Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 2, 2003)
Обратимся опять к школьной программе. Возьмем «Дубровского». Что вспоминается на сей раз? Маша и благородный разбойник Владимир, самодур Троекуров, любовь и разлука, записки в дупле… Романтика! А между тем в «Дубровском» Пушкин не удержался-таки и «осуществил колоссальное экономическое открытие — экономическую конкуренцию между неравновеликими феодальными собственниками. Причем он вывернул наизнанку чисто зоологическую сердцевину души крупного феодала…». (Ай да Пушкин, ай да сукин сын!) Потому что хорошо понимал идеи «Смита, Рикардо и Сисмонди, а позже и Маркса, что базисные, экономические отношения общества определяют все остальные надстроечные отношения — юридические, религиозные, нравственные и так далее». И Троекуров уже не просто барин-самодур, но «мощная экономическая сила». «Присвоив себе всю экономическую мощь, они [Троекуров и князь Верейский] лишили живительных соков нереализованную любовь двух молодых дворян, оставив им несбыточные надежды, утраченные грезы и романтические мечтания. Бесправному феодальному обществу нет никакого дела до человеческой личности, до любви и страданий… А брак является таким же экономическим контрактом, как купчая имения, недаром же он назывался брачным контрактом, куда записывалось приданое молодоженов, причем приданое (то есть имущество, вещи) ставилось на первое место. О личности человека, о душе, тем более о любви никто и не помышлял, а слезы преднамеренно (! — О. Р.) воспринимались как атрибут счастья». Так что, увы, базис определяет-таки надстройку: и любовь, и слезы, и записочки в дупле — плоды зверских экономических отношений. Тут, правда, возникают вопросы. Если в «бесправном феодальном обществе… о любви никто и не помышлял», то как же сам Пушкин женился по любви? Или это тоже был «брачный контракт»? А столь трагическая развязка семейной жизни произошла оттого, что не вписался Александр Сергеевич в феодальную экономику? Впрочем, это, наверное, отдельная тема…
А мы перейдем теперь к «Пиковой даме». И тоже узнаем немало любопытного. Это вам не просто «три карты, три карты, три карты!», здесь «Пушкин дает субъективацию объективной категории буржуазной системы хозяйствования. Это проблема проблем — оптимальность во всем… в размере предприятия, в ведении семейного бюджета, в принятии любых хозяйственных решений… Только умеренность способствует равновесию между производством и потреблением, между материально-вещественными потоками и денежно-финансовой системой, обеспечивающей оборот этих потоков». Если чего-то (или вообще ничего) не поняли, то сами виноваты: нечего было лекции по политэкономии в свое время прогуливать!
В общем, книга получилась очень и очень познавательная. Рассчитана она на педагогов, экономистов, студентов, старшеклассников и всех желающих «ознакомиться с оригинальными экономическими воззрениями А. С. Пушкина». Экономистам наверняка будет приятно, что поэзия служила Пушкину средством выражения экономических теорий. А учащийся гуманитарий, спешно перелистав в ночь накануне экзамена по экономической теории труд Ивана Устияна, может смело рассчитывать на твердую тройку, а то и четверку — за находчивость и эрудицию.
Весьма любопытен и «Указатель имен» в конце книги. Скажем, «Осипова Прасковья Александровна (1781–1859) — высокообразованная аристократка», а вот «Керн Анна Петровна (1800–1879) — высокообразованная и красивая аристократка духа» — чувствуете разницу? Жаль, не дотянула Осипова до «аристократки духа»… Хотя Чаадаев-то вообще просто-напросто «высокообразованный дворянин». Не повезло.
Все равно «скромная попытка изучения политико-экономических воззрений гениального русского поэта А. С. Пушкина» (так сказано в аннотации) вышла на редкость занятной. Да и какая она «скромная»? Настоящий полет экономической мысли над филологическим гнездом{Впрочем, на ту же тему существует основательный труд А. В. Аникина «Муза и мамона. Социально-экономические мотивы у Пушкина» (М., 1989). И. Устиян упоминает автора этой книги в числе своих предшественников, но от ссылок на нее и цитирования, кажется, воздерживается. (Примеч. ред.)}.
А там, глядишь, у Пушкина еще какие-нибудь скрытые таланты обнаружатся. В очередных областях науки: «Пушкин и метеорология» («Тиха украинская ночь…»), «Пушкин и астрономия» («Прозрачно небо. Звезды блещут…»), «Пушкин и…». Гений — он ведь во всем гений. И не зря, не зря было им сказано:
О, сколько нам открытий чудных
Готовит просвещенья дух…
Все-то он предвидел, все-то предугадал…
Ольга РЫЧКОВА.Книги
Эугениюс Алишанка. Божья кость. Избранные стихотворения. Перевод с литовского Сергея Завьялова. СПб., 2002, 125 стр., 1000 экз.
Первая на русском языке книга поэта из нового, еще неизвестного отечественному читателю поэтического поколения Литвы. Алишанка известен также как переводчик современной европейской, в частности польской, поэзии и философской литературы (Юнг, Честертон, Лиотар, Мамардашвили и другие). Издание содержит выборку из четырех книг поэта, сделавших его имя известным не только в Литве, но и во многих европейских странах. Стихи публикуются в оригинале с параллельным переводом.
Фредерик Бегбедер. Каникулы в коме. Роман. Перевод с французского И. Кормильцева. М., «Иностранка», 2002, 207 стр., 7000 экз.
Второй роман на русском языке современного французского писателя, претендующего на репутацию дерзкого ниспровергателя и интеллектуала. Первый роман, с которого русский читатель начал знакомство с Бегбедером, «99 франков» (в переводе И. Волевич — М., «Иностранка», 2002, 312 стр., 8000 экз.; первая публикация — в «Иностранной литературе», 2002, № 2), был посвящен нынешним пиар-технологиям и психологии делателей современной рекламы и соответственно создал автору репутацию «французского Пелевина». Новый роман «обличает» нравы парижской богемы: «В воздухе пахнет дорогими духами, алкогольными парами и потом высшего общества»; «Званый ужин, как было предусмотрено, плавно перетекает в оргию. Душ из шампанского, ведерки для льда, надетые на головы вместо шляп… Танцуют на столах. В этом году нимфомания — коллективна» — ну и так далее.
Мартин Бубер. Гог и Магог. Роман. Перевод с немецкого Е. Шварц. СПб., «Модерн», «ИНАПРЕСС»; Иерусалим, «Гешарим», 2002, 336 стр.
Художественная проза знаменитого философа, писавшаяся им в годы Второй мировой войны, — сюжет образует диалог двух хасидов в Польше начала ХIХ века, беседующих о мессианизме и о Наполеоне.
Давид Бурлюк. Николай Бурлюк. Стихотворения. Вступительная статья, составление, подготовка текста и примечания С. Красицкого. СПб., «Академический проект», 2002, 584 стр., 2000 экз.
Полное собрание стихотворений братьев-футуристов, вышедшее в серии «Новая библиотека поэта».
Круговая чаша. Русская поэзия серебряного века. 1890 — 1920-е годы. Антология. Составитель В. Кудрявцев. Рудня — Смоленск, 2002, 504 стр. 50 нумерованных экземпляров.
Изначально раритетное издание самой представительной по персоналиям (более пятисот поэтов) антологии серебряного века.
Латифа. Украденное лицо. Перевод с французского Е. Клоковой. М., «Текст», 2002, 159 стр., 4000 экз.
Афганистан под талибами изнутри, глазами молодой женщины-мусульманки, сумевшей с семьей бежать в 2001 году в Европу и написавшей эту книгу-свидетельство.
Джейн Остен. Леди Сьюзен. Уотсоны. Сэндитон. Романы. Перевод с английского А. Ливерганта, Н. Калошиной, Н. Кротовской. М., «Текст», 2002, 299 стр., 3500 экз.
Впервые на русском языке три романа классика английской литературы. Предисловие к книге Е. Гениевой, в качестве послесловия — эссе Мартина Эмиса «Мир Джейн» в переводе Э. Меленевской.
Дмитрий Стахов. Арабские скакуны. Роман. М., «ОЛМА-ПРЕСС», 2002, 317 стр., 5000 экз.
Стахов продолжает осваивать «новорусский литературный дискурс», в котором динамичность современной жизни с ее криминальной отчасти окраской, прагматизм доведенный до цинизма, и прочее подаются как современная бытовая экзотика. В отличие от предыдущих его сочинений (рассказов из цикла про Подсухского или романа «Семь путешествий Половинкина») здесь почти нет открытой игры с архетипами мифов. Автор как бы ориентируется на поэтику социально-психологического исповедального (но при этом — и остросюжетного) повествования с обыгрыванием некоторых фирменных для недавней «остросовременной прозы» (аксеновской, времен «Острова Крыма», например) стилистик. Герой романа, он же повествователь, — удачливый в недавнем прошлом журналист, сумевший выжить после «разборки» торговцев оружием, деятельность которых он «пиарил» в прессе, снова оказывается в центре криминального сюжета, возникшего вокруг наследия некоего могучего финансово-религиозного объединения. Среди персонажей — бизнесмены, бандиты, работники спецслужб, персонажи московской художественной богемы, алкаши, роковые женщины, шлюхи, а также современная Москва и условная провинциальная «кондовая Россия», явленная в образе бывшего военно-промышленного полузакрытого города Кокшуйска.
