Мулуд Маммери - Избранное
Старшина хотел было запротестовать.
— А что, не так? — сказал Гамлет. — И доказательство — то, что сейчас произошло: феллага поступили нечестно. Им полагалось дождаться нас, пострелять, пошуметь… отважно, разумеется… Потом перевес наших сил вынудил бы их, конечно, сдаться, и, принимая их главного, капитан сказал бы: «Честь и слава мужеству побежденного героя!» А вместо этого они совершили налет и тут же смылись… как бандиты с большой дороги.
Капитан Марсийак вскочил. «Сейчас я набью ему морду».
Но, вспомнив о том, что там Белаид, снова сел. Нет, решительно сержант переходит всякие границы!
Шесть месяцев назад, когда полковник сообщил ему по телефону, что посылает к нему выпускника Высшей политехнической школы, Марсийак ожидал увидеть верзилу в очках, убежденного, что война — это подготовка исходных данных для стрельбы, но все-таки не забывшего, что он военный, что когда-то он носил фуражку и таскал саблю, шляясь по парижским мостовым. В первый же день его постигло разочарование.
Сержант Гамлет выглядел несерьезно: маленький, лицо и руки в веснушках, из-под огромных роговых очков смотрели растерянные глаза, в которых всегда было обещание какого-то открытия, и весь вид его был до смешного вызывающим.
А в общем — напыщенное ничтожество, которое читает «Тэмуаньяж крэтьен»[77] и постится по пятницам. Зачем его принесло в армию? Сидел бы дома и решал свои уравнения. Потому что, если хочешь стать военным, надо поступать в Сен-Сир, как это сделал он, Марсийак, а не просто куда попало. Очень может быть, что дети дошкольного возраста могут заниматься черчением, но поди повоюй с этими детьми. А Гамлет и был как раз таким ребенком, да к тому же еще совершенно невыносимым. И надо же, чтобы именно этого типа прислали в помощники ему, Марсийаку, в то время, как здесь ему противостояли феллага под командованием Амируша.
Надо сказать, что сам Гамлет сделал все для того, чтобы у Марсийака, да и у всех остальных создалось о нем столь жалкое мнение. Начать с того, что у него есть идеи. Это бы еще куда ни шло, «тем хуже», как говорил Марсийак. Но он старается распространять эти идеи, стремится всех переубедить, обратить заблудших в истинную веру, сломить их заблуждение силой истины вместо того, чтобы думать о том, как раздавить врага силой оружия.
Когда Марсийак получил личное дело Гамлета, он тут же набросился на него, в полной уверенности, что отыщет в нем какой-нибудь изъян. Его постигло разочарование. Никакого изъяна, никакого, даже маленького пятнышка! И ничем, до отчаяния ничем не отличался этот несчастный Гамлет от всех других! В результате откровений, которым, кроме всего прочего, любил предаваться сержант, рассказывая о самом себе (видимо, набивая себе цену в собственных глазах), у Марсийака сложилось о нем полное представление: самый обыкновенный, очень средний француз.
А между тем ни его происхождение, ни полученное им образование — ничто, казалось, не предвещало столь печальной участи. Марсийак даже вынужден был признать, что в их прошлом было много общего.
Родители Гамлета были католиками, добропорядочными, как он сам говорил, католиками, без всяких там выкрутасов, просто потому, что не быть католиками неприлично. Католицизм, который они исповедовали, был вполне обтекаемый, без сучка, без задоринки: месса, причастие, благотворительность, иезуитский коллеж для детей, для всех без исключения, никаких разногласий (во всяком случае, не так уж много и не слишком серьезных) со своей совестью. Словом, хорошо смазанный и налаженный католицизм. Он царил в этом семействе веками, и на протяжении веков у них не возникало ни одной проблемы, для которой в их сознании или в окружении не отыскалось бы уже готового и вполне католического решения. Таков был и Гамлет.
Получив назначение в Алжир, он отправился туда воевать без особого энтузиазма (энтузиазм у них дома считался чувством простонародным, проявлением недопустимой расхлябанности, чуть ли не непристойностью: «Что за манеры, Рене!»), но и без отвращения. Разве сам Христос не говорил: «Я принес вам не мир, но меч»? Рене вовсе не был обязан при этом козырять громкими словами: разве об истине кричат? Она говорит сама за себя, а Запад, Цивилизация, Франция, Святая католическая церковь — все это были непреложные истины.
Прибыв в армию, занятую умиротворением, он начал с того, что дрался, жег, бил сапогами и кулаками по лицу тех, что зовутся феллага. Он никого не изнасиловал, но просто из отвращения, по собственной слабости. Он не пытал, правда потому, что не представился случай, но видел, как пытали другие, и не испытывал при этом ни особого удовольствия, ни угрызений совести, хотя и получил некоторое удовлетворение, будучи уверен в том, что пытали во имя правого дела.
И вот однажды вечером, как сам он рассказывал, во время очередного прочесывания нашло на него прозрение. Сомнения, угрызения совести, мучительные вопросы — все, что когда-то втолковывали ему на уроках катехизиса, все слова и понятия, казавшиеся ему до сих пор столь неизбежными, сколь и ненужными цветочками церковной риторики, вдруг заполонили его сознание. Вскоре после этого, получив отпуск, Гамлет отправился взглянуть на свою родную Бургундию, где ждали его невеста, и аббат, с которым у него было связано столько воспоминаний юных лет, и коровы, и зеленая трава, и доброе вино, и старые церкви, и глубокий покой над всем этим. В часть Гамлет вернулся другим человеком. Он воспылал желанием умереть, как великомученик, во имя вновь обретенной веры. С той поры прошел уже год, но рвение его все не угасало. Он воображал себя Христом или по меньшей мере одним из его апостолов, которому предопределено нести в мир слово добра и любви, и твердил это слово всем и каждому, по всякому поводу и без повода. «Особенно без повода», — говорил Марсийак.
Как только он приехал в Талу, каждому стало ясно, что САС он рассматривает как крепость, которую ему предстоит взять приступом; роту считает язычниками, которых он призван обратить в истинную веру; офицеров считает душами, блуждающими в потемках, которые надо скорей спасать и от дьявола, и от них самих, которые надо наставить на путь истинный, озаренный светом милосердия.
Кличка «Гамлет» пристала к нему с того самого дня, когда он, обожая готовые формулировки, изрек:
— Во имя цивилизации не пристало сражаться оружием варваров.
На что капитан ему возразил, что столь необычные методы — явление преходящее.
— Вот именно, — произнес Гамлет, — преходящее! Сейчас мы в порядке исключения позволяем себе подобные методы, а потом будем вынуждены все начинать с нуля. Нет, господа, нельзя безнаказанно играть с огнем. Еще Гамлет на башне в Эльсиноре…
С тех пор и прозвали его Гамлетом.
В большой комнате все говорили одновременно. Но Марсийак их не слушал. Он думал о телефонном разговоре с полковником… «Амируш пользуется явным пособничеством со стороны гражданского населения…» Увы, не так уж это явно! Потому что, несмотря на документы, оставленные Делеклюзом, доносы Тайеба, сведения, добытые Гамлетом, он не только не мог сказать, кто именно из жителей Талы был сообщником феллага, но даже не знал, существуют ли эти сообщники на самом деле. Капитан Марсийак кончил писать. Встал, взял два исписанных листа и внезапно появился с ними в соседней комнате в тот самый момент, когда Гамлет подводил итог какому-то своему рассуждению, которым он явно гордился.
— …Никому не дано избегнуть этого. Необходимо сделать выбор… и существует всего два исхода.
— Итак, сержант, — прервал его капитан, — по-твоему выходит, что нельзя выиграть на двух досках: либо войну проиграешь, либо душу.
— Это не совсем то, что я хотел сказать…
— Так вот, сержант, будь любезен усвоить одну простую истину: для меня и речи быть не может о том, чтобы проиграть войну… для меня, равно как и для любого из моих офицеров… — Он повернулся к притихшим в углу комнаты командирам взводов. — Господа, я как раз собирался вызвать вас… И так как все вы в сборе… У меня нет ни времени… ни малейшего желания… возвращаться к тому, что произошло минувшей ночью… Мой долг, равно как и ваш, — думать о дальнейшем и готовиться к предстоящим операциям… Сам полковник сказал, что Амирушу удалось ускользнуть от нас именно потому, что у него есть сообщники среди гражданского населения, в том числе и здесь, это несомненно… Мной принято решение, призванное устранить это опасное обстоятельство.
Все, не шелохнувшись, слушали капитана. Один Белаид спал в углу.
— Вот список из тридцати человек, — сказал капитан, — двадцать женщин и десять мужчин, все на подозрении. Их необходимо допросить и заставить дать максимум сведений… — Он помолчал, потом добавил — …заставить любыми средствами.
Гамлет заерзал за своем табурете у стойки, остальные подумали: «Сейчас он опять что-нибудь ляпнет». Капитан посмотрел в его сторону.
