Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2007)
Случившаяся повесть — итог зрелых размышлений. Ума холодных наблюдений и сердца горестных замет, не без того, да. Иногда героям отданы мысли, которые явно принадлежат автору. Есть и синтетический смысл, рождающийся в целостном видении явленного мира… Общий вектор мыслей и интуиций Письменного, пожалуй, должен привести к единственному выводу: главное событие русской истории и общее дело русского народа — это литература. Она раньше жизни, больше жизни, важнее жизни. Она — случилась и состоялась. А все остальное имеет смысл и значение именно в той мере, в какой причастно таким образом понятым литературе и судьбе писателя. Вокруг и по поводу. Никакой другой жизни, в сущности, и нет. Миражи, фикции…
Россия — это, по сути, литературная община. Русский народ — народ книги. Русский человек — человек книги, пишущий книгу, вписанный в книгу и из книги становящийся самим собой. В пределе именно таков своеобразный, творческий, несводимый к любой обрядности христоцентризм отечественной культуры. Такова специфика русского Эха, Зова и Окликанья.
Евгений Ермолин.
Москва — Ярославль.
"Чрез звуки лиры"
Глеб Шульпяков. Жёлудь. М., “Время”, 2007, 80 стр. (“Поэтическая библиотека”).
"Жёлудь” — вторая книга Глеба Шульпякова, а вторая книга — это всегда трудное испытание. Новизна высказывания уже не служит оправданием его существования. Авансы, щедро выданные первой книге, нужно оправдывать. Нужно отвечать на вопрос, а не была ли первая книга случайным успехом? Хватит ли сил на продолжение? Есть ли что добавить к тому, что уже сказано, или дальше последует только повторение пройденного, автоматизация письма, самоповтор?
Первая книга Шульпякова — “Щелчок” — вышла в 2001 году. Она была встречена критикой благожелательно. С тех пор утекло много слов. Глеб Шульпяков за это время выступил и как эссеист, и как драматург, и как прозаик. Его поэтическая работа несколько отошла на второй план, по крайней мере если судить извне.
Играет ли книга такую уж важную роль в жизни современного русского поэта? При всей малости журнальных тиражей они все-таки значительно больше, чем тиражи поэтических книг. Ну так давайте печатать подборки стихов, их, во всяком случае, просматривают и критики, и читатели в паузах между чтением прозы, статьями и эссеистикой на актуальные темы. Может быть, издавать книги — это ненужная роскошь, баловство? Все-таки это не так. Даже если у книги меньше читателей, чем у журнальной подборки, это — другой читатель. Этот читатель (или Читатель) — собеседник поэта, а не любитель словесности вообще. И ответственность перед ним — другая.
“Книга есть кубический кусок горячей, дымящейся совести — и больше ничего”
1. Кубический — потому что у книги есть объем, она не только высказывание, но еще и вещь этого мира. Ее можно взять в руки. И она должна быть оснащена всем необходимым для автономного существования и самостояния. Например, у нее должен быть корешок крепкий. Как ни странно, именно в наше время, когда с помощью электронного копирования содержание книги легко растиражировать в любом количестве экземпляров, книга становится по-новому важна. Чистое содержание способно спокойно существовать в информационном пространстве, где страница принципиально плоская и даже односторонняя, где шрифт можно поменять по желанию и все со всем объединить и перетасовать. Книга подчеркивает отличие чистого содержания от реальной вещи — у которой есть объем, есть шрифт, которую можно взять в руки и можно с раздражением отбросить.
В книге “Жёлудь” три раздела. Первый, заглавный раздел так и назван — “Жёлудь”, он состоит из коротких стихотворений, как правило восьмистиший. Это — наблюдения, которые заканчиваются характерным отсутствием точки. Второй раздел — “Запах вишни”. В него вошли три поэмы, написанные свободным стихом: “Алла-алла!..”, “Запах вишни” и “Мураново”. Третий раздел — “На старом кладбище в Коломенском” — составили более пространные и более осложненные по строфике, по сравнению с первым разделом, поэтические высказывания.
Некоторая сухость и строгость стихов из первого раздела, свободные по форме, но подчиненные сюжетному движению поэмы из второго раздела находят в третьем своего рода замыкание. Тезис — антитезис — синтез. Жесткая трехчастная схема. И при этом сквозь всю книгу проходит почти безнадежный поиск действительной опоры, которой, по-видимому, нет в этом мире, да и была ли она когда — неизвестно.
Почему книга называется “Жёлудь”?
Поэт говорит:
...я знаю! — там жёлудь за шкафом лежал,
а мимо несли бельевые корзины,
их ставили в небо одну за другой,
и двигались простыни над головой
“Жёлудь за шкафом” — это тайное знание, которое принадлежит только тому мальчику, которым был поэт. Об этом больше не знает никто. Если и знал — давным-давно забыл.
Человек живет. Он читает книги, путешествует по миру, говорит с людьми. Его пронизывает и заполняет чужое слово, чужая мысль, он подчиняет себя требованиям внешних обстоятельств. А где же в этом в мире он сам? Где то ядро, ядрышко, которое делает его отличным, единственным, то начало, из которого растет необщее выражение, делающее человека самим собой? Это — детство, но даже детство не целиком. Это редкие детские воспоминания, действительно принадлежащие исключительно памяти человека. Они есть, их не может не быть. Это — жёлудь за шкафом. И это запах вишни, и строчка из Баратынского, и сеанс в Кинотеатре повторного фильма.
“Запах вишни” — поэма о дачном безделье. Живет человек на даче, пишет пьесу, ходит в гости к соседям, говорит необязательные слова, ест вишню... Потом решает, что пора собираться, что отдых затянулся, и уезжает, на обратной дороге размышляя о том, как же родители его зачинали. И придумывает вариант:
А может быть, это случилось в прихожей
прямо на мокрых шубах?
Это случилось нечаянно. Главная тема этой поэмы и есть случайность. Человек выпадает из жесткого круговорота, из подневного расписания, из беличьего колеса столицы. Выходит из круга и останавливается. Круг катится дальше, но уже без него. Дачное бытие именно этим и замечательно — ощущением близости города, которое удивительно подчеркивает окружающий тебя покой, оттеняет такие зыбкие вещи, как запах хвои или вишни... Можно немного поработать, можно отложить, можно пойти в гости к соседям, можно не ходить... И тогда возникает необъяснимая легкость бытия, которая еще называется покоем и волей.
Запахи необыкновенно информативны. Но как запомнить запах, как сохранить его в памяти? Сознательное усилие здесь не поможет. Но если мы вдруг чувствуем тот самый запах, который чувствовали много лет назад, к нам нечаянно возвращается вся картина, возвращаются навсегда забытые и потерянные детали.
В том покое, в котором живет герой поэмы, когда нет никаких неотложных дел и случайные детали играют, как блики на поверхности озера, прожитая жизнь как будто отстаивается и видно далеко вглубь. Когда герой поэмы чувствует запах вишни, он вспоминает женщину в синем фартуке. Он видит ее.
...и я, закрыв глаза, увидел сад, —
как ягоды качаются на ветках
и солнце пробивается сквозь листья.
Когда и где я встретил эту вишню?
......................................
И я, открыв калитку, захожу
в чужие огороды — обмирая
от страха, обрываю с веток
и слышу женский голос у ворот:
“Понравилась тебе чужая вишня?”
Женщина в синем фартуке останавливает мальчика, пододвигает к нему “бидон отборных ягод” и говорит: “Пока не съешь, не выпущу”… Мальчик ест растерянно, испуганно.
“Теперь ты понял?” — “Понял”. — “Ну, иди”.
Я встал из-за стола. “Постой. Умойся.
Куда же ты такой чумазый?”
Что же он понял? Мальчик не знает и не узнает никогда. Но навсегда запомнит…
Это поэма о случайных вещах: о рождении человека, об осе, которая садится на забытое на террасе пустое блюдо в потеках вишневого сока, о незнакомке в синем фартуке. Это — поэма о запахах и отзвуках, о тех обертонах бытия, которые делают жизнь единственной и только твоей.
По сравнению с первой книгой, которая была перенасыщена поэтическими и культурными аллюзиями, в “Жёлуде” отношение к культуре разительно меняется. Поэмы в первой книге — о лермонтовской “Тамани”, о пушкинских “холмах Грузии”, о Марине Цветаевой. Но в “Жёлуде” поэзия больше не кажется Шульпякову главной ценностью бытия, не вокруг поэтического слова вращается мир. Есть более важные вещи — и это те самые запахи, отзвуки, прикосновения.
