Леонид Сергеев - До встречи на небесах
В двадцать пять лет Яхнин женился на сокурснице по институту, и после рождения сына некоторое время являл собой пример добропорядочного семьянина. (По словам Мазнина, в то время, используя набор приемов, прямо-таки штамповал сказки; некоторые печатал под фамилией жены). Когда мы познакомились, он уже был в разводе и скитался по чужим квартирам, переезжал от одной крали к другой, причем у одной оставлял книги, у другой — одежду, поскольку покидал женщин внезапно, во время ссор. Закуривал и улепетывал. Вслед ему летели его вещи.
— Я как ящерица, — объяснял мне. — Лучше оставить хвост, но уцелеть самому.
Раз в неделю Яхнин навещал бывшую жену и сына и ежедневно звонил им, справлялся о самочувствии и делах вообще.
— Что ты названиваешь? — не раз возмущалась его бывшая благоверная. — Хочешь вернуться в семью, возвращайся, а нет, так перестань нас терзать. И вообще, отдай ключи от квартиры и без звонка не появляйся. Я тебе что, соломенная вдова?! Я ведь могу кого-нибудь пригласить к себе.
Она была права — обормот Яхнин вел себя как собака на сене: возвращаться в семью не собирался, но и свободу жены стеснял, пока она не завела поклонника. Но еще раньше Яхнин устроил гражданский брак с Луковниковой — эта штучка вцепилась в него, как пиявка. Знающие люди говорили, что благодаря этой особе Яхнин и стал переводчиком югославской литературы и с ее помощью получил членский билет, а потом и влез во власть детской секции (из ящерицы превратился в крокодила).
Когда Яхнин ушел от Луковниковой (это было верным решением), мы стали встречаться почти ежедневно. В то время его, как и меня, не тяготило одиночество, но если я считал наше положение идеальным, то Яхнин придерживался мнения, что оно, это наше положение, — некое абсурдное совершенство. То есть, с одной стороны, он, как творческий человек, не может, чтобы «женщина вечно маячила» в квартире и «стояла за спиной, когда работаешь» (он справедливо считал, что день без работы — потерянный день); с другой — «глупо трястись над своей свободой и все же неплохо, когда кто-то заботится о тебе, разгружает быт и прочее». Короче, он пришел к компромиссному решению и время от времени заводил удобную сожительницу, но в загс, молодчина, не спешил.
— Жениться в нашем возрасте сложно, — объяснял разным праведникам. — Нужна «совершенная» женщина, которую хорошо знаешь, с которой общие интересы, привычки, а это наскоком не случается, только в совместной жизни. — И, обращаясь ко мне, добавлял: — Если уж в молодости не могли ужиться с женщинами, то сейчас и подавно.
— А по-моему, хорошо, что мы разделались с женами, — пыжился я. — Теперь можно серьезно заняться работой.
— Зачем нам жены? — откликался Яхнин. — Нас до сих пор кадрят женщины. Недавно еду в автобусе, одна юная девица прямо пожирает глазами. Я уж и кепку снял, показываю ей лысину, а ее ничего не останавливает, все смотрит, улыбается и шепчет свой телефон…
Яхнин постоянно вешает на друзей свои проблемы (чаще всего надуманные). Стоит кому-нибудь заикнуться о безденежье или о плохом самочувствии, как он не дослушав, скривившись, начинает плакаться:
— Ой, а у меня вчера там болело, сегодня здесь… — и дальше полчаса рассказывает про свои семнадцать болезней, про «скорбные листы» в поликлинике; ему всегда кажется, что его болезни тяжелей, чем у других (на жалобы о болезнях он, нытик, тратит половину жизни).
— Береги себя, ведь за твоим здоровьем следит весь мир, — сказал я как-то.
Мой друг рассмеялся и тут же переключился на свою «вдрызг больную» мать. Лет тридцать он сообщал, что его мать еле ходит. За это время многие из нас похоронили не только матерей, но и сестер и братьев, а мать Яхнина прожила почти девяносто лет. Однажды, когда ей было под восемьдесят, она попросила меня отвезти ее в поликлинику (оказалось, надо только перейти улицу). Я «перевез» ее на своем драндулете сто метров, и она сразу без очереди в регистратуре:
— Ой, милые, еле стою.
На обратном пути она стала ругать вторую жену Яхнина и нахваливать первую и, совершенно забыв, что «еле передвигает ноги», довольно резво влетела по лестнице на третий этаж, я с трудом за ней поспевал.
Со слов Яхнина я знаю, что и его отец был вдрызг больной.
— Отец в свое время занимал приличную руководящую должность, но его никогда не покидало чувство страха, — говорил Яхнин. — Они с матерю всегда говорили шепотом. До сих пор, что ни скажу, прикладывают палец к губам и кивают то на телефон, то на соседей… Они вдрызг больные. На нервной почве у отца отнялась одна нога, мать почти не видит… Ходят по поликлиникам, поддерживая друг друга… А вот тетка сильная личность. Десять лет провела в лагерях, но не сломалась. Заезжает к отцу с матерью, приободряет…
Справедливости ради отмечу: когда у самого Яхнина заболело сердце и я навестил его в больнице, он держался стойко, и когда выписался, курить не бросил (бросил только в шестьдесят шесть лет). И, несмотря на то, что ему нельзя поднимать тяжести, помогал нам перевозить Воробьева на новую квартиру — добросовестно таскал связки книг.
Кроме жалоб на болезни, Яхнин может часами рассказывать о своей личной жизни, о том, что написал и где его напечатали, и никогда не спросит: «Как ты-то?».
Яхнина отличают деловитость, настойчивость, он всеяден, берется за любую литературную работу, ему все равно, что делать, лишь бы платили деньги; он так и говорит: «Что надо, то и сделаю». И делает; ловко, все, что ни закажут. Без души, но гладко, как ремесленник. С равным успехом он мог бы работать директором какой-нибудь фабрики; и возможно, если б предложили торговать картошкой за бешеные деньги, не задумываясь забросил бы литературу. Как-то мне сказал:
— Я могу работать кем угодно, кем заставят обстоятельства.
А позднее признался:
— Я делаю халтуру. Делаю честно, но меня интересуют деньги.
Мне нравится его способность к выживанию, но невольно думаешь — может он просто не угадал свое призвание; повторяю, по большому счету, литература для него — возможность зарабатывать деньги, и вообще жизненный успех сводится к материальным ценностям. Он никогда не говорит о нравственной идее, эстетических принципах, не испытывает радость от сделанной работы, если она не напечатана и за нее не получен гонорар.
Яхнин оккупировал все издательства (в них заходит, как в собственную квартиру, чуть ли не открывая двери ногой); он пишет пьесы, сценарии, стихи, прозу, песни, статьи, рецензии, выпускает пластинки с песнями на свои стихи, переводит со всех языков (не зная толком ни одного), что ни назовешь — он уже переводит, и, конечно, делает адаптации, на которых давно набил руку. Например, из «Фауста» — двадцать страниц для детей, и со стихов на прозу(!). Автор, наверняка, перевернулся в гробу.
Делая имитации, Яхнин нашмалял сотню книг, перелопатил такие вещи, как «Алиса», «Тартарен», «Уленшпигель», «Мюнхаузен»… Даже замахнулся на Библию для детей, и нет никакого сомнения сделает, и неплохо, с точки зрения компиляторства — не творчества, а сноровки. Если копнуть его писанину поглубже, то сразу заметно — наш герой пытается поднять неподъемный для него вес. В этом он напоминает некоторых юмористов из клуба «Веселых и находчивых» (типа Жванецкого, Измайлова, Вишневского, Задорного) — эти остряки неплохи в компании как массовики-затейники, но беспомощны на листе бумаги, что и понятно — в компании собеседники и, если уже есть настрой на веселье, многое кажется смешным (все дело в моменте — ты уже раздулся и чуть уколи — лопаешься), но попробуй рассмешить читателя без всякого настроя. Эта задача не всем по силам.
Ну, а чисто авторские вещи Яхнина рыхлые, сырые, без огонька — всего лишь случайные эпизодики — какая-то мельтешня. Однажды накатал роман на десять листов — опять тьма разрозненных кусков, умильных картинок «от фонаря» (и как не видит, ведь, вроде, со вкусом у него все в порядке и, как рассказчик в застолье многим даст фору?). В общем, уверен — серьезные вещи (рассказ, повесть, не говоря уж о романе) — не для Яхнина, его ниша — акварельные зарисовки, подтекстовки, но в основном, конечно, адаптации — на них он собаку съел.
Из своих средних литературных способностей Яхнин выжал максимум, даже забрался на олимп и теперь сверху поучает коллег по перу (в частности Тарловского). Все благодаря тому, что Яхнин так подает свои сочинения, что и впрямь кажется — перед нами шедевр. Как известно, большинство теперешних редакторов не очень-то сведущи в литературе и, естественно, авторитет Яхнина в издательствах довольно высок (молодым авторам эти редакторы говорят: «Он у нас ведущий, старайтесь делать, как он»).
Самое нелепое, Яхнин и сам убежден в своем высоком мастерстве; как-то отчитал Тарловского, который тоже делает адаптации:
— Марк, ты испохабил Марка Твена (тот пересказал «Принц и Нищий»). Пойми, пересказчик это умелец, который из большого яйца делает перепелиное!
