Джонатан Франзен - Поправки
Женщины-водители, пересекавшие Моми по параллельному мосту Черри-стрит, видели, как Альфред торчит там: плечи развернуты, живот подтянут, ветер играет обшлагами брюк, – и, должно быть, чувствовали то, что почувствовала Инид, впервые увидев суженого: это – мужчина. Он вроде бы не замечал их взглядов, но изнутри ощущал именно то, что они видели снаружи. Днем он был настоящим мужчиной и показывал это, афишировал, если угодно, балансируя без рук на высоте, на узких планках, вкалывая по десять-двенадцать часов без перерыва, составляя перечень изъянов изнеженной восточной дороги.
Ночь – другое дело. Ночью он лежал без сна на жестких, будто картонных матрасах и составлял перечень изъянов человеческого рода. В любом мотеле ему, как нарочно, доставались соседи, совокуплявшиеся всю ночь напролет, точно в последний раз, дурно воспитанные, недисциплинированные мужики, хихикающие и визжащие бабы. В час ночи в Эри, штат Пенсильвания, девица за стенкой орала и визжала, как проститутка. А какой-то негодяй умело ее обрабатывал. Черт бы побрал эту девчонку, которая «смотрит на жизнь просто». Черт бы побрал ее легкомысленного и самоуверенного парня. Черт бы побрал их обоих – неужели нельзя потише?! Людям, видно, даже в голову не приходит, что за стеной кто-то томится без сна. И попускает же Господь существование эдаких тварей! К черту демократию, навязывающую подобное соседство. Гореть в аду проектировщику мотеля, поскупившемуся на хорошую звукоизоляцию, чтобы оградить покой постояльцев, которые как-никак платят за это. А еще Альфред проклинал управляющего, не предусмотревшего специального номера для таких страждущих, как он сам. Проклинал легкомысленных и распущенных жителей Вашингтона, штат Пенсильвания, которым не лень проехать 150 миль, чтобы посмотреть футбольный чемпионат средних школ, – они заполонили все гостиницы северо-западной Пенсильвании. И соседи по мотелю тоже хороши – не возмущаются происходящим у них под боком распутством, и все человечество бесчувственно, и все это ужасно несправедливо. Несправедливо, что мир думать не думает о человеке, который всего себя отдает миру. Больше всех работает, тише всех ведет себя в мотеле, во всех отношениях – настоящий человек, а какая-то пародия на человека лишает его сна своими похотливыми актами…
Нет, он не плакал. Если б он заплакал, если б услышал свой плач в два часа ночи в пропахшем табаком гостиничном номере, мир бы рухнул. Чего-чего, а дисциплинированности у него не отнимешь. Силы воли, чтобы удержаться, запретить себе, у него в избытке.
Но спасибо за это никто не скажет. Кровать в соседнем номере стучит по стене, мужчина стонет, точно плохой актер, девица задыхается в экстазе. И каждая официантка в каждом городке, расстегнув стратегическую пуговицу на блузке с монограммой, наклонялась к нему, демонстрировала пышные округлости:
– Еще кофе, красавчик?
– Да, пожалуйста.
– Это ты краснеешь, миленок, или свет так падает?
– Чек, пожалуйста.
В кливлендском «Олмстед-отеле» он застал возле лестницы швейцара, сладострастно лобызавшего горничную.
Стоило ему закрыть глаза, как проинспектированные пути складывались в «молнию» на ширинке, которую он все не мог открыть, и семафоры за его спиной меняли сигнал с запрещающего красного на приглашающий зеленый, едва Альфред проезжал мимо, и на его продавленный матрас в Форт-Уэйне слетались чудовищные суккубы, женщины, у которых все тело, даже одежда, улыбка, скрещенные ноги источали похоть, словно влагалища, но остатки сознания (только бы не испачкать простыни!) удерживали набухавшую каплю спермы, а когда на рассвете глаза его вновь увидели вокруг Форт-Уэйн, в добела раскаленных пижамных штанах ничего не обнаружилось, – победа, ибо всему вопреки суккубам не удалось его соблазнить.
В Буффало начальник дистанции прикрепил к двери кабинета постер с Брижит Бардо; в Янгстауне Альфред обнаружил под гостиничной телефонной книгой порнографический журнальчик; в Хаммонде, штат Индиана, покуда он пережидал на боковой ветке, пропуская грузовой состав, слева от него на футбольном поле студентки из группы поддержки садились на шпагат, и самая блондинистая из них даже подскакивала в нижней точке шпагата, словно целовала растрескавшуюся грязь хлопчатобумажной ленточкой своих трусиков; и тормозной вагон развязно затрясся, возвращаясь на главный путь, – вот так мир изощренно терзал добродетельного мужа.
Он вернулся в Сент-Джуд в служебном вагоне, прицепленном к междугородному грузовому составу, на Юнион-Стейпш пересел в электричку до своего пригорода. Деревья во всех кварталах от вокзала до дома уже почти облетели. Спешим, спешим навстречу зиме. Кавалерийские отряды листвы мчатся по тронутым утренниками лужайкам. Альфред остановился посреди улицы и взглянул на дом, принадлежавший отчасти ему, отчасти банку. Водостоки забиты ветками и желудями, клумбы с хризантемами запущены. А жена снова беременна. Месяцы влекут его по рельсам годов, и никуда не свернешь: все ближе день, когда он станет отцом троих детей, день, когда выплатит по закладной, день, когда он умрет.
– Симпатичный чемоданчик, – похвалил Чак Мейснер, притормозив и выглядывая из окошка «ферлейна». – Я было принял тебя за коммивояжера.
– Чак! – от неожиданности Альфред вздрогнул. – Привет!
– Рассчитываю на легкую победу. Мужа-то никогда нет в городе.
Альфред рассмеялся – а что еще ему оставалось? Они с Чаком то и дело сталкивались на улице, инженер вытягивал руки по швам, банкир вольготно восседал за рулем. Альфред в деловом костюме, Чак – в костюме для гольфа. Альфред тощий, с впалой грудью, Чак – лоснящийся, грудь обвисла. Чак не засиживался на работе в возглавляемом им филиале. И все же Альфред считал Чака своим другом. Чак внимательно слушал, уважал его работу, признавал незаурядные способности соседа.
– В воскресенье видел Инид в церкви, – продолжал Чак. – Она сказала, ты уже с неделю как уехал.
– Одиннадцать дней в пути.
– Авария?
– Нет, – с гордостью произнес Альфред, – проинспектировал всю колею «Эри-Белт-рейлроуд» миля за милей!
– «Эри-Белт». Хм. – Зацепившись большими пальцами за руль, Чак сложил руки на животе. Беспечный вроде бы, а на самом деле весьма бдительный водитель. – Ты здорово работаешь, Альфред, – сказал он. – Ты – замечательный инженер. Так почему же именно «Эри-Белт»?
– Есть причина, – отозвался Альфред. – «Мидленд-Пасифик» покупает ее.
Мотор «ферлейна» по-кошачьи чихнул. Чак вырос на ферме близ Сидар-Рапидс, его оптимизм уходил корнями в глубокую, богатую влагой почву восточной Айовы. У фермеров восточной Айовы не было причин отказывать миру в доверии. А та почва, на которой могли бы возрасти надежды Альфреда, давно унесена прочь знаменитыми ураганами западного Канзаса.
