Бернар Клавель - В чужом доме
На следующий день он сообщил о смерти Виктора.
— Это точно, — сказал он. — Солдат, который служит с ним в одном полку, написал об этом домой. Вот только похоронная еще не пришла. Так что распространять новость пока не следует.
— А кто он такой, этот солдат? — полюбопытствовал Жюльен.
— Сам не знаю. Мне об этом рассказал один малый в кафе «Коммерс». Он знаком с его свояченицей.
Они много говорили о смерти Виктора вплоть до того дня, когда узнали от его невесты, что он себя отлично чувствует и что его полк вот уже две недели стоит в шестидесяти километрах от границы.
Хозяин пожал плечами.
— Есть же такие мерзавцы, которые любят распространять дурные вести! — заявил он. — Так бывает во время каждой войны. Они деморализуют народ… Эти люди подкуплены врагом.
И он обрушился на шпионов, на парашютистов, а заодно стал проклинать воздушные тревоги.
Уже скоро оба ученика перестали прислушиваться к его словам. К тому же торговля, которая в первые дни войны заглохла, теперь снова несколько оживилась. Поэтому Жюльену и Кристиану приходилось работать все дольше и дольше, и от усталости у них ныли руки и плечи.
Во вторник, в середине сентября, Жюльен навестил родителей. Вернее, он поехал к ним в понедельник вечером, но должен был вернуться во вторник после обеда, чтобы замесить тесто. Покончив с работой, он вышел из цеха и двинулся к Бирже труда. В небольшом помещении, где он уже давно не бывал, он застал двух женщин: они разговаривали с широкоплечим, дородным и краснолицым мужчиной. Одна из женщин спросила:
— Что тебе нужно, товарищ кондитер?
— Я хотел бы потолковать с господином Жакье.
— Это я, — сказал толстяк.
Голос у него был глухой и низкий. Когда он говорил, все лицо у него подрагивало, особенно подбородок. Жюльен подошел ближе.
— Меня зовут Жюльен Дюбуа, — начал он. — Мой дядя…
Толстяк прервал его.
— Знаю, ты племянник Пьера Дантена. Славный был человек! Когда началась война, я сразу вспомнил о нем. Что бы он сказал, если б увидел, какие вещи творятся! Может быть, это даже лучше, что он умер до начала войны.
Жакье умолк. Обе женщины одобрительно кивнули. Он что-то проворчал, потом спросил Жюльена:
— Ну, как работается? Я до сегодняшнего дня тебя ни разу не видал, но ты, верно, знаешь, мне уже пришлось однажды заниматься твоими делами.
— Благодарю вас, — сказал мальчик.
— Не за что меня благодарить, это моя обязанность. Вот только не хватает у меня времени во всем самому разбираться. Следовало бы еще разок зайти к твоему папаше Петьо. Что, он по-прежнему придирается к тебе?
— Нет, с тех пор как началась война, он не придирается, — сказал Жюльен.
— Понятно! Людей-то у него не осталось, я уверен, что он на тебя всю работу навалил.
Жюльен молча кивнул.
— Он должен бы теперь и платить тебе соответственно, — заметил Жакье.
— Дело в том…
Мальчик умолк, он колебался.
— Давай-давай, чего замолчал? — сказал Жакье.
— Дело в том, что я так или иначе первого октября должен уйти. У меня контракт. И он заканчивается тридцатого сентября.
— Ну и что? Ты хотел бы остаться?
— Нет! — вырвалось у мальчика. — Двух лет с меня достаточно.
Жакье и обе женщины рассмеялись.
— Да, этого больше чем достаточно, — проговорила одна из них. — Всем хорошо известно, что представляют собой папаша Петьо и его двуличная супруга, я уж не говорю об этой старой ведьме, мамаше Раффен!
— Стало быть, тебе нужно другое место, — продолжал Жакье. — Ну, теперь это проще простого.
— У меня уже есть место, — сказал мальчик. — Я сегодня был в Лоне. Родители подыскали мне место еще до объявления войны. Ведь уже тогда было известно, что первого октября я ухожу от хозяина.
— Ну, а теперь тебе хочется уйти или остаться? — спросил Жакье.
— Я бы хотел уйти, но не знаю, имею ли я право или нет?
Жакье поскреб свой внушительный подбородок.
— Вы заключили контракт?
— Да, господин Жакье.
— А дополнительных обязательств в отношении Петьо ты на себя не принимал?
— Нет, но мне кажется, он решил, что я останусь.
— Он тебя о чем-нибудь спрашивал?
— Нет. Только он теперь часто говорит, что из меня получится неплохой рабочий.
Жакье захохотал.
— Видно, у него на сердце кошки скребут, — сказал он. — Но только он, конечно, предпочел бы, чтобы ты сам попросил у него место. Или просто остался без всяких разговоров. Тогда он смог бы положить тебе то жалованье, какое сам пожелает.
Жюльен немного подумал, потом снова спросил:
— Значит, если я захочу уйти, то еще не поздно его предупредить?
Жакье положил обе руки на небольшой столик, затем оперся на локти и чуть подался вперед. Откашлявшись, он неторопливо стал объяснять:
— Слушай меня внимательно. Если ты решил уйти, ты ничего не обязан ему говорить. Твой хозяин уже предупрежден об этом два года назад. Ты поступил к нему в обучение по контракту, вы оба подписали этот контракт, стало быть, он не хуже тебя знает, какого числа истекает срок. Вот почему ты не должен ни о чем предупреждать. Если хочешь, ты вправе нынче вечером напомнить ему, что у тебя нет желания оставаться дольше под его гостеприимным кровом.
Обе женщины и Жюльен прыснули. Жакье немного помолчал, потом прибавил:
— Ты вправе также дождаться получки, положить деньги в карман и сказать: «Спокойной ночи, хозяин, довольно я на вас насмотрелся, а теперь, пожалуй, дома поживу!»
Все снова рассмеялись. Толстяк встал, подошел к мальчику и положил руку ему на плечо.
— Я не стану давать тебе советы, — сказал он. — Ты уже достаточно взрослый и поступишь так, как тебе захочется. Но, должен тебе сказать, я всегда считал, что нелепо делать гадости хозяину, если можно без этого обойтись. Смысл профсоюзного движения совсем в другом. Не затем люди живут на земле, чтобы грызться без нужды. И без того хватает войн… А человек — это человек. Ты меня понимаешь?
Жюльен кивнул. Жакье проводил его до дверей, помешкал, кашлянул и затем сказал:
— С другой стороны, если ты и в самом деле уверен, что этот субъект — мерзавец, тебе виднее. Судя по тому, что мне о нем говорил твой дядя, и по тому, что мне известно от Колетты, ваш хозяин не самый лучший представитель рода человеческого.
Жакье внезапно умолк, поморгал, потом, сжав руку Жюльена, вдруг проговорил:
— Вот что, давай-ка вспомним твоего дядю Пьера. Ты его хорошо знал?
— Еще бы!
— И любил?
— Еще бы!
— Будь он жив, ты бы к нему обратился за советом?
— Конечно.
— Так вот, поразмысли хорошенько, спроси себя, как бы он поступил на твоем месте… Поразмысли, и я уверен, что тогда ты поступишь, как должен поступить человек, потому что Пьер Дантен был человек… Настоящий человек.
65
Когда Жюльен в среду утром вновь увидел хозяина, он еще не принял решения. Как обычно, он взялся за работу. Стоя на том месте, где прежде стоял мастер, он разделывал тесто, раскатывал его, лепил рогалики и бриоши, а Кристиан укладывал их на противни и в формы. Господин Петьо следил за печью и одновременно занимался плитой. Всякий раз, поднимая голову, Жюльен видел стоявшую на полке, прямо перед его глазами, жестяную коробку со вмятинами и думал о мастере. Воспоминание о том, как мастер последний раз поглядел на него, не покидало мальчика. В ушах все еще звучали слова Андре: «Главное, не валяй дурака! Обещаешь?» Что он хотел этим сказать? Через несколько дней после отъезда мастера в кондитерскую пришла почтовая открытка, где он между прочим писал: «Надеюсь, у вас все благополучно и Жюльен справляется с работой». Ученик каждый вечер заходил к жене мастера, чтобы узнать, нет ли новостей, но письма приходили редко. Больше того, нельзя было даже точно понять, где именно находится Андре, потому что полк его все время перемещался.
Жюльен думал также о дяде Пьере. И о Жакье из конфедерации труда. Жакье сказал: «Пьер Дантен был человек… Настоящий человек». Жюльен пытался представить себе дядю еще живым. Он вспомнил, как однажды, когда он пожаловался на то, что хозяин с ним дурно обращается, дядя сказал: «Папаша Петьо — отвратительный человек. На твоем месте я бы когда-нибудь, накануне праздника, ушел от него, даже не предупредив. А потом, во время манифестации, прошел бы мимо кондитерской с красным флагом и громко запел Марсельезу…» В тот день Жюльен только посмеялся. Дядя Пьер был известный шутник. Ну, а может, под видом шутки он часто высказывал свои подлинные мысли?
Не переставая работать, Жюльен время от времени поворачивал голову и быстро взглядывал на хозяина.
Наморщив лоб, стиснув зубы от непривычных усилий, господин Петьо стоял у плиты и старался справиться с работой, которой не занимался уже много лет. Жюльену снова послышался голос Виктора: «Хотел бы я знать, вправду ли он был когда-то кондитером? Разве его поймешь, он ведь мастер голову морочить!»
