Энтони Берджесс - Человек из Назарета
— Рыба из озера. Хорошо. Попробуем.
Они поели, и он не оставил после себя ни крошки. Этот человек умер, был в могиле. Где был он, его сущность, его душа в день его телесной смерти? Спрашивать никому не хотелось. Иисус был весел и говорил охотно:
— Абсолютно все исполнилось. Вплоть до игры в кости на мое одеяние. Оно мне нравилось.
Теперь на нем была другая одежда — обычная. Где он нашел или купил ее? Они припомнили, что из его знакомых только у вставшей на праведный путь блудницы имелись какие-то деньги. Кстати, где она теперь? Виделся ли уже Иисус со своей матерью? Если нет, то намерен ли увидеться? Было много вопросов, которые им хотелось задать ему, но они не решались.
— «Делят ризы мои между собою, и об одежде моей бросают жеребий»[137]. Среди нас больше нет никого, кто мог бы тотчас же сказать: «Это из двадцать первого псалма Давидова, учитель».
Теперь все, за исключением, разумеется, самого Иисуса, чувствовали себя очень неловко.
— И все, что будет происходить теперь, — с того момента, когда я покину вас, — тоже предсказано. Проповедование покаяния и прощения грехов моим именем среди всех народов. И начнется это в Иерусалиме.
— Когда ты покидаешь нас, учитель? — спросил Петр. — И куда пойдешь?
— Куда? — переспросил Иисус, разжевывая хлеб. — В конце концов я пойду туда, откуда пришел. Когда? Пока не спрашивайте. Я покидаю вас — воскресший человек, который счастлив снова быть во плоти и жить во плоти. Вы хотите знать — где. Не спрашивайте и об этом, ибо я не знаю сам. Моя миссия подошла к концу, теперь должна начаться ваша. То, что народы должны узнавать, говорить им должны люди невоскресшие. Скажу, однако, что я буду на земле, но будет это только так, как говорил вам перед смертью.
— Перед смертью… — задумчиво произнес Петр, ошеломленный смыслом этих слов. — Ты умер, и ты вернулся. В этом трудно разобраться. — Он задрожал.
Иисус похлопал Петра по спине, как если бы тот подавился рыбьей костью.
— Трудно разобраться, — повторил Иисус. — Умирать мучительно, но сама смерть — ничто. Запомните — есть умирание, но смерти нет. Запомните то, что я говорил и делал перед тем, как умирать. Хлеб и вино — Божьи дары, и слово, столь же осязаемое. Теперь слово — ваше, и вашими будут триумф и власть, а еще — страдания. Стезя, как вы теперь знаете, будет нелегкой.
В этот момент природа шумно напомнила о себе пронзительными криками какого-то дикого существа, оказавшегося в чьих-то когтях неподалеку от дома.
— Вы начнете в Иерусалиме. Но помните — слово не только для Израиля. Как осенние ветры подхватывают и разбрасывают семена, так и вы будете разбросаны по городам и странам. Вы окажетесь на греческих островах, в Эфиопии, на островах того моря, которое римляне называют своим, окажетесь и в самом Риме, ибо слово — для всех народов.
— Когда мы должны начать? — спросил Петр.
— Завтра, — быстро ответил Иисус. — Или, если хотите, сегодня. И вот еще что скажу. Любите людей, но остерегайтесь их, ибо они будут избивать и предавать вас властям и поведут вас к царям и правителям, чтобы судить за имя мое, чтобы наказать за проповедь любви. Но в час, когда вы будете призваны свидетельствовать о Сыне Человеческом, не бойтесь. Ибо это не вы будете говорить, но дух Отца вашего Небесного, который будет говорить внутри вас. Вас будут ненавидеть за имя мое. Но тот, кто будет терпеть до конца, будет спасен. И слово восторжествует. Теперь идите — учите все народы и крестите их именем Отца нашего, Сына Его и Святого Духа, который связывает нас воедино. И помните, что я всегда с вами — до самого конца света.
Все молчали. Было слышно, как по лестнице поднимается слуга. Он стал у входа. Деревянная щепочка, игрушка для языка, все болталась у него между зубами.
— Все в порядке? Еще вина? Кто будет рассчитываться?
— Я, — ответил Иисус.
ДЕВЯТОЕИтак, повествование мое подходит к концу. Люди и характеры, которые я попытался обрисовать, а также связанные с ними и изложенные мною факты и события теперь уже принадлежат прошлому и, скорее всего, постепенно превратятся в миф, так что Иисус может стать выше на локоть и превратится в настоящего гиганта, а Иуда Искариот окажется низведенным до уровня человека, которому были нужны тридцать кусочков серебра. Не сомневаюсь, что вскоре появится официальная, так сказать, версия жизни Иисуса и его благой вести, составленная людьми с претензиями на авторитет и в каждой своей детали верующим навязанная. Моя повесть не претендует на роль священного текста, но о ней нельзя сказать и то, что она нисходит до уровня чтения чисто развлекательного. Хотя я не христианин, но верю, что Иисус из Назарета был великим человеком и жизнь его достойна беспристрастного изложения, сделать которое способен лишь человек неверующий. Когда я говорю «неверующий» или «не христианин», я хочу сказать этим, что меня вовсе не интересуют предполагаемое свидетельство божественного происхождения Иисуса, его рождение от Девы, его Воскресение и его так называемые чудеса. Он говорил: «По плодам их узнаете их». И интересуют меня как раз плоды, им оставленные, — но не яркие, красочные предметы на деревянном блюде, а нечто съедобное, наполненное терпким и живительным соком.
Некоторые утверждают, что Творец создал Вселенную шутки ради и сохраняет ее в качестве забавы. Если так, а я склонен этому верить, тогда жизнь человека может быть чем-то чуть-чуть более значительным, нежели игра, — в том смысле, что сам человек не может быть ответственным за ее поддержание и сохранение, поскольку это во власти природы, а посему все отведенное ему время должно быть заполнено пустяками, которые он должен считать крайне важными и значительными, чтобы не умереть от скуки. Он украшает свой дом и свое тело, заготавливает впрок земные плоды, слушает музыку и читает повести. Иногда его забавы бывают кровавыми и тираническими и именуются политикой и искусством правления, а иногда даже долгом и необходимостью имперской экспансии. Человек — общественное животное, охотно занимающееся построением свободных человеческих обществ, которым дурные люди любят придавать жесткую устойчивость с помощью законов и основанных на предрассудках предписаний, именуя эти общества Государством. Полагаю, никто не станет отрицать, что люди вынуждаются к тому, чтобы иметь какие-то обязательства по отношению друг к другу.
Иисус из Назарета в своем учении придавал большое значение долгу и разъяснял его сущность словом «любовь» — «ahavah» или «agape», но, строго говоря, не словом «amor»[138]. Во всех языках это понятие расплывчато и с трудом поддается определению, но Иисус на примере своей жизни показал, какой смысл он вкладывал в данное слово. Он предлагал нам невозможное — любить врагов. Но это кажется не столь невозможным, когда рассматривается в тех обозначениях, которые я должен назвать нелепыми и которые я только что применил в отношении сотворения и сохранения мира. Долг — это тоже игра. Игра чрезвычайно трудная, но все-таки возможная. Игра в терпение, игра в подставление другой щеки, игра в преодоление нашего естественного отвращения к обезображенной оспой или проказой коже, когда эту кожу целуют с любовью. Выигрываешь игру и получаешь награду, а награда известна как Царство Небесное. Царство мужчин и женщин, которые играют в эту игру хорошо и хотят играть еще лучше. Вы всегда можете узнать людей, принадлежащих этому Царству, — «по плодам их узнаете их». Такая игра делает жизнь необычайно интересной. Почему же тоща столь многие не просто не хотят играть в эту игру, но и преследуют тех, кто это делает, с жестокостью, которая кажется столь несоразмерной?
А происходит это потому, что они воспринимают жизнь слишком серьезно. Иисус и его последователи вовсе не воспринимали ее всерьез. Как мы видели, от серьезного восприятия жизни пришлось спасать Матфея, но остальные ученики прежде ничего не имели, и, следовательно, всерьез им воспринимать было нечего. Обладание вещами опасно; рискованное стремление владеть империей — результат крайнего безрассудства, связанного с восприятием вещей всерьез. Когда вы обладаете какой-то вещью, вы всегда станете за нее бороться и, возможно, обнаружите, что борьба — прекрасное средство от скуки. Но борьба предполагает не только уничтожение врага, но и самоуничтожение; она необычайно утомляет и слишком часто заканчивается потерей вещи, за которую ведется. Гораздо лучше игра в Царство.
Я мог бы и далее рассуждать об этом, но я не философ, занимающийся нравоучениями (то есть не судья в игре, именуемой «общественное поведение»), и могу говорить лишь о собственной жизни и о том удовлетворении, которое получил от развития в себе умения терпеть, воздерживаться и испытывать к кому-то привязанность. Разумеется, прежде чем любить других, необходимо любить себя (иначе что это за смехотворная добродетель — любить своего ближнего, как самого себя?), но фарисеям или саддукеям природу этой любви понять трудно. Это не любовь действия, но любовь сущности: люби себя как существо, удивительным образом созданное и отчасти сверхъестественным (я мог бы опустить это слово, но вижу, что не могу) образом сохраняемое. Если это было достаточно хорошо для Творца (так скажут христиане), то это хорошо и для тебя.
