Владимир Шаров - Репетиции
— Мы еще и то, что есть, не выпили».
«Выпили, — сказал Каиафа — через полчаса здесь целый взвод будет».
«Если кум вчера правду говорил, — сказал Коган, — никого здесь не будет. Скосырев нам этих как кость кинул, он нас в другом месте ждет. Вот что, — сказал Коган, — у меня людей мало, а твои без дела лежат, вот спички, пускай хоть сено подожгут, оно сухое — займется сразу, мне дым нужен. Когда разгорится, — сказал Коган, — мы вперед пойдем, а вы уж за нами».
«Нет, — сказал Каиафа, — мы не пойдем».
«Ну, как знаешь, — повторил Коган, — но сено все же пусть подожгут».
По обе стороны дороги луг вокруг них был усеян копенками сена, еще больше его было разметано для просушки, раскидали его неделю назад, да так и оставили — лето в этом году было жаркое, за июнь не выпало ни одного дождя — сено уже давно пора было стоговать, но заниматься им было некому, до сих пор пол-луга даже не скосили, трава там перестаивала и портилась. С первой же спички стожки вспыхивали, как порох, огонь от них почти сразу перекидывался на стерню и расходился в разные стороны. Найдя кучки сена, он вскидывался, трещал, как дрова, потом опять прижимался к земле и шел дальше. Там, где трава была на корню, огонь сначала пробегал по ней тонкой и быстрой лентой, скоро тух, но лент этих становилось больше и больше, они соединялись, переплетались друг с другом, и наконец, подгоняемый ветром, огонь охватил весь луг.
Ветер был очень сильный, он гнал дым вдоль самой земли, никак не давал ему подняться, и что для Когана было очень хорошо, та сторона, где залег конвой, была подветренной и дым несло туда. Вокруг уже все горело, когда Коган вновь подполз к Каиафе и сказал:
«Ну что, не надумали?»
«Нет, — сказал Каиафа, — мы останемся».
«Перестреляют же», — сказал Коган.
«Значит, перестреляют», — согласился Каиафа.
«Ладно, — сказал Коган, — за дым спасибо, и последнее: если я Скосырева хоть на грош понимаю, в лагерь не ходите, там вас ждут, и в шахты не ходите, не думайте в них отсидеться, там вас тоже ждут».
«И здесь не оставайтесь», — сказал Каиафа.
«И здесь не оставайтесь», — подтвердил Коган.
Он дал своим людям сигнал, и те, поднявшись в рост — за густым дымом их все равно не было видно, — начали не спеша спускаться в ложбину, десятка два блатных потянулись за ними. Потом люди Когана так же медленно перешли ручей, по-прежнему было тихо, и только когда зэки уже устали и изнемогли ждать, они наконец наткнулись на конвой. Послышались автоматные очереди, взрывы гранат, и снова все затихло. Прошло еще десять или пятнадцать минут, и оставшиеся на лугу услышали точно такую же, но приглушенную расстоянием и лесом стрельбу, — на этот раз она шла с гати, и Каиафа понял, что Коган теперь там.
Сено горело очень быстро, ближние к ним копенки по-прежнему и даже гуще дымили, но пламя из них выбивалось уже редко, огонь, оставляя все более ширящийся круг темной коричневой земли, уходил дальше — к болоту, к шахтам, к лагерю, к лесу. Земля была горячая, сухая и, как и стога, дымила. Евреи продолжали лежать у самой дороги, и тут Каиафа понял, что вокруг них никого нет — зэки разошлись, и они одни. Часть увел Коган, блатные и многие из женской бригады двинулись в поселок вольнонаемных, где был магазин с водкой и едой, кто-то понял, что дело на этом не кончится, и спрятался в лесу.
Увидев, что рядом на лугу никого больше нет, они последние, Каиафа понял, что и им, как и другим, тоже пора уходить. Он встал и пошел так же медленно, как шли люди Когана. Он шел в ту сторону, где огонь, дойдя до полосы болот, уже потух и круг его раскрылся. Евреи тоже поднялись и не спеша потянулись за Каиафой. Сначала они шли гурьбой, но скоро выстроились аккуратной цепочкой и дальше ступали так, как будто хотели, чтобы на земле сохранились следы только одного Каиафы. Он вошел в болото, и они, на секунду запнувшись, как и раньше гуськом, пошли следом за ним. Все же они, наверное, боялись, потому что теперь все время держали друг друга за руки. Они считали, что идут по болоту, но со стороны, наверное, просто тонули в нем. С каждым шагом ноги их увязали глубже, и им уже не хватало сил вытягивать их из трясины, у низкорослых евреев вода покрывала плечи. Каиафа продолжал их вести, и они продолжали идти за ним, они так устали и так ко всему были готовы, что даже не почувствовали и не заметили, что вдруг перестали тонуть и ноги их перестали увязать, дно сделалось твердое и холодное — это была мерзлота.
Ни судьба отряда Когана, ни судьба его самого мне точно не известны. За гатью стрельба длилась до ночи, затем часа на два прервалась, но ранним утром, едва рассвело, возобновилась и затихла лишь к полудню. Кажется, нескольким зэкам все же удалось уйти, но насколько далеко — я не знаю. С беглыми на острове — собственно говоря, они и не были беглыми — охрана управилась быстрее, здесь дело было кончено еще утром. Солдаты с собаками дважды цепью прошли остров и частью выловили, частью перебили зэков. Потеряв полтора десятка своих людей, они были очень озлоблены и при малейшем сопротивлении сразу стреляли.
Вторую половину дня 3 июля Петр дал охранникам на отдых, а 4 послал большую их часть за трупами, которые велено было собрать, сложить отдельно на кладбище: зэки, вольнонаемные, убитые конвойные — сосчитать, а потом зарыть, зэков — в общую могилу. В это время Петр еще не знал, что мшанниковские евреи бежали, и был уверен, что они среди мертвых. Оставшимся зэкам была по спискам устроена общая поверка, а затем Петр тех из них, кто во время побега Когана находился вне лагеря, стал вызывать и по очереди допрашивать: кто и с кем был, куда пошел, что делал. Когда поверка подтвердила, что в лагере живых евреев нет, он был рад этому и снова подумал, что теперь все в порядке.
4 июля из-за жары трупы уже начали разлагаться; Петр боялся новых побегов, не выпускал заключенных за зону, и охранникам надо было таскать убитых самим. Многие тела лежали за три-четыре километра от лагеря, их находили в лесу, на болоте, в поле, на лугу, в поселковых домах, в заброшенных шахтных выработках; к ночи охранники так умаялись, что едва держались на ногах, и Петру, чтобы принести последних, пришлось дать им в помощь зэков из обслуги. Тяжелее всего конвойным было от запаха, почти каждого из них, пока в нем хоть что-то было, выворачивало наизнанку, и за все время этой работы они не съели ни крошки.
Целый день очных ставок и допросов — Петр допрашивал и пленных из людей Когана, и тех, кто присоединился к Когану во время побега, и зэков, которые остались на острове, — дал результаты, и вечером он уже имел четкую картину того, что происходило и на лугу, и на пристани, и в лесу, — где, когда и кто был. Что вчера они у мостков разделились на своих и чужих, а затем ушли со своими, сильно облегчило ему дело. Зэки хорошо знали и называли, с кем были, и он, сведя для проверки несколько раз их показания, убедился, что они точны и его расчеты правильны. Во время этих допросов его однажды насторожило, что никто ничего не говорит о мшанниковских евреях, то есть их все видели и помнили, на лугу безошибочно рисовали место, где они лежали во время обстрела, но дальше евреи из показаний исчезали, однако Петр был настолько доволен, что евреи не ушли с Коганом, и значит, если кто из его людей и сумел скрыться, — евреев, во всяком случае, среди них нет, что тут же об этом забыл.
