Владимир Шаров - Репетиции
Но Иаков не сомневался, что, кто бы что ни думал, побег подготовлен Петром, в любом случае с ним согласован и им санкционирован, вся затея — провокация, которая нужна Петру, чтобы покончить с евреями. Он знал, что должен во что бы то ни стало остановить евреев, и благодарил Бога, и видел, что Бог за него. Потому что как раз сегодня Петр велел отпустить его из-под ареста и на сегодня же, на вечер 1 июля, у евреев был назначен прогон их части «Христа-контрреволюционера». Господь собрал ему евреев, чтобы он предупредил их и дал им знать, что Он, Господь, не хочет побегов, они должны продолжать репетировать.
Почему же Петр, который раньше был так осторожен, вдруг за день до побега освобождает Иакова, ведь делать это его никто не вынуждал? Думаю, что Бог здесь ни при чем, а просто Петр был уверен, что ничего уже не изменить. Господь — с ним и все решено. И потом репетиция зэков накануне восстания, присутствие на ней Иакова великолепно подкрепляло его будущие обвинения против кума — это было подлинное и без тени сомнений «последнее совещание заговорщиков». У Петра был и другой резон: для евреев репетиция в КВЧ свидетельствовала, что в лагере все тихо и мирно, все — как всегда, и не пускать на нее Иакова, оставить его под арестом, когда баржа ушла, значило породить ненужное беспокойство и слухи.
В комнату КВЧ Иаков вошел уже перед самым концом репетиции. Рукой он остановил евреев и безо всякого перехода стал умолять их ничего не делать, отдать оружие, которое они заготовили, или даже пойти вместе с ним к Скосыреву и признаться; лучше получить новый срок, убеждал он их, только не восставать и только не бежать, побег — смерть. Евреи ничего не знали о планах Когана и, конечно, ничего не понимали, но им было ясно, что это провокация, они уже привыкли к тому, что Иаков провокатор, знали это с того времени, как он их всех завербовал в стукачи, а потом действительно заставил стучать и трое из них были убиты.
Но даже и так, если бы они вдруг поняли, что он говорит правду и хочет им добра, хочет спасти, они бы все равно за ним не пошли; в последние месяцы что-то в них надорвалось, жизнь их кончалась, сил жить и ждать Христа не было. То, что, по словам Иакова, готовил Петр, евреев не пугало, наоборот, казалось избавлением, они хотели умереть, надеялись, что скоро умрут. Теперь они были согласны, что не Сертан прав, а Петр, и их роль, их предназначение — не вторично распять Христа, а быть убитыми. Смерть, которая всегда была для них дезертирством и бегством, сейчас, когда их роли в постановке занимали авелиты, стала освобождением и наградой; они думали, что Сам Христос освободил их и уже не они поведут Его на Голгофу, — это должны будут сделать или авелиты, или никто.
Иаков не понимал их. Он видел, что они не верят ему, и льстил, и заискивал перед ними, валил все на Когана, только бы остановить. Он говорил евреям, что Коган — авелит, предатель и из рода предателей, что Господь простил авелитов, вернул их обратно во Мшанники — авелиты же снова хотят отступиться от Него и бежать. Как евреи могли поверить Когану, пойти за ним, они, которые никогда не изменяли своему долгу, которые всегда были Сертану верны? Но лесть не помогала, он видел, что она не помогает, они не верят ни одному его слову, и снова начинал умолять, заклинать их остановиться. Он говорил, что старые апостолы уже полгода как бывшие апостолы, они уже полгода никто, даже хуже, чем никто, из-за них, из-за того, что они не были праведны, не были достойны, Христос и не спас людей. Но они не хотят смириться, думают вынудить, заставить Господа силой. Они не только с евреями провокаторы, но и с Богом; разве евреи забыли, что так уже было: апостолы кончали свой срок, а Христа не было, и тогда, чтобы вынудить Его прийти именно к ним, они убивали евреев. Но Господь, пускай вспомнят, всегда евреев спасал, хоть и не всех, но спасал.
Иаков говорил евреям, что Ежов недаром снят: есть верные известия, что аресты кончаются и, наоборот, многих выпускают; но это лишь начало, выпустят и остальных — Берия для этого делает, что может, и Сталин за него. Скоро лагеря закроют и всех зэков освободят, их тоже освободят. Они должны продержаться, продержаться еще немного.
Иаков играл с евреями в открытую, сказал им и про то, что давно уже пытался сообщить в область, что творится в лагере, но ни через римлян, ни через якутов не смог: Петр, как они знают, за ним следил, не давал и шагу ступить за пределы зоны. И все же однажды он связался с областью, но в Томске сидел покровитель Скосырева Егоров, и он прикрыл Петра.
«А сегодня, — сказал Иаков, — я узнал, что неделю назад Егоров расстрелян, значит, в центре у Скосырева больше никого нет, теперь делу дадут ход и ему конец».
Ждать осталось совсем мало, просил он их, сегодня ночью он, Иаков, уйдет из лагеря, догонит баржу и через четыре дня — им надо продержаться лишь четыре дня — приведет сюда спецотряд НКВД. Он заклинал их быть осторожными, не поддаваться ни на какие провокации; если они будут видеть, что охрана их куда-то гонит, их одних, пускай не идут, пускай вообще не выходят за пределы лагеря, пускай делают, что угодно, только продержатся.
Он снова и снова повторял одно и то же, и тут Каиафа понял, что он просто не может остановиться, тогда, чтобы все это кончить, судья сказал Иакову, что они благодарны ему: предупредив, он спас им жизнь. Это было то, чего ждал Иаков, за этим он и приходил. Выслушав Каиафу, он заплакал, принялся крестить евреев и благословлять их.
Ночью, он действительно бежал из лагеря, срезав угол, вышел к Кети раньше баржи, дождался ее, добрался до судна вплавь и через два дня был в Белом Яре. Петр на следующий день, узнав о его бегстве, послал несколько человек в погоню, но с полпути вернул их обратно. Иаков уже ничем помешать ему не мог. Через четыре или пять дней, когда он вернется в лагерь, кого бы он ни привел — все будет давно завершено, и Петру было даже удобно, что Иаков не будет ни видеть ничего, ни знать.
Как и другие, Каиафа считал Иакова провокатором, и все равно от Иакова у него было непонятное и странное ощущение искренности. Так было и когда Иаков вербовал их в стукачи. Каиафа не сомневался, что он искренне хочет спасти им жизнь. И, когда он заставлял их стучать, Каиафа чувствовал, что Иаков верит, что иначе нельзя. И еще: в том, что говорил Иаков, Каиафу удивило, что нападает он на одного Когана, хотя в постановке человека меньше, чем Коган, и роли меньше, чем у него, просто нет. Отпустив евреев, Каиафа задержал Когана, и, когда они остались вдвоем, сказал:
«Ну, жених, теперь твое слово».
Иаков прервал репетицию как раз на их с Анной сцене: свадьба в самом разгаре, а вина уже нет, и Когану отчаянно стыдно, и он зол на Анну и ее родных, что они пожалели денег, и такая тоска — не праздник, а говно. На Анну, о которой он столько мечтал, за которую много лет работал у ее отца, он смотрит чуть ли не с ненавистью, и вдруг распорядитель пира по слову какого-то гостя набирает из каменных водоносов, что стоят у ворот, полные кувшины, подносит ему, потом гостям, говорит, что это не вода, а вино. Коган не верит ему, но пробует, не веря себе, делает еще глоток, еще один, пьет не отрываясь, уже понимая, что это настоящее, отличное вино и его хоть залейся, ему весело, смешно, хочется хохотать и целовать Анну.
