Энтони Берджесс - Человек из Назарета
— Да, пожалуй, ты мог бы сказать, что я в это верю.
— Надеюсь, вы позволите мне составить вам компанию, — вдруг произнес незнакомый голос. — Нам по пути.
— Быть этого не может! — в страхе оборачиваясь, крикнул Фома. — Откуда ты взялся?! Отойди, сатана, или кто бы ты ни был!
Лицо незнакомца скрывал глубоко надвинутый капюшон. Ладони его из-за длинных рукавов видны не были, но на ногах можно было разглядеть новую обувь. Матфей спросил:
— Идешь из Иерусалима?
— Да, оттуда. Можем мы поговорить? Когда я к вам присоединился, вы что-то обсуждали. Могу я узнать, о чем шел разговор?
— Да, присоединился. Лучше объясни-ка нам, откуда ты явился. — Фома несколько смущенно перекрестил его. — Ага, был за тем деревом. Отдыхал там, да?
Незнакомец доброжелательно усмехнулся. Матфей сказал:
— Если идешь из Иерусалима, разговор может быть только об одном.
— Осторожней, осторожней, Матфей! — прорычал Фома.
— Ну ясно, что об Иисусе из Назарета, о его распятии, о том, как он…
— Ради Христа, будь осторожен! — выкрикнул Фома и готов был теперь откусить себе за это язык.
— Ради Христа, — повторил незнакомец. — Вы изъясняетесь, как некоторые из римлян. Мне приходилось слышать, как они говорят, когда играют в кости, — клянутся Юпитером, Юноной, Меркурием. А некоторые клянутся Христом и находят это остроумным и свежим. Кто этот Христос — новый бог?
— Этот Христос — Иисус из Назарета, — ответил Матфей.
— Ага, а кто же он такой или кем был?
— Да где ты был все эти годы?! — прорычал Фома, уже забыв об осторожности. — Это, как говорят, человек, посланный от Бога. — Но осторожность быстро возвращалась к нему: — Обрати внимание, я не говорю, что это я так утверждаю…
— Умер и погребен, — произнес Матфей. — Он еще говорил, что на третий день восстанет из мертвых. И что-то подобное, говорят, произошло, но никто в этом не может быть уверен.
— Послан от Бога? Если он послан от Бога, почему кто-то должен сомневаться? Если он сказал, что может воскреснуть… Ну ясно же, что он воскрес! Вы мне кажетесь неумными людьми, которые плохо знают Писание.
— Послушай, ты! — сказал Фома, потрясая кулаком. — Может быть, мы люди и не очень грамотные, но мы и не дураки и не собираемся терпеть, когда нас называет дураками какой-то неизвестный, который шагает рядом, но боится показать свое лицо. Дурак-то ты как раз и есть, поскольку не имеешь никакого понятия о том, что греки называют логикой. Слова «человек был послан от Бога» и знание о том, что он был послан Богом, — это вовсе не одно и то же.
— Мы знаем Писание и верим тому, что там сказано, — произнес Матфей.
— Вы верите, что исполнятся пророчества? Пророчества о пришествии Сына Божьего?
— Конечно же верим.
— Вы верите, что пророчества уже исполнились?
— Послушай! — произнес Фома и остановился, чтобы стать перед незнакомцем, который был вынужден тоже остановиться. — Кто бы ты ни был, приятель, но то, чего я хочу, очень просто. Чтобы я мог видеть его перед собой, ибо видеть значит верить. И прикоснуться к его ранам этими пятью пальцами и этими, и…
— Если ты хочешь прикоснуться к ним десятью пальцами, Фома, тебе лучше отбросить свою палку.
— Откуда тебе известно мое имя?! Кто назвал тебе мое…
И тут он увидел и упал на колени.
— Встань, Фома. Встань, Матфей. Благословенны те, кто верит, не видя. Теперь можешь прикоснуться, Фома.
ВОСЬМОЕНесколькими неделями позже, вечером, одиннадцать учеников сидели за столом в верхней комнате постоялого двора, находившегося недалеко от Галилейского моря. Слуга, развязный молодой человек с маленькой щепочкой, вставленной между зубами и служившей чем-то вроде игрушки для его языка, войдя, спросил:
— Мне сейчас подавать?
— Еда горячая или холодная? — спросил Симон.
— Когда принесу, будет горячая. А станете ли вы есть ее горячей — дело ваше.
— Тогда неси, — сказал Петр. — А нам понадобятся еще одно блюдо и одна чаша.
— Значит, будет еще кто-то?
— Пока мы не знаем, но думаем, что так, — ответил Фома.
— Тогда вам лучше было бы оставить для него немного места, не так ли? сказал слуга и вышел, чтобы принести хлеба и кувшин вина.
Ученики, сидевшие на скамье, близко придвинутой к стене, начали неловко сдвигаться, не зная, где оставить свободное место.
— Он может сесть рядом с тобой, как прежде, — сказал Иоанну Фома.
— Последний раз нам вместе было совсем неплохо, — произнес Андрей. — Месяц назад или около того. А кажется, годы прошли.
— Теперь нас одиннадцать, — сказал Петр. — Нам следует ожидать еще кого-то.
— Может быть, он найдет кого-то и приведет с собой, — предположил Матфей.
— Нет, — возразил Петр. — Думаю, теперь это уже зависит от нас самих.
— От тебя, — поправил Варфоломей. — Должны ли мы теперь называть тебя «учитель»?
— Нет, лучше «Петр». Просто «Петр». Насчет этого твоего сна, Филипп. Я уже становлюсь немного похож на Фому и перестаю доверять. В старые времена мы были более доверчивыми. Он не говорил, в какой день придет, в какое время?
— Я уже рассказывал тебе, — отвечал Филипп с некоторым раздражением, — и мне это смертельно надоело. Он тогда песенку спел.
— Спой нам ее еще раз, — попросил Фаддей.
— Да, пусть споет, но нам не надо никаких завываний на этой дудке, — сказал Фома.
Филипп просто прочитал ровным голосом коротенькое четверостишие:
В последний час,
В последний час
Сядь и поешь
В последний раз.
— «Последний» — вот что непонятно, — заметил Матфей. — Как раз такие же сны бывали в прошлом — у Иосифа[136] и у других. Но сны никогда не бывают ясными и понятными.
— Последний ужин, — предположил Симон. — По-моему, это очевидно. Но тот ужин не был последним.
— Если мы не увидим его снова, — рассуждал Андрей, — значит, был последним.
— Вы уверены, что это был он? — спросил Петр, посмотрев сначала на Фому, потом в другую сторону — на Матфея.
— Да, он, — подтвердил Матфей, а Фома при этом фыркнул.
— И он просто исчез?
— Как птица. Повернулся, пошел и исчез. Ведь так было, Фома?
— Но это он был? — повторил Петр.
— Послушай, — отвечал Фома, — ты ведь меня знаешь. Я всегда был… как это называется?
— Скептик, — подсказал Варфоломей.
— Я прикоснулся к нему, а он мне потом и сказал эти слова насчет того, что лучше верить, не видя. И все же у меня по данному вопросу имеются свои соображения, но это не так важно. В общем, здесь нет никаких сомнений. Ведь так, Матфей?
— Все же я одно не могу понять. Если он добирался до Галилеи, то почему тогда не пошел с нами дальше?
— Ему, вероятно, нужно было кого-то повидать, — предположил Симон. — Мы ведь не одни на свете.
Наступило долгое молчание. Было слышно, как внизу гремят посудой, как ругается повар. Фаддей сказал:
— Говорят, что приходила его мать и искала тело. Но было уже слишком поздно. Не смогли сдвинуть камень. Но на нем теперь есть что-то вроде надписи. Его имя.
— Чье? — спросил Андрей.
— Ты прекрасно знаешь чье, — ответил Симон. — Он теперь с нами — в некотором смысле, — хотя его самого здесь и нет, если ты понимаешь, что я имею в виду. Бедняга. А ведь никакой подлости в нем заметно не было. И он верил. Никогда мне этого не понять.
— Наивность может быть разновидностью предательства, — заметил Петр.
Он впервые сделал афористическое высказывание, и все посмотрели на него с уважением.
— Кто-то должен был это сделать. Нам всем повезло, я полагаю.
Случай своего собственного отречения он абсолютно стер из памяти, главным образом благодаря размышлениям над притчей о сыновьях, один из которых говорил «нет», но делал, а другой говорил «да», но не делал.
Пришел слуга с дымящимся блюдом в руках:
— Превосходная жареная рыба. Только сегодня из озера.
— Мы разве не мясо просили? — удивился Симон.
— Это общее наименование, — заметил Варфоломей. — Понятие «мясо» подразумевает и мясо рыбы.
— Там пришел какой-то человек, — сказал слуга, ставя блюдо на стол. — Не тот ли это гость, которого вы ждете? Высокий, в плаще. Если это он, вам не придется есть остывшую рыбу.
Слуга ушел, и было слышно, как он быстро спускается по лестнице. В то же время можно было различить тяжелые, неспешные шаги поднимающегося человека. Они переглянулись. Матфей с шумом откашлялся. Они начали неуклюже вставать, что нелегко было сделать тем, кто сидел у стены, поскольку стол был придвинут к ней слишком близко. На пороге появился высокий, дородный человек, укутанный плащом, с надвинутым на глаза капюшоном. Он быстро сбросил одежду на пол и улыбнулся. Иисус! Было видно, что раны на его руках почти зажили. Иоанн все сделал правильно. Оттолкнув стол и уронив при этом металлическое блюдо, которое со звоном покатилось по полу, закружилось на месте и улеглось, он бросился к Иисусу и обнял его, а тот, улыбаясь, все хлопал и хлопал его по спине.
