Александра Маринина - Ад
В шесть часов тоже дозвониться не удалось. Аэлла включила мобильник только около половины седьмого. Голос ее, доносящийся из трубки, звучал неуверенно и как-то растерянно, и Люба подумала, что, наверное, не ошиблась, подруга и в самом деле только-только вылезла из постели.
— Ты мне что-нибудь скажешь? — деловито спросила Люба. — Уже есть информация?
— А ты где сейчас? — последовал встречный вопрос.
Неужели Аэлла тревожится так же, как отец? Странно. Не похоже на нее.
— На работе.
— А-а-а…
Снова пауза. Люба начала сердиться. Что происходит, в самом-то деле? Неужели так трудно сказать несколько слов?
— А я думала, ты дома, — послышался голос Аэллы. — А Родик где? С тобой?
— Нет, Родик сегодня навещает Дениса.
— Значит, ты одна?
Люба с трудом подавила закипающее раздражение.
— Да, я одна. Ты мне скажешь что-нибудь?
— Скажу… Только ты не думай… Ну, в общем, они сказали, что Колю больше не ищут.
Слава богу! Люба чуть не взвизгнула от радости. Они больше не ищут ее сына, и он может спокойно возвращаться. Только нужно сделать так, чтобы он об этом узнал. Как же ему сообщить?
— Значит, его простили? Или забыли?
— Люба, они не простили и ничего не забыли.
— Но ты же сказала, что его не ищут, — не поняла Люба.
— Его не ищут, потому что его нашли.
Люба не могла понять, что ей сказали. Какие-то слова, вроде бы знакомые, но в то же время непонятные. Каждое слово в отдельности имело смысл, а вместе эти слова не складывались в фразу, которую она могла бы постичь.
— Как… нашли? — с трудом спросила она.
— Вот так. Нашли.
— И… и что?
— Ничего. Всё. Любаша, я не знала, как тебе сказать, все тянула, тянула, даже телефон отключила, чтобы с тобой не разговаривать. Плохо, что ты сейчас одна…
— Погоди, — Люба потрясла головой, словно пыталась проснуться. — Погоди, Аэлла. Что значит — всё? Его что…
— Да, — подтвердила Аэлла. — Да. Володя просил тебе передать, чтобы ты его больше не ждала.
Люба замерла неподвижно с трубкой в руке. Это неправда. Это не может быть правдой. Она ничего не почувствовала. Между матерью и ребенком есть сильная биологическая связь, и если с ребенком случается беда, мать не может ничего не почувствовать, в этом Люба была абсолютно убеждена. А ведь она ничего не чувствовала, жила себе, как обычно, радовалась, огорчалась, ходила с Родиславом в гости, принимала гостей у себя дома, смотрела телевизор, работала, спала. Как же так? Как же могло получиться, что Коли больше нет? Совсем нет. И больше никогда не будет. Почему она ничего не почувствовала? Почему сердце не заныло? Почему, почему? Как же так?
— Этого не может быть, — твердо произнесла она. — Я не верю.
— Люба, Володя не врет. Он платит деньги, и ему дают правдивую информацию, а он передает ее мне. Ему сказали, что Колю нашли и разобрались с ним. Ему так сказали, понимаешь?
— Но может быть… Ведь совсем не обязательно, чтобы «разобрались» означало…
Она не могла произнести это слово, тщательно избегала его, словно, сказанное вслух, оно обрело бы силу необратимой реальности.
— Володя расспросил обо всем подробно. Тебе эти детали ни к чему. Но информация точная.
— Я хочу знать, — потребовала Люба. — Скажи мне все, что знаешь.
— Любаша…
— Скажи. Я все выдержу. Но я должна знать.
Колю Романова застрелили и закопали в котловане какой-то большой стройки. Это произошло больше месяца назад, и теперь над котлованом уже высятся три первых этажа высотного многоквартирного дома где-то на границе с Северным Казахстаном. Колю никогда не найдут. Вернее, его тело.
— Как ты поедешь домой? — голос Аэллы пробивался к Любе как сквозь подушку, казался далеким и невнятным.
— Домой… На машине… — рассеянно ответила Люба.
— Хочешь, я приеду за тобой?
— Не нужно.
— Или давай я позвоню Родику и скажу, чтобы он приехал и забрал тебя с работы. Ты там совсем одна… Я ведь не хотела тебе говорить… лучше бы, чтобы ты была с Родиком… такое известие, а ты одна…
Аэлла все говорила и говорила, но Люба не слушала ее. Сердце билось в груди мощными частыми толчками, которые отдавались в горле и в висках. Она с недоумением посмотрела на зажатую в руке телефонную трубку и положила ее на рычаг. Ей хотелось закричать в голос, изо всех сил, закричать, завыть, забиться в слезах, и чтобы ни перед кем не было стыдно, чтобы не нужно было сдерживаться и сохранять приличный вид. Ей нужно было выплеснуть всю боль, все свое накопившееся за несколько лет напряжение и внезапно обрушившееся на нее горе. «Я больше не могу, — подумала Люба. — Я больше не выдержу. Я сойду с ума».
Почти ничего не видя от застилавших глаза слез, она ощупью вышла в маленькую комнату отдыха, дверь в которую располагалась прямо за ее креслом, бросилась на диван, прижала к лицу кожаную подушку, вцепилась в нее зубами и издала глухой протяжный вой. Грудь разрывалась, виски ломило, внутри разливалась леденящая пустота.
Через четверть часа Люба Романова вышла из комнаты отдыха в кабинет и перезвонила Аэлле.
— Прости, что бросила трубку. Не справилась с собой, — устрашающе ровным голосом произнесла она.
— С ума сошла! Не вздумай извиняться. Я все понимаю. Ты действительно не хочешь, чтобы я приехала? Подумай как следует.
«Хочу, — подумала Люба. — Конечно, я хочу. Хочу, чтобы приехала ты, и Родислав тоже чтобы приехал, и чтобы он все узнал не от меня, и чтобы пережил этот удар один, без меня, потому что у меня нет сил его поддерживать и утешать, и у меня нет сил набраться мужества и сказать ему. Я больше не могу. Я больше ничего не могу. Я умерла».
— Спасибо, Аэлла, я справлюсь.
«Я не справлюсь. Я больше никогда ни с чем не справлюсь. Я не смогу быть поддержкой ни Родику, ни Лельке, ни папе. У меня больше нет сына. Господи!!!»
Она тупо смотрела на разложенные на столе бумаги. Зачем они здесь? Что она делала? Составляла какой-то план… Какой? Зачем? Для чего? Какое это все имеет значение, когда Коли нет… Надо позвонить Бегорскому, сказать, что план, который он ждет завтра с утра, не будет готов. Андрей спросит: а когда? Что ему ответить? Что никогда? Придется ему все объяснять, но у нее нет сил, она не сможет произнести вслух страшные слова о том, что Колю… Нет, она не только вслух, она и мысленно их произнести не может. А как же Родик? Как ему сказать? Или не говорить? Не расстраивать? Пусть поживет еще несколько дней в покое, пока она наберется сил и сможет сказать ему.
Это было очень соблазнительно. Пересидеть здесь еще пару часов, постараться окончательно прийти в себя, налепить на лицо выражение покоя и безмятежности и вернуться домой. Никому ни о чем не говорить. Покормить ужином, посидеть перед телевизором и лечь спать. А завтра уйти на работу и погрузиться в повседневные заботы. Хотя нет, посидеть перед телевизором не удастся, телеканалы прекратили вещание в связи с пожаром. Ну, можно посмотреть какое-нибудь кино на видике. Получится ли у нее? Надо постараться. Может быть, ей даже удастся закончить план, чтобы завтра утром отдать его Андрею, тогда можно сегодня не звонить и ничего не объяснять.
