Генри Саттон - Бесстыдница
Мысли путались в голове Мерри. Палящие солнечные лучи безжалостно впивались ей в спину и поджаривали мозги. Мерри показалось, что ее мозги уже плавятся, словно брошенные на сковородку с кипящим маслом.
Она поднялась с лежака и зашагала к морю. У кромки воды постояла на влажном песке, наблюдая за крохотными волночками, которые накатывались и разбивались о ее босые ноги. Затем, влекомая скорее чувством бережливости, чем желанием — уж больно жалко, чтобы пропадало такое море! — зашлепала вперед по воде, нырнула, проплыла немного и легла на спину. Вода и впрямь была слишком теплая, но соленый запах моря ей понравился. Мерри выбралась на берег. Фредди подал ей полотенце, и она вытерлась. Потом вернулась в номер, приняла душ и занялась долгими и нудными приготовлениями к вечернему выходу.
В восемь часов в дверь ее номера постучали. Мисс Китс открыла. Вошел Фредди в вечернем костюме и в жилете, расшитом изумительным черным бисером.
— Я хотел вам кое-что показать, — сказал он.
Мерри сидела за маленьким круглым столиком на колесиках, который вкатил официант, и ела сандвич с бифштексом и зеленый салат. Она взяла из рук Гринделла большой коричневый конверт и распечатала. Внутри лежала обтянутая красным атласом программа открытия фестиваля. И еще белый конверт, вскрыв который Мерри обнаружила приглашение на прием:
Il Présidente dell' Azienda Autonoma Soggiorno Tourismo di Venezia Aw. Leopoldo Nazzari si pregia invitare la S. V. al ricevimento offerto in occasione dell' inaugurazione della XXIa Mostra Internazionale d'Arle
Cinematografica che avrà luogo Domenica 23 Agosto 1959 alle ore 24 in Palazzo Ducale.
Strettamente personale.[26]
Кроме того, в большом конверте лежал номер «Чинемундус» — итальянского кинообозрения. На второй полосе Мерри увидела свою огромную фотографию и сопроводительную статью на итальянском.
— Мы все встречаемся внизу в вестибюле в девять вечера, — сказал Гринделл. — Это я должен был вам передать. На самом деле мы соберемся минут на пятнадцать позже. Так что вы ничего не потеряете, если спуститесь в четверть десятого.
— Прекрасно, — сказала Мерри. — Я спущусь вовремя.
Выйдя из лифта в вестибюль, Мерри увидела Кляйнзингера, Хью Гарднера и своего продюсера, Арнольда Финкеля, которые, дожидаясь ее, оживленно переговаривались. Чуть в стороне стоял Фредди Гринделл, ее спутник на сегодняшний вечер. Впрочем, сам вестибюль, похоже, тоже ждал ее выхода. Стены огромной залы — если убрать из нее кресла и диванчики, то вполне можно играть в поло — были увешаны огромными фотографиями Джульетты Мазини, Софи Лорен, Анны Маньяни, Марины Влади, Моники Витти, Витторио Гассмана, Эдварда Робинсона, Симоны Синьоре. А также — ее отца. И ее самой. Как будто стены возвели лишь для того, чтобы развесить на них портреты, а само здание гостиницы — чтобы поддерживать стены.
После обмена приветствиями и любезностями Финкель предложил пройти к машинам. Несмотря на то что «Эксельсиор» отстоял от дворца, в котором должно было состояться открытие фестиваля, всего на два квартала, у входа в гостиницу их ожидали четыре лимузина.
Подъехав к дворцу, они обогнули здание и вошли через черный ход, чтобы избежать встречи с толпами любопытных, сгрудившихся за полицейскими барьерами, которые опоясывали площадку перед центральным входом.
Сисмонди встретил их и пригласил в свой кабинет на бокал шампанского.
Когда подошло время, один из помощников Сисмонди провел их в зрительный зал. Распорядитель со сцены объявил об их приходе, и публика, стоя, приветствовала их аплодисментами — сначала Финкеля с женой, затем Мерри и Хью Гарднера и, наконец, Гарри Кляйнзингера, при появлении которого в зале вспыхнула настоящая овация. Кляйнзингер уселся, но аплодисменты не утихали. Тогда он снова встал и, словно дирижер симфонического оркестра, пригласил встать и своих спутников. Потом, когда все расселись по местам, свет погасили, и на экране вспыхнули титры «Продажной троицы».
Мерри видела фильм уже трижды. Кляйнзингер с Финкелем — десятки раз. Мерри дожидалась окончания показа, поскольку ей не терпелось выкурить сигарету. Сначала ей было даже любопытно, станут ли зрители смеяться в нужных местах, и зрители не разочаровали. Кляйнзингер заметно расслабился, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза — то ли для того, чтобы отдохнуть, то ли проецируя фильм на экран своего мысленного взора, проверяя себя по вспышкам смеха в зале. Остаток фильма Мерри развлекалась, читая субтитры на французском языке, которые казались ей суховатыми и не совсем точными. Она никак не могла понять, почему субтитры на французском. Разве дело происходит не в Италии? Мерри не выдержала и наклонилась к Гринделлу, чтобы задать ему этот вопрос.
— Французский считается международным языком, — прошептал Фредди. — Потом это неважно. Большинство присутствующих понимает и по-английски.
Когда начался эпизод с погоней и героиня Мерри сняла лифчик, Мерри с удивлением услышала, что некоторые зрители засвистели. Потом вспыхнула буря аплодисментов. Кляйнзингер, перегнувшись через Гринделла, обратился к ней:
— Не беспокойтесь, милая, вы им понравились.
Мерри очень хотелось надеяться, что он прав. И она была рада, что в зале темно и что никто не видит румянца, проступившего у нее на щеках.
Когда фильм закончился, со всех сторон послышались возгласы одобрения и аплодисменты. Когда большинство зрителей уже покинули зал, Мерри и ее спутников проводили служебным коридором в кабинет Сисмонди. В ожидании, пока внизу схлынут толпы, они пили шампанское. Кляйнзингер выглядел довольным. Финкель сиял от восторга. По лицу Гарднера было трудно догадаться, о чем он думает, но Гарднер всегда старался скрывать свои мысли. Похоже, он вообще никогда не расставался с маской умудренного опытом философа. Поэтому Мерри была изумлена и тронута, когда Гарднер, предложив выпить за ее успех, добавил:
— Я тебе этого еще не говорил, хотя следовало бы. Так вот, ты играла прекрасно. Просто замечательно. Я уверен, что тебя ждет большое будущее.
— Спасибо, — только и нашлась что сказать Мерри. Когда все зрители разошлись, они распрощались с Сисмонди и спустились к каналу, к поджидавшему катеру-такси, который должен был доставить их во Дворец дожей.
Катер вышел в гавань. Над темной поверхностью воды поблескивали огоньки и скользили мерцающие тени лодок и гондол. Когда слева по борту катера осталась махина роскошного Сан-Джорджо Маджоре, впереди из темноты выплыл причал Сан-Марко. Катер плавно пришвартовался к pontile.[27] Они сошли с мостков и зашагали по отгороженному полицейскими барьерами проходу на Пьяцетта.
Перед входом во Дворец дожей высился величественный мажордом в старинной ливрее, держа в руке высоченный жезл, увенчанный золотым шаром. Полицейские в аляповатых разукрашенных мундирах отдали честь, когда кинематографисты, пригибая головы, прошли друг за другом через низкий портал в огромных железных воротах.
Они не сделали и нескольких шагов по сводчатому проходу, как внезапно справа открылся cortile,[28] запруженный людьми и освещенный масляными светильниками, укрепленными на сводах арок. Заметив размещенный вдоль Арко Фоскари длинный бар, Гринделл пошел к нему за напитками. Лакеи в ливреях сновали в толпе, ловко удерживая на согнутых пальцах массивные серебряные подносы с маленькими бутербродами. Мерри еще никогда не приходилось видеть ничего подобного. У нее просто захватило дух от всего этого великолепия.
Сам прием оказался довольно скучным, но обстановка настолько поражала, что Мерри была только рада, что ей не слишком докучают и не пристают с разговорами и расспросами. Время от времени ее представляли синьору Имярек, или месье Такому-то, или герру фон Оттуда. Все бубнили одни и те же банальности про то, как им понравился фильм и как она хорошо играла, а Мерри в ответ только улыбалась и благодарила. После чего новые знакомые откланивались и поворачивались, чтобы обратиться к Гарднеру или Кляйнзингеру.
Один из них, из Аргентины, кажется, указал на статуи Нептуна и Марса работы Сансовино,[29] заметив, что они, по его мнению, просто необыкновенно прекрасны. Они с Мерри обсуждали красоту внутреннего дворика.
— Сансовино? — переспросила Мерри. Она, конечно, слышала об этом мастере и даже изучала его работы, но собеседник произнес это имя так, что Мерри не поняла, верно ли расслышала.
— Сан-со-ви-но, — медленно, с расстановкой повторил он. — Если бы не он, все это сооружение подверглось бы разрушению. Палладио[30] бы от него камня на камне не оставил. Он хотел построить на этом месте новый дворец…
— Что вы говорите?
Аргентинец хотел что-то добавить, но к ним присоединился Гарднер, и разговор зашел о чем-то другом. Потом откуда-то вынырнул Фредди и увлек Мерри за собой, чтобы познакомить с вновь прибывшим гостем.
