Узники вдохновения - Петрова Светлана

Климов даже подпрыгнул на стуле.

— Это программа не для меня! Не впутывайте меня в ваши делишки! Секс — куда ни шло, но в карты с дьяволом я не играю. Пас!

— Неужели вам непонятны ее намерения? Вот о чем она с вами разговаривает наедине?

— Терзает философией.

— О, это она обожает. Меня от философии тошнит. Хуже — только разговоры о политике. Высокие материи, конечно, впечатляют. Но люди не думают такими категориями и живут проще: найти хорошую работу, срубить деньжат, оторваться на заграничном курорте, завести нехилую хату, машину, семью, любовницу. Что еще обывателю нужно?

— Вы, разумеется, не обывательница?

По насмешливой интонации Надя сообразила, что мужчине больше импонирует Рина, чем она, и неожиданно обиделась.

— Нет, мой дорогой. Я творческий работник. Поэтому мне с бабулькой интереснее, чем с вами. Официант, счет моему кавалеру!

В коттедж путешественники вернулись заполночь. Поскольку Климов не пил, то вел машину, а пассажирка сделала вид, что пары шампанского за дорогу выветрились не до конца. Надо же выполнять программу, которую они утвердили совместно с Риной, — пощупать, на что способен залетный гость? Во всяком случае, есть предлог, он сообщает действиям безгрешную основу.

— Пойдемте погуляем в ночном саду, — предложила Надежда. — Что-то скучно. До воскресенья наша повелительница не осчастливит своих подданных. У нее железный бизнес-план и такой же характер. Но это не должно мешать тем, кто хочет радости. Оглядитесь — какая благодать!

Вечер был теплый, романтический, луна и молодость хорошенькой женщины располагали не только к поцелуям. Надя кокетничала, заигрывала, но кавалер отделывался шуточками и на сближение не шел, даже попыток обнять не делал. Уверенная в собственных достоинствах, Надя быстро нашла для мужчины оправдание: вероятно, шашни с подругой в глазах гостя выглядят, по меньшей мере, некрасиво по отношению к даме, которая его приютила.

Ни о чем таком Климов не думал. Надя оставляла его равнодушным, а привлекала та, непонятная и недоступная, вызывая, как ни странно, не привычное желание краткого и острого экстаза обладания, а потребность нежно прикоснуться к душе, которая представлялась ему сплошной раной. Эту боль хотелось утишить, насколько удастся. Всего несколько часов назад, в ресторане, он назвал это играми с дьяволом. Теперь, кажется, знал более точное слово, которое боялся произнести: таким оно было заигранным и маловыразительным, им даже иногда называют женщин. Имя, как всякое другое. Любовь.

Внезапно дверь террасы легко и почти беззвучно скользнула в обе стороны. Хозяйка, в халате темно-бордового цвета и светлой резиновой шапочке, приблизилась к бассейну, сбросила одежду и, оставшись в чем мать родила, прыгнула. Не спустилась по лесенке, а именно прыгнула — по-спортивному, вниз головой, проплыла на глубине несколько метров рыбкой и пошла кролем, крупно, не спеша, загребая длинными сильными руками и выдыхая в воду. Она делала кульбиты, ныряла, блестя в свете фонарей беломраморными ягодицами. Плавание доставляло ей не просто удовольствие: она сбрасывала усталость от изнурительного сидения по десять — двенадцать часов за компьютером, поэтому плавала даже зимой — теперь появилось устройство, которое воду подогревало, а раньше окуналась в полынью, проламывая тонкий лед ногами Венеры.

Климов смотрел на пловчиху с восхищением. Ревнивая Надя оторвала его от занимательного зрелища и увлекла за выступ террасы.

— Не надо, чтобы нас заметили вдвоем.

И, пользуясь случаем, как бы невзначай, прильнула к нему костлявой спиной. Климов аккуратно отстранился. Надя закусила губу:

— И не засматривайтесь, она свою мнимую свободу ни на кого не променяет.

— Мнимую — это какую?

— А ту, что без Бога. Жуткий грех.

— А вы не грешите?

— Сравнили! Я отмолить могу — большая разница.

Через четверть часа Василькова подтянулась на руках у края бассейна и одним усилием мышц резко выбросила тело из воды. Потом закуталась в большую махровую простыню и ушла в дом. Климову показалось, что он видел сон. Только брошенный халат да следы мокрых ступней на мраморном полу подтверждали реальность произошедшего.

— Нам тоже пора, — сказал он, и Надя согласилась, хотя и без видимого энтузиазма.

На рассвете, когда все еще спали, Климов спустился вниз, намереваясь погрузиться в ту ночную воду, которую еще не успели сменить и которая касалась тела Васильковой. Надеялся ощутить что-то необычное или увидеть? Он и сам не знал, его вела интуиция. Красный халат все еще лежал неподалеку скользкой шелковой кучкой. Мужчина долго плавал по периметру бассейна, не выпуская красный цвет из поля зрения и испытывая все нарастающее возбуждение. Вдруг непонятно откуда возникла крупная женщина в черном платье и маленьком белоснежном переднике, не имевшем никакого практического смысла, а лишь обозначавшем место, где прежде находилась талия. Домоправительница подняла халат с полу и собралась уходить. Климов подгреб к бортику:

— Доброе утро!

Женщина посмотрела на него невидящим взглядом и, не ответив, удалилась. Он почувствовал себя тараканом и понял окончательно — это чужая территория, чужая культура. Когда у него водились деньги, и немалые, он такие порядки игнорировал, но не презирал. Идиот из идиотов! Неужели, чтобы стать человеком, нужно быть униженным? К тому же вдруг оказалось, что за происходящим наблюдает Надя.

— Хотите понять что-то в этом доме? — язвительно спросила она. — Напрасный труд. Со всеми, кто сюда попадает, происходят странные метаморфозы. Здесь нарушаются нормальные человеческие отношения, здесь все время лгут и говорят двусмысленности. Это надо или принять, или бежать. Советую последнее. И чем быстрее — тем лучше.

— Но вы приняли?

— Как видите. Мне жаль старушку. Одинокая. А вам зачем?

Вопрос был поставлен в лоб.

— Если бы я знал.

Он не лукавил. Надя посчитала это хорошим знаком и сообщила доверительно:

— А я собралась на утреннюю службу — сегодня обретение мощей преподобного Сергия Радонежского. Поедем вместе? Тутошняя церковка очень миленькая, домашняя и совсем недалеко, на машине десять минут.

— Я убежденный атеист. Лучше хозяйку позовите. У нее есть хоть какой-то контакт с Богом.

— Но не с церковью. Если бы она могла поверить и покаяться, но это не ее путь. Знания увели ее куда-то в сторону. А у кого нет истинного Бога, тот создает себе ложного. Нельзя жить между небом и землей: можно только на земле или на небе.

— Вы, конечно, на небе!

— Ах, если бы! Мой искус — моя плоть. Я не в силах с нею бороться, да и не хочу тратиться на показуху. Я слишком слаба, чтобы жить без маленьких грешков, не то сделаюсь праведницей! Рина тоже грешит, но не от слабости, а от силы, поэтому и грехи ее тяжелые.

— Это какие же? — заинтересовался Климов.

— Поступает так, как хочет или как считает нужным, хотя и не всегда получается. На днях расписывала, что готова поменять свою жизнь на обывательскую семейную идиллию. Кто поверит? После французских духов потянуло на обкаканные подгузники, хотя детей ей иметь поздновато, — сказала Надя и тут же расстроилась, что не сумела удержаться от недоброго побуждения.

Странно, присутствие Климова уже не раз толкало ее к нечистым мыслям и поступкам, способным поссорить с Риной, что не входило в ближайшие планы. И она постаралась смягчить впечатление от собственных слов:

— Догадываюсь, что прежде она была другой. Какой? Не знаю. Судя по всему, прожила непростую жизнь, где много чего случалось плохого и хорошего. Одни эти кошки меня с толку сбивают.

Слова Нади подлили масла в огонь: Климов совсем потерял покой. То он был абсолютно уверен, что любит и любим, то сомневался и в Рине, и в себе. Ночами, вместо того чтобы спать, он слонялся по территории, прислушиваясь к скрипу гальки под ногами, к шороху листьев на ветру, подглядывал, как плавала в бассейне Рина, с трудом подавляя желание подойти и обнять ее — мокрую, скользкую и прохладную. Скорее всего, он получит звонкую пощечину, и сказочный мир чудес рассыплется, как карточный домик, а балеринка насмеется над ним всласть где-нибудь за углом. Ощущение, что Надя тайно следит за ним, как он сам следил за писательницей, его нервировало. Забыв про недавнее унижение, он постоянно думал о Васильковой. Эти мысли подавляли его почти физически, что давало новый импульс сомнениям.