Николай Гарин - Таежная богиня
— Ах ты холера! Ну, Нюрка, ну, девка! — чернота взорвалась отборной руганью. — И когда же она успела, зараза?! — он был в гневе. Половина его плана шла коту под хвост.
Никита с трудом открыл глаза и улыбнулся. Все правильно, она делала то, что наказывал отец.
Чай в кружке давно остыл, но вставать, вылезать из удобного и теплого кедрового ложа не хотелось. Никита лениво прошелся взглядом по долине, задерживаясь то на одном месте, то на другом. Ведь только что была зима, и вот на тебе, все преобразилось. Удивительна и могуча сила Природы.
Опять, как и шесть лет назад, весна рано взялась за долину. Теплый западный ветер в считанные дни разделался со снегом. На реках незаметно сошел лед. Нежной зеленью покрылись берега, сопки и подножия гор. Долина проснулась и застыла в торжественном ожидании необыкновенных событий, которые происходили в ней каждое лето.
Легкая тревога, которую Никита почувствовал еще утром, не покидала его. Что его ждет на этот раз? Он снова обвел взглядом долину, сопки, которые лежали в тени туч и не хотели превращаться в женщину. Пробежав по руслу реки, взор Никиты уперся в почти отвесные скалы по другую сторону сопок. Туда, туда показывала только что расшифрованная им карта. Никита никак не ожидал, что помимо сопок в долине может находиться еще одно место, где сходятся все тайны. Место, помеченное едва заметным отверстием. Он был горд, что расшифровал загадочную карту. Эх, увидел бы ее Виктор Мальцев!
Никита поежился. Заметно похолодало. Костер давно прогорел, но вставать по-прежнему не хотелось. “Успею, — думал Никита, закрывая глаза, — вся ночь впереди”.
Нет, он вовсе не собирался спать, он пришел на это место, чтобы собраться с мыслями, настроиться на главный в своей жизни поступок.
Теперь он знает Урал. Врос в него настолько, что стал его частью. Сколько лет он бродит среди этих камней? А сколько ему самому? Ах да, почти тридцать семь. Что там у поэтов по этому поводу?..
Никита не без удовольствия стал вспоминать детство.
Никите было лет девять или десять, когда бабушка впервые заговорила об его отце.
— ...Твой отец, когда учился в девятом классе, вдруг перестал рисовать, — Никита вспомнил голос бабушки. Маргарита Александровна замешивала тесто и рассказывала, не глядя на внука. — А ведь на чем только он не рисовал. Даже на газетных полях умудрялся. То танк нарисует, то самолет, то чей-то портрет. Стенгазеты и классные, и школьные... Но в конце девятого класса как рукой сняло. Потемнел, осунулся. Ходил с опущенной головой. Замкнулся. Я давай его расспрашивать — молчит и только вздыхает. Я уж потом от других родительниц узнала, что виной всему была Наташка Синицына, вертихвостка из параллельного девятого “В”. Вроде как дружба у них стала складываться. Вот она как-то возьми да и спроси его, мол, кем стать-то хочешь? А он ни о чем другом, кроме своего художества, и думать-то не хотел. Ну, вот, видимо, так и сказал. Сказал, а она в ответ ему: так, дескать, художник-то происходит от слова “худо”. Вот так и сказала, беда этакая.
А в то время вся молодежь точно с ума сошла, все хотели идти в геологи, мечтали о романтике, о новых открытиях, городах, песни пели. Художники писали транспаранты, рисовали плакаты, в которых парни и девушки в шапках да сапогах открывали очередное месторождение. Вот Матвейка и сник. Он и так-то с ребятами не очень общался, все со своим альбомом и карандашом, а тут и вовсе потерялся. Да еще Наташка эта окаянная давай подтрунивать над ним. Вот Матвей и перестал рисовать. — Маргарита Александровна разложила на противне ровными рядами стряпню. Затем, надев на руку рукавицу, сняла с печи заслонку и обгоревшей по краям деревянной лопатой отгребла в стороны золу вперемешку с мерцающими осколками углей. На зачищенное место уложила противень и водрузила заслонку. После чего поставила в угол лопату, сняла рукавицу и присела к столу.
— Но рисовать твой отец не перестал, — лукаво глядя на внука, продолжила она. — Продолжал тайком и в институте, и после него. Даже твоя мать не знала, что он рисует. Приезжал в выходные и сразу на чердак. Или брал с собой этюдник — и на речку или в лес. Он хоть и стал геологом, а сердце его так и осталось с живописью. Он маялся, бедный, проклинал себя за то, что изменил своему призванию, а сделать уже ничего не мог. Как и с твоей матерью...
— А как с мамой?
— Ну да я это так, вырастешь, сам все узнаешь и поймешь, — Маргарита Александровна попыталась замять больную тему. — И геологию свою не бросил, и рисовать не перестал. Но художником, как хотел, все же не стал. Твой дед, как и отец, тоже все время чего-то искал, что-то ладил, рылся в газетах, книгах, чертил, мастерил... Матвей в него пошел. Оба они искали, а я и не спрашивала. Мужик всегда должен какое-то дело делать. И лучшая помощь ему — это не мешать. И ты такой же будешь, Никитка, знать, на роду Гердовых такая печать.
“Ну, уж нет, — думал тогда маленький Никита, — я стесняться не буду. Обязательно найду то, что искали дед с папой. Обязательно найду”.
Никита тоже постоянно рисовал. Рисовал дома, у бабушки, в школе оформлял классные стенгазеты. Посещал кружок живописи и графики. Пошли выставочные работы школьных художников, городской конкурс-выставка. Первые признания. Осуществление мечты — Свердловское художественное училище имени Шадра. Поначалу работы получались не столь эффектными и яркими, как у сокурсников, но Никиту неизменно отмечали за серьезность и глубину смысла, за многоплановость восприятия, за смелость и откровенность. У него все четче стал проявляться собственный стиль. А главное — своя философия. Ему важно было не только, как изобразить, но и зачем. Этим он выходил за рамки чистого художественного творчества.
Именно тогда зародилась и стала крепнуть мечта — добраться до сути, до смысла жизни. Зачем он появился на свет, для чего? Он не хотел повторять судьбы людей, которые были вокруг. Хотелось новизны, оторваться от земли, вырваться из этого липкого сна и взлететь вверх, ввысь, за горизонт...
Наверное, с этого все и началось.
Пора было идти. Никита открыл глаза, осмотрелся. Костер догорел. Половина небосвода была усеяна звездами, а другая светилась бледной бирюзой. “О, начало белых ночей!” — понял Никита. Вокруг было тихо и неподвижно. Долина была залита туманом. Пока он предавался воспоминаниям, вокруг все переменилось. Светло-сиреневый туман накрыл даже сопки, через которые ему предстояло пройти.
— Ну вот, опять!.. — с горечью проговорил Никита и стал собираться. Настроение упало.
Никита оглядел горизонт, похлопал по стволу кедра-великана, неприязненно взглянул на плотное покрывало тумана и решительно шагнул в него.
Туман, или Момент истины
“Так куда же идти?” — Никита сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться.
Он перешел речку с ледяной водой, под ногами стали попадаться камни. Нагромождение огромных валунов приходилось перешагивать и перелезать с огромным трудом, а то и проползать между ними. “Куда подевалась дорожка из галечника?” — с удивлением и легкой тревогой спрашивал он себя, продираясь сквозь каменные завалы. Туман был настолько плотным, что его приходилось буквально раздвигать руками.
Никита услышал какой-то звук. Он остановился и прислушался. Звук был назойливым. Тонкий, монотонный, раздражающий, поначалу едва уловимый, он становился все более сильным.
Перелезая через очередное препятствие, Никита неожиданно оступился. Падая, он выставил перед собой руки, однако падение несколько затянулось. Тело успело перевернуться в воздухе, и Никита больно ударился о землю. Не обращая внимания на ушибы, он встал и попробовал идти в прежнем направлении, но неожиданно уперся в скалу. Обшаривая руками каменную поверхность, он прошел некоторое расстояние, но скала и не думала заканчиваться. Тогда он решительно повернул назад и через некоторое время снова уперся в скалу. “Что это — колодец? Неужели вляпался, или это предусмотрено замыслом? Тогда, чтобы не менять направление, остается лезть вверх”.
Тем временем звук усилился. Теперь он стал более раздражительным, резким и даже яростным. Где-то это уже было! Никита напряг память и похолодел. Авиакатастрофа, снег, холод, склон горы, поваленное дерево, собаки, Амелька!..
Но почему здесь, в этой долине, да еще в чудовищном тумане? Никита замер в недоумении и растерянности. Нет, второй раз пережить ужас разрывающего голову звука он не сможет! Нужно было срочно выбираться отсюда. Никита торопливо принялся обследовать скальную плоскость в поисках хоть каких-то зацепок, уступов, трещин. Не отрывая ладоней, он ее гладил, точно уговаривая помочь выбраться отсюда. Звук продолжал нарастать. Он, словно вода, медленно заполнял окружающее пространство, угрожая поглотить Никиту. Он вползал в него, уплотнялся, раздувал голову изнутри, выдавливая глаза, прессуя мозги, поднимая волосы дыбом. Было ощущение, что звенит, вибрирует, воет и визжит уже само его тело.
