Диана Сеттерфилд - Тринадцатая сказка
Зато, когда он подбежал, я услышала собственный голос — слова, которые и я не думала произносить, сами собой вырвались из моего сдавленного рыданием горла:
— Ну почему мне никто не поможет?!
Ноги мои подкосились, но он успел поймать меня под мышки и осторожно опустил на траву.
— Я вам помогу, — сказал он. — Я помогу.
* * *Картина смерти Джона-копуна и опустошенное лицо мисс Винтер все еще стояли перед моими глазами по возвращении из библиотеки, и потому я оставила без внимания ожидавший меня конверт.
Я прочла только после того, как завершила свои записи. Как оказалось, оно и не стоило спешки.
Дорогая мисс Ли.
После того содействия, которое на протяжении многих лет оказывал мне Ваш отец, я буду рад вернуть хотя бы часть долга его дочери.
Мне пока не удалось выяснить, куда отправилась и чем занималась мисс Эстер Барроу после ее службы в Анджелфилде, но я нашел ряд документов, связанных с ее жизнью и деятельностью в предшествующий период. Сейчас я работаю над составлением отчета, который Вы получите в ближайшие недели.
Поиск еще далеко не завершен. В настоящее время я продолжаю изучение итальянского этапа ее биографии, и у меня есть все основания полагать, что какая-нибудь из выявленных подробностей наведет меня на верный след.
Не отчаивайтесь! Если эта гувернантка вообще может быть найдена, я обязательно ее найду.
Искренне Ваш,
Эммануэль Дрейк
Я убрала письмо в ящик стола, после чего надела пальто и перчатки.
— Идем погуляем, — сказала я Призраку.
Он последовал за мной. От задней двери я свернула на тропинку, идущую вокруг дома. Местами кусты росли вплотную к стене, и тропа, огибая их, отклонялась все дальше от здания, незаметно уводя меня вглубь садового лабиринта. Не поддаваясь на эту уловку, я двинулась напрямик через заросли, следя за тем, чтобы стена дома все время была в пределах видимости слева от меня. Кусты становились все гуще, и мне пришлось обмотать лицо шарфом, чтобы не поцарапаться; молодая ветвистая поросль путалась у меня в ногах. Сопровождавший меня кот отстал, не горя желанием продираться сквозь эти дебри.
Медленно я продвигалась вперед. И я нашла то, что искала. Окно, затянутое побегами плюща и отгороженное от сада такой плотной стеной вечнозеленых растений, что никакой свет из него невозможно было бы заметить со стороны.
А по ту сторону окна сидела за столом сестра мисс Винтер. Напротив расположилась Джудит, которая ложку за ложкой вливала суп в кривую прорезь меж ее изуродованных губ. Внезапно она остановилась, не донеся очередную порцию от тарелки до рта, и поглядела в мою сторону. Она не могла меня увидеть сквозь густую листву, но, вероятно, почувствовала мой взгляд. После краткой паузы она возобновила процедуру кормления. Но за те секунды, что ложка оставалась неподвижной, я успела разглядеть на ее ручке эмблему: вытянутую букву «А» в виде стилизованного ангела.
Аналогичную эмблему я видела совсем недавно. «А» — ангел — Анджелфилд[17]. Эммелина пользовалась точно такой же ложкой, что досталась в наследство Аврелиусу.
Прижимаясь спиной к стене и освобождаясь от цеплявшихся за волосы веток, я кое-как выбралась из гущи кустарника на тропу. Поджидавший меня здесь кот проследил за тем, как я отряхиваю рукава и плечи от сухих листьев и мелких сучков.
— Ну что, обратно в дом? — предложила я, и он с радостью принял это предложение.
Мистер Дрейк не сумел найти для меня Эстер. Зато я самостоятельно нашла Эммелину.
ВЕЧНЫЕ СУМЕРКИ
У себя в кабинете я вела записи; в саду я бродила без всякой цели; в своей спальне я гладила кота и отгоняла кошмарные сны, стараясь побольше бодрствовать. Та светлая лунная ночь, когда я встретила Эммелину, теперь казалась мне чем-то далеким и нереальным, ибо завеса туч снова плотно сомкнулась, и мы погрузились в бесконечные сумерки. Со смертью Миссиз и Джона-копуна в истории мисс Винтер появилась новая пугающая нотка. Кто мог опрокинуть лестницу — Эммелина? Гадать не имело смысла; оставалось только следить за развитием действия. Между тем с каждым новым декабрьским днем маячивший за моим окном призрак становился все более отчетливым. Его приближение меня пугало; отдаляясь, он повергал меня в отчаяние; и всякий раз его вид вызывал во мне уже знакомое смешение чувств — страха и томительного ожидания.
В то утро — а может быть, день или вечер, поскольку время суток не имело значения — я пришла в библиотеку раньше мисс Винтер и дожидалась ее, стоя у окна. Моя бледная сестра-близнец прижала кончики своих пальцев к моим, притягивая меня умоляющим взглядом, затуманивая оконное стекло своим холодным дыханием. Чтобы соединиться с ней, мне нужно было всего лишь разбить эту хрупкую преграду.
— На что вы смотрите? — раздался позади меня голос мисс Винтер.
Я медленно повернулась.
— Сядьте! — резко скомандовала она. И затем: — Джудит, подбросьте еще дров в огонь и, будьте добры, принесите этой девушке что-нибудь поесть.
Я села на стул.
Джудит принесла чашку какао и тосты. Мисс Винтер продолжила рассказ, а я слушала, прихлебывая горячий напиток.
* * *«Я вам помогу», — сказал он. Но что он мог сделать? Он был слишком молод.
Я избавилась от юнца, послав его за доктором Модели, а сама тем временем заварила крепкий сладкий чай и выпила подряд несколько чашек. Мне нужно было многое обдумать, и обдумать быстро. К тому времени, как опустел заварочный чайник, мои глаза были уже сухими. Пришла пора действовать.
Я успела подготовиться к их приходу. Услышав на аллее шаги юнца и доктора, я вышла им навстречу.
— Эммелина, бедное дитя! — воскликнул доктор и протянул руки в сочувственном жесте, словно хотел меня обнять.
Я сделала шал назад, и он остановился.
— Эммелина?
Он растерялся, мучительно соображая. Или Аделина? Но как такое возможно? Нет, это исключено. Он не рискнул произнести мое имя.
— Извините, — пробормотал он неловко.
Я не помогла ему выйти из затруднения. Вместо этого я расплакалась.
Не по-настоящему. Мои истинные слезы — а у меня их накопилось много — оставались при мне. Я знала, что вскоре — этим вечером, завтра или, может, через несколько дней — я заплачу по-настоящему и буду плакать часами, оставшись одна. Плакать о Джоне. Плакать о себе. Я буду громко рыдать, вопить сквозь слезы, как плакала в раннем детстве, когда только Джон мог меня утешить, гладя по голове своей шершавой, пахнувшей табаком и сырой землей ладонью. Это будут горячие и тяжелые слезы, и когда они иссякнут (если иссякнут), мои глаза превратятся в две красные воспаленные щелки, через которые я едва смогу видеть мир.
