-то бессмысленное рождение? Однако она необходима, чтобы растолковать новому поколению, потерявшему память, значение таких понятий, как Поражение, Безоговорочная Капитуляция и Оккупация.
1945-й был Нулевым Годом. 14 августа этого года 124-й божественный преемник императорского трона, император Сева, признал Безоговорочную Капитуляцию. Первые буквы английского словосочетания «безоговорочная капитуляция» (Unconditional Surrender) совпадают с сокращением US, т. е. с названием страны Соединенные Штаты. Именно американцы оккупировали территорию Японии на долгих семь лет. Какой смысл тогда имело время? Солнце закатилось, и в день бесконечного затмения ход времени не имел никакого значения.
Безоговорочная Капитуляция – мое истинное начало. Тот факт, что это могло явиться началом также для миллионов других безоговорочно капитулировавших людей, меня не волновал, так как я сам тогда никого не волновал. Короче говоря, я еще не был знаменит. А стать знаменитым было в ту пору моим заветным желанием.
Народ, потерпевший поражение в войне, обречен па иронию. Это неизбежная судьба любого побежденного. Он выглядит двуличным в глазах победителя. Лишь постепенно к нам пришло осознание того, что наша схожесть с чудовищным двуликим Янусом была уродством, присущим как побежденным, так и победителям. Но я должен перейти к описанию моего болезненного прозрения. Я не знал и не мог знать, что накануне нового, 1947 года началась эра «Nipponsei» – «Made in Japan», торговой марки позора, которая стоит на наших ничтожных дрянных товарах, распространяющихся по всему миру. То были иллюзорные годы нашего национального экономического возрождения. Я вошел в этот мираж с наивной доверчивостью и собственной раздвоенностью, имея два лица или, вернее, два имени – данное мне от рождения имя Хираока Кимитакэ и литературный псевдоним. Хираока Кимитакэ должен был бесследно исчезнуть, чтобы писатель, известный сегодня всему миру как Юкио Мисима, мог прославиться. То, как произошла замена одного другим, можно назвать убийством. Впрочем, я уже сказал, что скорее это было рождение.
Впервые я использовал свой литературный псевдоним Юкио Мисима, когда мне исполнилось пятнадцать лет. В этом возрасте ученики в театре Но, по обычаю, меняют детские одежды на облачение взрослых актеров. Однако я вынужден был отступить от избранной мной еще в подростковом возрасте профессиональной идентичности, так как в 1947 году сменил студенческую форму на маскарадный костюм-тройку солидного банкира.
В соответствии с желанием отца и традициями сыновнего благочестия я окончил Токийский (бывший Императорский) университет и получил степень в области права. Понижение статуса университета, перевод его из разряда императорских учебных заведений в разряд более скромных гражданских явилось лишь еще одним последствием оккупации США, рвением новых властей добиться демократизации Японии. Я рассматривал себя тоже как жертву новой демократии.
Окончив университет, я сдал трудный экзамен, чтобы иметь право занять высокий пост на государственной службе. Успешно прошел испытание, но при этом попрал свою истинную природу. Меня взяли на службу в министерство финансов, а в сочельник 1947 года назначили в Отдел народных сбережений Управления банков. Мой отец был очень доволен тем, что я работал в самом престижном министерстве и занимал завидный бюрократический пост, войдя в элиту государственных чиновников. Будучи в прошлом государственным служащим, он никогда не имел таких перспектив для карьерного роста, как я.
Однако я не гордился своими очевидными успехами. Я считал, что мое продвижение несправедливо и произошло в силу сложившихся обстоятельств. Частично меня приняли на государственную службу из-за того, что после войны не хватало компетентных дипломированных специалистов, а частично – и это главное – мои услуги оказались востребованы из-за того, что я являлся чиновником в третьем поколении. Теперь у меня были все причины чувствовать себя подавленным, так как отныне я вел двойную жизнь. По ночам я был Юкио Мисима и писал, прячась от отца, который ненавидел литературу, а днем шел, словно на маскарад, на работу и занимался бюрократической рутиной. Я старался не задумываться над тем, как влияют мои бессонные, освещенные лунным светом ночи на исполнение должностных обязанностей.
В канун Нового года я сидел в ночном клубе в Акасака и размышлял над своим отчаянным положением. В превращенном в руины Токио в то время существовало едва ли полдюжины подобных ночных злачных мест. Они существовали исключительно для удовольствия офицеров оккупационной армии и их японских проституток обоего пола. Но изредка эти места посещали также богатые молодые аристократы из Школы пэров. Я ходил в ночные клубы на правах бывшего питомца Школы пэров – основанной императором академии для никчемных сынков аристократов и отпрысков нуворишей. Я был из числа тех немногих учеников этого учебного заведения, которые не принадлежали к высшему сословию.
Я вменил себе в обязанность посещать ночные клубы каждую субботу, хотя не переваривал шумных праздных аристократов. Ни кошелек мой, ни желудок не позволяли мне пить виски с черного рынка, а сексуальная разнузданность армейского образца оскорбляла мои чувства. Я был посторонним на празднике этих канзасских гаргантюа и их шлюх и казался сам себе жалким слабым ростком, который легко могут затоптать разбушевавшиеся плотоядные твари. Будучи ниже среднего роста (пяти футов и четырех с половиной дюймов), я обладал еще и плохим здоровьем – страдал хроническим гастроэнтеритом и постоянными мигренями. Другими словами, я представлял собой образец побежденного японца, прежде внушавшего страх врагу, неукротимого азиатского демона, оказавшегося на поверку низкорослым болезненным существом.
Часто я брал с собой моего младшего брата Киюки – самодовольного крепкого пария, которого считал своим талисманом. Бессонница, изнурительные головные боли и постоянные колики делали субботние вечера еще более неприятными. В тот роковой вечер я отважно отправился в ночной клуб один и заставил себя выйти на танцевальную площадку, чтобы под джазовую музыку продемонстрировать некоординированные движения.
Пытаясь скрыть отсутствие чувства ритма и быть непосредственным, зажигательным и грациозным, я сумел убедительно изобразить экстаз, движимый ницшеанским желанием проникнуться дионисийским началом, но в конце концов встретился лицом к лицу со своей врожденной неуклюжестью. Любое мое достижение в области физического мастерства – будь то танец, боевые искусства или бодибилдинг в мои более поздние годы – суть не что иное, как триумф расчетливой имитации. Я всегда оставался трезвым и так никогда и не испытал чистого самозабвенного экстаза. Притворство преследует меня даже тогда, когда я стараюсь уйти в область естественного, физического, нормального. Все мои физические занятия несут на себе следы щипцов, с помощью которых при родах извлекают плод. Все мои действия и поступки являются противоестественно совершенными актами отчаяния.
В тот вечер, о котором идет речь, я танцевал, войдя в свое обычное состояние притворного ослепления, и вдруг заметил человека, восхитительно исполнявшего фокстрот. Я сразу же узнал его. Это лицо нельзя ни с кем спутать – поразительная внешность. Правда, раньше я видел этого человека лишь на фотографиях. Бледная, как у прокаженного, кожа, хлещущие по щекам крысиные хвосты длинных волос, лицо, похожее на лик Христа и свидетельствующее о полном физическом и духовном разложении. Это был Дадзай Осаму, автор популярных романов, образ самого отчаяния, которому поклонялись бесчисленные читатели нового поколения.
Таким образом я оказался на одной танцевальной площадке с самым великолепным писателем нашего времени, князем Мышкиным эпохи Безоговорочной Капитуляции, выразителем болезненных послевоенных настроений, омерзительной карикатурой на японский пессимизм с торговой маркой «Nipponsei». Я уважал редкий талант Дадзая, но к нему самому испытывал сильное отвращение. Темные круги под глазами свидетельствовали о пороках, жертвой которых он пал, – алкоголизме, пристрастии к наркотикам и сексуальной распущенности.
Он воспевал отчаяние, ненавидя и разрушая себя. Попытка совершить сидзу – двойное самоубийство – закончилась смертью проститутки, с которой он договорился вместе уйти из жизни. Сам Дадзай остался жив, покрыв себя позором. Семья отреклась от него. Дадзай Осаму – яркий представитель поколения, которое отвергла смерть. Он был похож на захламленный ненужным товаром и излишками склад в эпоху, когда пропагандировалось строгое нормирование и шла распродажа обанкротившейся японской культуры. "Мои современники сделали из него героя. Впрочем, нет, Дадзай для них больше, чем герой. Они канонизировали его. Любой, кто добровольно осквернял себя и изображал подонка, неизбежно становился в глазах соотечественников святым.
