Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2007)
Питер Страуб перенял у своего друга-соавтора Кинга медленную, вяжущую, обволакивающую манеру повествования, постоянную смену ракурсов и эпизодическое внедрение в романную ткань персонажей из других своих книг (тут, например, Андерхилл объединяет усилия с частным детективом Томом Пасмором, героем еще одной страубовской книги — “Mystery”). Но автор “Пропавшего мальчика, пропавшей девочки” не сумел перенять у Кинга двух главных фишек: непредсказуемости фабулы и постоянного нагнетания саспенса. Уже после первой трети книги сюжет начинает прокручиваться вхолостую. Обе буквы “i” в слове “finish” видны невооруженным взглядом, но автор все никак не хочет поставить над ними по точке. Ни логика хоррора, ни нормальная человеческая логика тут почему-то не срабатывают. Любознательный Андерхилл должен заглянуть в таинственный особняк, едва зародились первые подозрения. Но тогда бы не удалось растянуть сюжет на четыре сотни страниц и вытянуть из той же шляпы роман-сиквел (книга “In the Night Room” пока до нас не дошла). Поэтому писатель-персонаж и сыщик-персонаж, подчиняясь насилию Страуба, ходят вокруг да около...
Да, детективы у Питера Страуба, ни разу даже не соприкоснувшиеся лоб в лоб с жутко-таинственным Калиндаром, в финале найдут современного маньяка, последователя Калиндара, но найдут его совершенно случайно — словно рояль, припрятанный в кустах. Такие простенькие фокусы и великий Гарри Гудини, и несравненный Чарли Картер никогда бы не проделали на публике. Постыдились бы.
Кадзуо Исигуро. Не отпускай меня. Роман. Перевод с английского Л. Мотылева. М., “Эксмо”; СПб., “Домино”, 2006, 352 стр.
Эта толстая белая книга действительно стоит у меня на полке. В заднем ряду, за Томом Клэнси. Выкинуть — рука не поднимается, а предложить гостям взять почитать — совесть не позволит. Итак...
Кэти, Рут, Том и другие герои романа англо-японского прозаика мирно учатся в закрытой привилегированной школе Хейлшем недалеко от Норфолка. Ссорятся, мирятся, крутят романы, дразнят педагогов, пишут стихи, рисуют рисунки, слушают музыку, мечтают о будущем и где-то на сотой странице книги мимоходом узнают, что они — не совсем люди. Они клоны. Будущего у них нет. Когда они достигнут приемлемых кондиций, их разберут на органы. Узнав эту страшную тайну о себе, большинство юных питомцев Хейлшема ведут себя со стоицизмом опытных самураев. Никто из персонажей не сходит с ума, не впадает в депрессию, не пытается сбежать, или покончить жизнь самоубийством, или хотя бы прибить своих оборотней-педагогов (при том, что Хейлшем не охраняют и острые колющие предметы от воспитанников отнюдь не прячут). Да, мол, неприятно, что тебя покромсают. Но раз уж так в мире заведено, надо расслабиться и смириться с обстоятельствами...
Готовясь обругать Кадзуо Исигуро, испытываю легкую дрожь: могу ли я покуситься на уважаемого романиста, автора известных в Англии книг, лауреата Букеровской премии (1989), кавалера ордена Британской империи за заслуги перед литературой (1993)? Можно ли бросить камень в огород создателя романа “Остаток дня”, ставшего основой фильма Джеймса Айвори (с участием Энтони Хопкинса, Эммы Томпсон, Хью Гранта и Кристофера Рива)?
Но деваться некуда: придется-таки бросить свой булыжник в этот садик камней. Книга “Не отпускай меня” тоже была в числе букеровских фаворитов и дошла почти до финиша, однако премии не получила. Возможно, члены высокого жюри вообразили вдруг, будто писатель заигрывает с массовым жанром научной фантастики: мол, овечка Долли овечкой Долли, но клонирование людей — это пока еще по ведомству SF. Что ж, если моя догадка верна, британское жюри явно перестраховалось. Какая уж там science fiction, оборони Создатель! Исигуро — опытный манипулятор. К законам беллетристики автор “Не отпускай меня” относится как джентльмен старой школы к дворецкому. То есть с формальным уважением, но и с четким чувством дистанции, не допускающим и тени мысли о братании двух классов: того, который подает утренний чай, и того, который этот чай, отставив аристократический мизинчик, лениво вкушает.
Хорошая беллетристика — вещь надежная и потому требующая от автора немалых усилий. Окажись мистер Исигуро честным беллетристом, ему бы пришлось изрядно потрудиться, выстраивая непротиворечивую реальность. Мир, где легально и повсеместно используются “запчасти” клонов, сильно бы отличался от теперешнего. Пришлось бы вносить уточнения — пусть даже вполне лицемерные — в понятие homo sapiens. Или уж, по крайней мере, для клонов была бы выработана хоть какая-нибудь лживая идеология (подвига, самопожертвования а-ля камикадзе). Или уж, на худой конец, вранье педагогов и воспитателей должно было стать непроницаемым и тотальным, а Хейлшем и подобные заведения должны были бы окружаться колючей проволокой, как Освенцим или Бухенвальд...
Напрягаться автор, однако, не любит. Подпирать свой вымысел логикой ему неинтересно. По верному выражению одного из критиков, персонажи романа — “скорее метафоры людей”. И ведут они себя именно как замороженные метафоры и ходячие концепции, подвешенные на ниточках изначального авторского замысла. Именно поэтому (не по причине априорно “клонской” природы!) герои не развиваются, а лишь переползают из одного возраста в другой, внутренне не меняясь. Повествование ведется от лица Кэти; оно течет неторопливо-монотонно, тринадцать ли героине или уже все тридцать.
Конечно, совсем без конфликта роман не смог бы существовать. На периферии сюжета и ближе к финалу все-таки возникают опасные водоворотики неприятных вопросов. Мол, есть ли душа у не-божьего создания? А если есть, как ее измерить? И если наличие души под вопросом, допустимо ли это создание резать на кусочки? И что может помешать этому не-божьему созданию воспротивиться желанию божьих созданий разрезать его во имя некоей цели?
Однако вопросы эти риторические: Исигуро не делает попыток ответить на какой-нибудь из них. Автор вообще уделяет этим довольно важным для персонажей — и для человечества в целом! — проблемам немного внимания. Зафиксировал — и ладно. В конце, когда над сюжетными “i” выставлены все точки, логических лакун становится больше, а фабулу от катастрофического провисания спасает только рапидный метод съемки. За три с половиной сотни страниц романа не всякая птица успевает долететь до середины Темзы. Слово “The End” застигает читателя где-то на середине пролета.
Что же в итоге? Ну да, существа, которые способны мыслить и страдать, не могут не вызвать читательского сочувствия. Исигуро — умелый литературный геометр, порою ему удается мастерски сгустить атмосферу глухой тоски и неопределенности. В уже упомянутом романе “Остаток дня” читатель способен проникнуться страданиями вышколенного дворецкого, запертого в рамках условностей. В новой книге житейского правдоподобия на порядок меньше. Сопереживать людям-метафорам так же непросто, как сопереживать геометрическим фигурам или алгебраическим абстракциям. Даже наоборот: в пику названию романа хочется немедленно — прямо как в фильме “Commando” с честным Шварценеггером — отпустить его героев, разжав руки над пропастью. Чтобы уж не мучились, бедолаги резиновые с дырочкой в правом боку.
ЗВУЧАЩАЯ ЛИТЕРАТУРА. CD-ОБОЗРЕНИЕ ПАВЛА КРЮЧКОВА
МАЯКОВСКИЙ, ЛИЛЯ БРИК И СОСНОРА
(Звучащие альманахи, чтения, аудиокниги. Часть 2)
Не появись в середине прошлого века в семье Лили Юрьевны Брик хорошего катушечного магнитофона, не возникни интереса к домашней звукозаписи у обоих Катанянов — Василия Абгаровича (последнего мужа Л. Ю.) и его сына Василия Васильевича, — может, и не было бы повода ко второй части нашего обзора, объединяющего три заявленных имени.
Пять лет назад Российский государственный архив фонодокументов выпустил двумя брошюрами обзор своих фондов. Четвертой позицией в разделе обзора “Личные фонды” был обозначен фонд Василия Васильевича Катаняна1. Здесь хранится, например, аудиозапись товарищеского вечера у Л. Ю. Брик в 1954 году. Вбeчера с участием (и авторским чтением) Назыма Хикмета, Луи Арагона, Пабло Неруды, Давида Бурлюка… Сообщено об авторских записях Алексея Крученых на той же квартире в 60-е, записях “голоса самой Л. Ю. Брик, читающей стихи В. В. Маяковского” и — ближе к концу — о записи “монооперы Ф. Пуленка „Человеческий голос” в исполнении Дениз Дюваль с комментариями Л. Ю. Брик”.
Именно эта запись и была издана на “методической аудиокассете” в 1997 году, тиражом всего 20 экземпляров, с инскриптом “Из коллекции Василия Катаняна”2.
Очевидно, после публикации голоса Лили Брик на “кругозорской” пластинке в 1968 году с ценными комментариями к старинным аудиозаписям Маяковского, сделанными Сергеем Бернштейном (почему эти комментарии не издали хоть раз вместе с маяковским чтением, “встык”, ума не приложу!), это было ее второе публичное “аудиопоявление”.
