Ирина Дедюхова - Время гарпий
— Каллиопы? — фыркнул премьер.
— Ты знаешь? — недоверчиво спросила дива.
— Нет, просто та журналистка, с которой вы вместе устроили мне провокацию с письмом, в точности так, как вы сейчас двух гарпий описываете, — несла такую же чушь, когда я ее по-человечески просил письмо опубликовать до избрания нашего директора. Тоже про гарпий сказала, намекнув, что мне теперь поможет лишь… Каллиопа из древнегреческой мифологии. Ну, что тут скажешь? В принципе, все люди взрослые, сами прекрасно разбираются в мифологии… Мне в шубе жарко уже, можно я пойду?
— Сними шубу и сядь! — скомандовала дива отвернувшемуся в сторону премьеру. — Коля, это до такой степени не «мифология», что я это увидев в коридоре опять, орала благим матом! Меня Глашенька с Марией Геннадьевной едва в чувство привели! В детстве я пережила блокаду, ты в курсе?
— Ну, да, в курсе, — скучным голосом произнес Николай. — Читал ваши воспоминания в театральном музее. Когда началась война, вам было два года. Первыми вашими словами, кроме слов «папа» и «мама», были «аого!» и «анитки!», что означало «тревога» и «зенитки». В бомбоубежище вы все время громко плакали, хотела хлебца. Вокруг люди ворчали на вашу маму: «Опять эту крикуху принесли!» Потом вы пишете, что так, наверное, и прорезался ваш голос. Я могу идти?
— Коля, я там пишу, что одно из самых страшных воспоминаний того времени для меня был умерший от голода человек в подъезде. Я крохой была, но как закрою глаза, это зрелище до сих пор стоит перед глазами, — ответила примадонна, поднимаясь с кресла. — Одного я никому никогда не говорила, что это был не какой-то незнакомый человек, это была бабушкина подруга тетя Люда, она жила в нашем подъезде. Мы пошли с бабушкой ее проведать… У нее перед смертью пропала единственная ценная вещь — старинная камея. Кто-то ее снял и положил ей в руку горбушку хлеба. Моя мама зашила ее труп в простыню и отвезла на санках на площадь Восстания, недалеко от Московского вокзала. Там постоянно шли обстрелы, поэтому трупы красноармейцы вывозили раз в сутки. Горбушку мама размешала в чае, и мы помянули тетю Люду.
Николай снял шубу, усадил протянувшую к нему руки женщину и сел в кресло рядом с ней, взяв в свои руки ее трясущиеся ладошки.
— Отец ушел на фронт в первые дни войны, а мы до конца зимы 1942 года оставались в осажденном Ленинграде — тихо сказала дива. — Весной 1942 года нас с мамой, бабушку и тетю с моей двоюродной сестрой Маринкой эвакуировали по Ладожскому озеру по Дороге жизни в Вологодскую область. Мы там все жили до конца войны. Эта земля спасла меня от смерти.
Николай подошел к шкафчику, где стояли чашки, взяв одну побольше, он наполнил ее водой из графина и подал примадонне. Та, сделав пару глотков, благодарно улыбнулась.
— Я читал, как вы, вместе с Маринкой, таскали жерди из чужих изгородей на растопку вашей печки, — сказал он извиняющимся тоном. — Как вы по вечерам караулили деревенское стадо и помогали загонять коров по домам, выпрашивая за это пирожок или яичко. А когда вам соседка подарила цветок жасмина, а вы пришли домой счастливая, то мама вам сказала, чтоб больше цветочки не брали, а просили хлеба. Это очень напоминало рассказы моей мамы о послевоенном детстве, поэтому я хорошо это запомнил.
— Я не стану тебе пересказывать свою официальную биографию, — успокоила она его с грустной улыбкой. — Расскажу тебе то, чего в нашем обществе рассказывать было не принято. Мы занимаемся сферой человеческой деятельности, которая основана на чувствах, на фантазиях, видениях и пророчествах… И пытаемся делать это в обществе, где долгое время отрицалось все, что нельзя потрогать руками. Но наполненные зрительные залы говорят только о том, что люди вовсе не склонны сводить все в своей жизни к материальному. Знаешь, зачем к нам приходят?
— Зачем? — поинтересовался Николай, чувствуя, как постепенно с его души спадает какой-то тяжелый груз, нестерпимо давивший его весь день.
— За прекрасными воспоминаниями! — ответила дива, поднимая бокал с водой, как кубок.
— Хотелось бы, чтобы и у нас оставалось больше самых прекрасных воспоминаний, — вздохнул он в ответ.
— В детстве мы постоянно ходили с бабушкой к тете Люде, — продолжила дива. — У нее была шкатулка с украшениями. Конечно, после голода Гражданской войны в ней оставались лишь менее ценные вещи, но как мне нравилось перебирать их! Я не помню, когда эту камею подруга бабушки надевала на меня, но она говорит, что, когда я была маленькой, я любила сидеть в ней на ковре и играть фарфоровыми статуэтками и украшениями тети Люды. В окно я смотреть не любила, потому что с этой камеей на шее мне виделись огромные черные птицы с женскими головами. Муж тети Люды погиб еще в «Брусиловском прорыве», дочка умерла от тифа в Гражданскую, а перед самой войной забрали ее сына. Как она рассказывала бабушке, вместе с чекистами за ним пришел человек, на плечах которого сидела эта ленивая гарпия. Тетя Люда ее увидела и поняла, что больше никогда не увидит сына. И такую же гарпию я увидела на днях на плечах Антона Борисовича, который с вашей балетной труппы берет деньги за каждый выход на сцену и за участие в гастролях.
— Вы ничего не путаете? — как можно равнодушнее поинтересовался Николай.
— Понимаю, насколько дико это звучит, — сокрушенно покачала головой дива. — Но ведь этот страх, этот морок, обрушение всей жизни, эта власть… все это тоже не «просто так»! Мы испытываем полную власть над зрительным залом на короткое время, а сколько приходится за это платить?.. Мне кажется, этот «материализм» так упорно навязывался, чтобы люди не верили собственной душе, считали себя неодушевленными предметами. Это ведь тоже не «просто так»! Бабушка мне перед смертью рассказывала, что эта необычайно редкая камея у ее подруги Людочки осталась от дяди-путешественника последней памятью о ее семье. Камея позволяла видеть воочию то, что обычно имеется в виду под «греческой мифологией». Я так понимаю, что никакая это не «мифология», это зашифрованные знания о природе искусства. Ведь в искусстве человек ближе всего подходит к роли Творца. Слишком много зависит от этого творчества, ты же сам чувствуешь, наверно.
— Ну, мне говорят, что это у меня самомнение, что это такой синдром мессии, — усмехнулся премьер.
— Умоляю! — воздела руки к низкому потолку своей каморки дива. — Ты видел, что иногда творится с людьми в зале! Это не «синдром мессии», а обычное чувство собственной миссии. Если в результате пробуждаются добрые чувства, то… мир на полградуса становится лучше! Поэтому столько преград возникает на пути, ведь многим надо совсем не этого.
— А чего им надо? Кому мы мешаем? — с нескрываемым отчаянием произнес Николай.
— Тем, кто вовсе не заинтересован в том, чтобы люди становились лучше и духовнее, — пожала плечами примадонна. — На таком фоне слишком будет бросаться в глаза отсутствие души в них самих. Любые силы, не освященные движением души, всегда направлены против лучшего, что есть в человека. К сожалению, всегда! Поэтому я и говорю, что достигнув в искусстве таких высот, якобы «просто так», ты не можешь оставаться в стороне, ты неминуемо подвергнешься атаке гарпий. И лучше всетаки понимать, что происходит, чем оставаться в неведении.
— Я сегодня полностью исчерпал «неведение» на свой счет, — ответил премьер, подходя к ноутбуку дивы и набирая какую-то ключевую фразу в поисковике. — Сегодня весь Интернет цитирует какую-то колумнистку, разъяснившую всем, почему меня нельзя назначать директором театра. Вот, послушайте!
Делать этого ни в коем случае нельзя, несмотря на мою личную симпатию к Николаю. Николай — свой. Поэтому за него просят и другие деятели, и наша примадонна. Он — тусовщик. Но у него нестабильная психика, на репетициях он дергает молодых танцоров, впадает в истерики. Нынешний директор — идеальный директор Театра, лучший из всего, что только возможно в России. Дай Бог ему продержаться подольше!
— Ну, понимаю, тебе обидно и больно, — прокомментировала дива. — Эта девушка здесь появлялась на «Травиате» в безвкусной шляпке, ее директор к себе в кабинет приглашал, она потом писала о нем, какой он — «дуся». Ты хотел бы, чтобы она о тебе написала, что ты — «дуся»? У нее нет образования, пишет неграмотно, ничего не значит. Но, заметь, у директора психика стабильная, а она понимает, что он здесь не работает, а «держится». Напоминает стиль Шарикова из «Собачьего сердца» Булгакова: «Психика у меня добрая!» Бросил бы ты это читать, Коля! И, пока не забыла, мне кажется, что на эту фразу ты прочтешь ответ Каллиопы, а принесет тебе его — Эрато. Я чувствую, что скоро произойдут страшные вещи, и ты окажешься в опасности! Тебе нужна поддержка старших муз! За этим тебя и позвала.
— У меня сегодня был страшный день, — пробормотал Николай. — Что еще за жребий может выпасть после обычного письма в поддержку кандидатуры? Распнут на Красной площади? Вы понимаете, насколько это было больно?
