Генри Саттон - Бесстыдница
— Что вы говорите?
Аргентинец хотел что-то добавить, но к ним присоединился Гарднер, и разговор зашел о чем-то другом. Потом откуда-то вынырнул Фредди и увлек Мерри за собой, чтобы познакомить с вновь прибывшим гостем.
Они не стали задерживаться допоздна. Вскоре Финкель заявил, что устал. Кляйнзингер поддержал его. Они вернулись к причалу, и катер доставил их в «Эксельсиор».
Мисс Китс уже спала. Сквозь приоткрытую дверь спальни Мерри слышала ее размеренное похрапывание. Она не стала будить мисс Китс, а разделась сама, облачилась в отделанную кружевами шелковую ночную рубашку, которую на днях купила в Париже, и легла спать. И дала себе обещание, что завтра непременно погуляет по Венеции.
В каком-то смысле было удивительно правильно и уместно, что все случилось именно таким образом и именно здесь — в Венеции. Венецианские улочки — это лабиринт узких переулков, проходов, ворот, крытых мостов, образующих самые затейливые и невероятные хитросплетения и вдруг неожиданно вырывающихся на волю, когда взгляду изумленного туриста вместо cul-de-sac[31] внезапно открывается просторная площадь с видом на палаццо, собор или канал или просто уютный campo,[32] где, греясь на солнышке, спят две пушистые серые кошки, свернувшись в клубочек у основания замшелого фонтана.
Но Мерри так и не удалось посвятить следующее утро прогулке по Венеции. С половины девятого до одиннадцати она давала интервью. Представители коммерческой прессы, а также репортеры из «Нью-Йорк таймс», «Санди таймс» и «Л'Экспресс» — все жаждали встретиться с ней. Когда последний из интервьюеров удалился, Мерри уже собралась было на экскурсию, но тут позвонил мистер Финкель и пригласил ее отобедать с ним, так что прогулку пришлось отложить на несколько часов. Затем позвонил Фредди, и Мерри постигло новое разочарование — ему предстояло ехать в аэропорт и кого-то встречать, так что ее провожатой стала мисс Китс. Правда, в конце концов, вышло так, что человек, которого должен был встречать Фредди, не прилетел, и Фредди освободился Он оставил в номере Мерри записку, где и сообщил об этом. Мерри перезвонила, они встретились в вестибюле и сели на vaporetto, который доставил их на причал возле собора Сан-Марко. Как и накануне, общение с Фредди Гринделлом приносило Мерри радость. Пусть он и не слишком разбирался в истории и искусстве Венеции, но гулять с ним было интересно. Тем более что Мерри предусмотрительно запаслась прекрасным путеводителем.
Войдя в собор Сан-Марко, они погрузились в золотистый свет, струившийся с мозаик, полюбовавшись на Пала д'Оро, а потом, прежде чем идти во Дворец дожей, который накануне так толком и не рассмотрели, посидели в кафе «Флориан» и выпили по чашечке кофе. Позже Мерри тщетно пыталась припомнить, как называлась картина, которая так привлекла ее внимание, или хотя бы в каком зале она висела. Кажется, это был Веронезе. На картине была изображена символическая обнаженная женщина — богиня правосудия, милосердия или добродетели, — которая то ли привходила в Венецию, то ли просто благословляла ее. Мерри тогда обмолвилась, насколько дурацким ей показался свист зрителей во время вчерашнего показа «Продажной троицы». Она припомнила эти слова, потому что разговор вдруг свернул в иное русло и речь зашла об интервью, которое она дала Джослин Стронг, после чего на свет появилась та чудовищная статья. Мерри рассказала об этом Гринделлу, поскольку он и сам иногда писал о кинобизнесе, но главное — потому что он был друг. Она рассказала про злобу, которой была пропитана вся статья, и про то, что написала она так из чувства личной мести. Мерри еще добавила, что Джослин Стронг давно знакома с Мередитом Хаусманом.
— Да, я знаю, — кивнул Гринделл.
— Знаете?
— Все происходило на моих глазах. То есть не совсем, конечно, но я был рядом. Грустная история.
— Да, — вздохнула Мерри. — Я порой думаю, насколько иначе повернулась бы моя жизнь, не случись так.
— Она была чудесная женщина, — произнес Гринделл.
— Кто? Мама? Я и не знала, что вы знакомы.
— Да, хотя и не очень близко. Мы встречались всего два раза. В Париже и в Швейцарии.
— Где? В Париже? Но она никогда не была в Париже. И, насколько я знаю, никогда не выезжала в Швейцарию. Она живет в Лос-Анджелесе.
— Живет в… — начал Фредди, но осекся. — Простите меня, — сказал он. — Я… Должно быть, я что-то напутал.
— Но как странно, — проговорила Мерри. Гринделл промолчал. Он, казалось, хотел прекратить этот разговор, да Мерри и сама была бы рада не продолжать его, но внутри ее точил червь сомнения. Она уже не пыталась больше разглядывать полотна великих мастеров или закованных в латы средневековых рыцарей, а вновь и вновь возвращалась к словам Фредди, пытаясь понять таящийся в них смысл. Наконец, она не выдержала.
— А что вы все-таки имели в виду? — спросила она. — Когда сказали, что все происходило на ваших глазах.
— А что рассказал вам ваш отец?
— Ничего, — призналась Мерри. — Или почти ничего. Я узнала об этом от своей матери.
— О чем именно?
— Ну… Не знаю, как бы это назвать. Не роман, а… Ну, скажем, интрижка. Которая завязалась у моего отца с Джослин Стронг. Сразу после того, как я родилась.
— Понятно, — протянул Гринделл.
— Вы же сказали, что были при этом рядом.
— Видимо, я ошибся. С тех пор утекло много воды. Должно быть, я что-то перепутал.
Его объяснение не удовлетворило Мерри, но она поняла, что Фредди не расположен больше говорить на эту тему. Мерри, в свою очередь, полностью утратила интерес к картинам, скульптуре и архитектуре, мечтая лишь об одном — как бы присесть и отдохнуть. Она даже не могла взять в толк, отчего вдруг так устала. Наконец, она не выдержала и спросила Фредди, нельзя ли им где-нибудь посидеть и выпить. Фредди провел ее по Ривадельи-Скьявони в ресторанчик «Даниэли», где они, расположившись на веранде в уютных креслах, заказали джин с тоником. То ли потому, что села отдохнуть, то ли из-за ощущения незавершенности, Мерри вернулась к прерванному разговору.
— Я порой задумываюсь, как бы сложилась судьба моей матери, останься она жить с моим отцом, — произнесла Мерри. — Думаю, что ей было бы куда лучше, чем прежде и чем теперь. Да и мне тоже было бы лучше. Странно все-таки, как порой судьба играет с людьми.
Гринделл промолчал, что само по себе уже показалось Мерри странным, поскольку до сих пор Фредди был с ней таким любезным, словоохотливым и оживленным. Теперь же его мысли явно витали где-то в стороне. Но Мерри тем не менее продолжила:
— Одного не могу понять — с чем может быть связана подобная мстительность. Правда, я даже не представляю, что могло случиться между ними — я имею в виду Джослин и моего отца. Но таить злость в течение двадцати лет… Это просто бесчеловечно!
— Не двадцати лет, — сказал Гринделл, помолчав.
— Почему? Это случилось вскоре после того, как я родилась. А мне на следующей неделе исполнится двадцать.
— Нет, — вздохнул он. — Как я и сказал, все произошло на моих глазах. В Швейцарии. Пожалуй, я могу вам об этом рассказать. Дело в том, что я думал вовсе не о вашей матери, а о Карлотте — вашей мачехе.
— Как? Почему?
— А ваш отец никогда вам об этом не рассказывал? Даже не упоминал?
— Нет! Но в чем дело?
— Они встречались еще раз. Ваш отец и Джослин. В Монтрё. Примерно восемь лет назад. После того как отослали вас назад, в Штаты.
— Это я помню. Собственно, это единственное, что уцелело в моей памяти о жизни в Монтрё.
— Так вот, это случилось неделю или две недели спустя. Джослин прилетела из Парижа, чтобы взять интервью у вашего отца. Я при этом присутствовал.
— Вы? Но ведь как раз тогда… Тогда и утонула Карлотта!
— Да.
Мерри призадумалась. Несмотря на то что был полдень и августовская Венеция задыхалась от удушливого зноя, ей вдруг стало холодно. Мерри поставила чашку на столик.
— Из-за Джослин? — спросила она. — Из-за Джослин и отца?
Гринделл глубоко вздохнул, облизнул губы, посмотрел на нее и сказал:
— Не совсем. То есть не только поэтому. Мне кажется, это лишь одна из причин. Но, как оказалось, самая важная.
— Я понимаю, — сказала Мерри.
Встав из-за стола, Мерри попросила, чтобы Фредди отвез ее в «Эксельсиор». Они вышли через боковую дверь ресторанчика к маленькому причалу, возле которого на мелкой зыби плавно покачивались катера и гондолы.
Сидя на корме катера-такси, пересекающего гавань, Мерри повернулась к Гринделлу и спросила:
— Но почему? Мне это по-прежнему кажется бессмысленным. Почему она вынашивала планы мести столько лет?
— Думаю, что эту месть Джослин вынашивала всего три-четыре дня, — произнес Гринделл.
— Но… Это невозможно. Я… Я не понимаю.
— Думаю, что Джослин приехала к нему… Только имейте в виду — я строю догадки, но я в этом бизнесе уже не первый год, а подобные выходки со стороны репортеров-женщин… Словом, такое уже не раз случалось.
