Андрей Рубанов - Жизнь удалась
Где-то здесь, подумал он, должна быть дорога. От дома до этой дороги около километра лесом. Надо выбираться к дороге. Назад нельзя — там кувалда и пистолет. И бедный Кирилл Кактус. Пришлось пожертвовать Кириллом. Ничего не поделаешь. Сам виноват. Зачем втянул большого человека, члена областного Законодательного собрания, в свою грязную людоедскую затею? Пусть теперь сам отмахивается от кувалды.
Где же дорога? И как, будь я проклят, мне выйти на эту дорогу, если мои руки приросли к груди?
Он задержал дыхание и попытался прислушаться — нет ли погони, однако сердце стучало так громко, словно находилось в голове.
Кончики пальцев щекотало и покалывало. Никитин зажмурился, наклонил голову и вцепился зубами в бинты. Рванул, и еще, и еще. Марлевые полосы надорвались. Он стиснул челюсти с удвоенной силой. Несколько передних зубов — отменная металлокерамика, четыреста долларов за коронку — с тупым звуком треснули и раскрошились, во рту омерзительно заскрипело. Пришлось сплюнуть. Из раненых десен пошла соленая кровь. Дрожа от холода и отчаяния, прыгая на одном месте, дико изгибаясь, хрипя и матерясь, Никитин рвал и рвал повязку кровавым мокрым ртом, терзал, дергал подбородком — пока не освободил сначала локти. Вот удалось развести их в стороны и раздвинуть грудь максимально широко, до громкого хруста в позвоночнике. Вот натянулись нежные перепонки молодой ткани в тех местах, где подушечки пальцев срослись с грудью. Вот они стали лопаться, одна за другой. Резиново поползла рвущаяся кожа. Потекло горячее по животу. Никитин заорал, подняв лицо к черному небу. Рвануть всей силой не хватало духа. Он стал тянуть сначала правую руку — наконец, отделил мизинец, и безымянный, и средний; указательный и большой были толще и грубее, они сопротивлялись, Никитин попробовал опять помочь себе зубами, завертелся, как выкусывающая блох собака, — но не достал; отдохнул несколько мгновений, ожидая появления боли — боль не спешила; кровь текла уже по голым бедрам, заливала пах; опять попытался использовать зубы, плоть его груди была старая, дряблая, он изо всех сил потянул большой палец и наконец вонзил обломки клыков; хрипя и урча, кое-как отгрыз большой, потом указательный; перевел дыхание; попробовал распрямить локоть — не вышло; решил пошевелить освободившейся кистью — она не слушалась; ощущение было странным, очень глупым; лучезапястный сустав не функционировал, облепленные кусками пластыря пальцы отказывались работать, как будто тело напрочь забыло об их существовании; лишь иногда тонко, болезненно простреливало в фалангах.
Освободил вторую руку. Остатки повязки прилипли к ранам, к голому мясу. Он опять выплюнул крошево, выпрямился и завыл, как зверь. Огляделся. Воздух вдруг опрозрачнел, стал сухим и колким. Сквозь мрак, сверху вниз, падало обильное, легкое, ледяное. Стоять на одном месте не было никакой возможности, ступни онемели, икры сводило судорогой — пришлось опять бежать. Пропитавшиеся водой и грязью полы халата хлопали по коленям. Отвыкшие за месяц неподвижности, руки безвольно болтались.
Были когда-то два великих игрока, Кругов и Макаров. А пришей им пальцы к брюху, выгони их босиком в заснеженный лес, да в памперсе, да чтоб сзади преследовали с кувалдой наперевес — еще неизвестно, как повели бы себя прославленные спортсмены…
Глотая слезы боли и ужаса, облизывая кровоточащие пальцы, заворачиваясь в липкий халат, Никитин метался по лесу, пытаясь отыскать хоть какой-нибудь ориентир.
Вдруг увидел огни. Побежал, скользя и обмирая. Приблизился. Башкой вперед продрался сквозь кусты.
Ему открылась излучина реки, лед и расчищенный от снега пятачок на льду. В бледном свете фонаря несколько мальчишек, в валенках и драных зипунах, старательно ругались и гоняли шайбу.
— Мальцев проводит силовой прием! — орал один.
— Харламов бросает от синей линии! — вторил другой.
— Эспозито отражает! — возражал третий, голкипер, облаченный, поверх пацанского пальтуганчика, в промасленный взрослый ватник, задом наперед, а-ля вратарский панцирь.
— Повторный бросок Харламова! Добивание!..
Стук клюшек и тонкие азартные вопли приглушал снегопад.
Никитин узнал мальчишку-вратаря и побежал, понимая, что обязательно надо сказать что-нибудь хорошее этому мальчишке. Приободрить. И напророчить, что мальчик станет прославленным игроком, звездой хоккея. Потом — депутатом областной Думы и президентом Фонда ветеранов спорта. Пусть мальчик ничего не боится, смелее выходит под удар. Боль, усталость, травмы — не бойся.
О себе забудь, думай о команде. Не сходи с места. Знай правила игры. И ничего не бойся.
Бойся только одного: чтоб пришлось тебе однажды голым и окровавленным бежать через черный лес, спасаясь от тех, кто придет наказать тебя за твою глупость и жадность.
8. Зиндан
— Что-то долго ехали, товарищ начальник.
Полковник Мудрук — руки в карманах — вошел и с отвращением огляделся.
— Снегопад, — сказал он. — Гололед. Два раза чуть с трассы не вылетел. Что тут у тебя?
— Похищение, вымогательство и убийство.
— Приведи себя в порядок.
Капитан посмотрел в зеркало и вздрогнул. Увиделось там мокрое, словно мышь, содрогающееся в ознобе животное, с ног до головы засыпанное серой штукатурной пылью; глаза дико блестят; ладони — в запекшейся крови. Не офицер милиции, а кошмарный монстр.
— Виноват.
— Бригаду вызвал?
— И бригаду, и «Скорую».
Полковник несколько раз ударил в пол подошвами, стряхивая с ботинок снег — как будто пришел в гости.
— Где тела?
— Оба в подвале.
— Показывай.
— Товарищ полковник, вы бы окурочек здесь не бросали. Не приведи бог — за вещдок проканает…
— Не учи дедушку кашлять, — проворчал Мудрук, однако недокуренную сигарету притушил о подошву и сунул после некоторых раздумий в карман собственной дубленки.
Когда-то вполне нарядная шкура темно-апельсинового цвета была теперь здорово обтрепана: локти потерты, пуговицы висят, края карманов засалены. Таков был и весь полковник. Седовласый дядька с бледным лицом, слегка обвисшим от хронического недосыпа.
Спустились вниз. Свинец перешагнул лежащего навзничь Кактуса, кивнул:
— Один из членов банды.
Полковник досадливо крякнул.
— Ты его?
— Так точно.
— А где ствол?
— Вон валяется.
— Откуда взял?
— Здесь нашел, — капитан сделал, как сумел, невинное лицо. Тут же подумав, что актер из него плохой. — Пистолет, я думаю, принадлежал одному из бандитов…
Начальство присело на корточки и задумчиво засопело. Капитан помалкивал.
— Слушай, Свинец. Это же твой ствол. Это я тебе его подарил. После того дела в Урус-Мартане. Это твой «стечкин»!..
— Был мой, — ответил капитан твердо. — А теперь, значит, ихний. Преступников.
Мудрук кашлянул. Снег на его плечах таял, капли падали на цементный пол, на криво изогнутое, неподвижное тело Кораблика: неестественно вывернутая голова, одна рука на отлете, сжимает оружие, другая — возле лица, ладонь прикрывает глаза и лоб, словно испугался человек собственной смерти и решил отгородиться от нее хоть как-то, хоть чем-то.
— Ладно, — сипло произнес полковник. — Разберемся. Где второй?
— Здесь, за дверью.
— Ага. Включи-ка свет.
Заглянув, начальство шепотом выругалось, сдавленно прошептало:
— Чего только не вытворяют.
— Я уже все осмотрел, — тихо доложил Свинец. — Тело привязано к кровати. Руки, ноги, колени, плечи — стянуты ремнями. Очень туго. Я проверил. Он не мог пошевелить ни единым мускулом. Голова тоже укреплена, по лбу и подбородку — так, чтобы он мог смотреть только в экран.
— А телевизор неслабый. В магазине почти сто тысяч стоит. Когда пойду на пенсию, ты мне такой подаришь. Ему что, кино показывали?
— В общем, да. Только кино — особенное. Про него самого. Наверху есть еще один телевизор. Там полно дисков и кассет. Товарищ полковник, они его обрабатывали очень тонко. За ним вели наблюдение. Не один день. Снимали скрыто, профессионально, новейшей аппаратурой, иногда — с двух или трех точек. Есть даже его детские фотографии. Отреставрированы, обработаны компьютером. Это не кино. Ему крутили сериал, с ним самим в главной роли…
— Зачем?
— Думаю, дело в деньгах. Погибший задолжал крупную сумму.
— Ага. Значит, ты его уже опознал.
— Так точно. Матвеев Матвей Матвеевич, шестьдесят восьмого года, уроженец Москвы, занимался импортом вина…
— Откуда информация?
— Работа такая.
Начальство помедлило, оглядывая внутренности камеры: голые стены недорогого силикатного кирпича, цементный пол.
— Ладно. Тогда скажи мне, как ты вообще здесь очутился.
— Получил оперативные данные, требующие безотлагательного вмешательства.
