Эм Вельк - Рассказы (сборник)
Все не сводили глаз со скалы, и никто не заметил, что по единственной длинной полоске льда, уходившей в море метров на пятьдесят, бежал человек. Как только его обнаружили, надежда с новой силой вспыхнула в сердцах людей: после многих разочарований этого дня возможности к спасению детей, казалось, уже не было. В человеке, бежавшем по льду, опознали шофера доктора Каале. От этого человека, слывшего чудаком, так как он держался в стороне от всех событий, происходивших в поселке, меньше всего ожидали такого поступка, без шансов на успех, который к тому же мог стоить ему жизни. Он был без куртки и без сапог. Добежав до конца ледяной полосы, он прыгнул в воду, и, хотя его несколько раз относило в сторону, ему все же удалось добраться до скалы. Вскоре он показался, держа на руках одного из детей; это был, как удалось определить с берега, самый меньший из них, и, казалось, он уже не подает признаков жизни. И тут вновь начался ужасающий спектакль — борьба с ледяной стихией, осложненная еще и тем, что левой рукой человек должен был высоко держать ребенка, а грести только правой. Захлестывало его волной или относило в сторону, — и над морем раздавались испуганные крики и стоны. Люди на берегу разделились, никто точно не знал, где достигнет суши вконец измученный человек. Едва он ступил на землю, как рыдающая мать вырвала у него окоченевшего ребенка и бросилась бежать. Однако почти тут же она остановилась и поспешила обратно. Другая женщина забрала у нее ребенка, а сама она кинулась к спасителю, который едва держался на ногах, и обрушила на него поток благодарностей. Но он только покачал головой, словно вспомнив о каком-то своем упущении, и снова кинулся в море по ледяной полосе.
На этот раз ему больше повезло. Пенные громады волн казалось, обходят его стороной, и он довольно быстро доплыл до скалы. Однако по тому, как тяжело ему дался подъем, люди на берегу поняли, до чего он измучен. И всем почудилось, что на сей раз прошло больше времени, прежде чем он появился со вторым мальчиком. Это был восьмилетний сын мясника Харботта. Он тоже, по-видимому, был без сознания, во всяком случае спаситель нес его на плече и несколько минут простоял у воды в растерянности, не зная, как ему лучше взять мальчика. В конце концов он обхватил его левой рукой за туловище и спрыгнул в воду. Всякий раз, когда он останавливался на плаву — то ли изнемог, то ли окоченел, — люди на берегу начинали кричать ему и махать руками, подбадривая, благодаря.
— Я больше не могу! — воскликнул какой-то молодой человек, бросился в воду и поплыл навстречу терпящим бедствие. Но среди громадных волн он, наверно, потерял их из виду, не смог приблизиться к ним и в результате, обессиленный, отдался на волю волн и лишь с огромным трудом, довольно далеко, сумел выбраться на берег.
Между тем в воду бросились два молодых рыбака Один вскоре вернулся, второму же наконец удалось добраться до мужчины с мальчиком, который все чаще и чаще останавливался. Он взял у него мальчика и вынес на берег. Там уже появился врач, он взял ребенка на руки и отнес в ближайший дом, сопровождаемый толпой матерей. Тем временем людей на берегу опять охватил ужас, так как спасителя отнесло далеко на север. Но уже была наготове лодка, большая рыбацкая лодка, и в нее вскочили четверо мужчин. И опять тут речь шла о жизни и смерти, но им все-таки удалось доплыть до сносимого волнами человека и втащить его в лодку.
И тут люди на берегу, замершие в страхе и ожидании, пережили самый ужасающий акт этой страшной драмы: покуда двое рыбаков пытались догрести до берега, двое других хлопотали вокруг недвижно лежавшего человека, массировали его, растирали и в конце концов привели в чувство. Затем между ним и рыбаками, по-видимому, разгорелся спор. На берегу отчетливо слышали его протесты и увидели, что он указывает на берег. А еще они увидели, что он соскочил с лодки в воду, едва не был раздавлен проплывшей на волосок от него огромной льдиной и в третий раз, но уже гораздо медленнее, поплыл к скале. С неимоверными усилиями взобравшись на нее, он упал и остался недвижим.
На берегу появилось несколько мужчин с легким челноком, который они по льду донесли до чистой воды. Двое влезли в челнок, больше он взять не мог бы — ведь придется еще принять на борт обессилевшего пловца и последнего мальчика. Не пройдя и половины пути до скалы, челнок перевернулся, и людям пришлось, бросив его, вплавь добираться до берега, что им и удалось.
Тем временем человек на скале очнулся, исчез за камнями и вскоре появился опять, держа на руках третьего мальчика, очевидно тоже потерявшего сознание. С берега по льду волокли еще одну лодку и спустили на воду, на сей раз она была побольше, в ней нашлось место троим. Но доплыть до скалы им никак не удавалось, ибо шторм еще усилился и лодку все время сносило в сторону. Человек с окоченевшем ребенком на руках ждал, стоя на скале, покуда не заметил, что волны все больше захлестывают скалу и она уже покрывается ледяным панцирем. Он понял, что если прождет еще немного, то и сам окоченеет, и, держа на руках неподвижного ребенка, ступил в воду. Но плыть он почти уже не мог. Лодка, казалось бы попавшая в более благоприятное течение, никак не могла приблизиться к пловцу. Обессилевшего человека все больше сносило в сторону, при попытке настичь его лодку подхватило волной, и она проскочила мимо.
В этот момент самый молодой из рыбаков Хайнер Брюйам прыгнул из лодки в море и попробовал догнать человека с ребенком, сносимого волнами. Лодке тоже удалось подойти поближе. И еще раз увеличились все расстояния, покуда юный Брюйам не нагнал наконец пловца, который последним чудовищным усилием сумел передать ему окоченевшего и не приходившего в сознание ребенка. Брюйам не успел еще повернуться, как человек пошел ко дну. Лишь через десять минут удалось втащить в лодку Брюйама с мальчиком и в конце концов ссадить на ледяной полосе.
И этого парнишку тоже вернули к жизни. А труп утонувшего шофера так и не нашли. Песнь об отважном человеке — здесь она прозвучала во всей простоте и величии, смысл ее сквозь толщу лет доносят до нас слова поэта: „Человек — это звучит гордо!“»
II
Дочитав статью, я положил газету и уставился в пол. Я знал этот берег, знал эту скалу, знал эти зимние штормы. И человеческую природу тоже. Ах, дорогой, уважаемый любитель поэзии, быть может, мы потому только так многого ждем от человека, что очень редко чувствуем в слове «человек» гордость людской сплоченностью.
— Да, вот этот самоотверженный, тихий и неизвестный человек… кто из нас мог бы хоть встать рядом с ним, если бы надо было найти прообраз или хотя бы сравнение для людей, о которых думал Горький?
Забыв о докторе, я произнес последнюю фразу вслух и даже испугался, услышав:
— Я мог бы!
Я взглянул в его усталое и болезненно-подвижное старческое лицо.
— Никто из знающих вас, милый доктор, не сомневается в вашей человечности и готовности прийти на помощь, но в этом случае, здесь…
— Именно в этом случае, здесь. Именно в этом случае, как никогда за всю мою долгую жизнь, я вижу перед собою почти бесконечную мерную ленту, которой должно мерить человека, во всей его высоте и низости, во всех его взлетах и падениях, дабы справедливо судить о нем. Что знаем мы о человеке, мы — врачи, судьи, священники, политики и поэты? Знаем лишь самое обыкновенное. Но не его возможности. — Для старого сельского врача его склада — непривычный разговор.
— И что же в его возможностях?
— Всё. — Но затем он слегка покачал головой. — Мы были бы ближе к истине, если бы вы спросили: что невозможно для человека? Тогда я ответил бы: ничего.
Суровый и непривычный тон, которым было произнесено это «ничего», точно дорожный знак или предупредительная табличка, преградившая мне путь, очень меня удивил, и я осведомился, связано ли как-то с подвигом тихого и скромного человека, описанным в газете, то направление, которое принял наш разговор, Доктор уклонился от ответа, сказав, что принесет сейчас бутылочку бургундского.
Но прежде чем уйти, он еще добавил, что местные жители хотят поставить памятник спасителю ребятишек и общинный совет намерен использовать для этой цели единственный на острове большой валун. Доктор улыбнулся.
— Во время войны он уже дважды предназначался для памятника, и оба раза для памятника воину. Последний раз, кажется, в тысяча девятьсот сорок третьем году, когда и наши рыбаки еще мечтали о победе. А сейчас они только никак не договорятся, ставить памятник на скале или на берегу. Те, что ратуют за скалу, хотят увенчать камень высоким крестом, а те, что за берег, мысленно видят фигуру, ребенка например, или хотя бы барельеф и чугунную плиту. Как вы относитесь к идее такого памятника здесь? И если положительно, то какое место вам больше по душе? Вы пока подумайте, а я спущусь в подвал.
