Карлос Фуэнтес - Мексиканская повесть, 80-е годы
Алиса сама не знала, удалось ли ей вздремнуть немного, или же она только начала погружаться в сон, когда в дверь постучались и вкатили столик с чайным прибором; еду ей, как и велела утром м-ль Виардо, подавали в номер, чтобы к завтрашнему дню состояние ее улучшилось и она смогла насладиться Венецией. Выпив две чашки довольно безвкусного чая и проглотив гренок с медом, Алиса огляделась и заметила, Что не разложила свои вещи, а чемодан так и стоит открытый на скамеечке. Она вытащила все свои наряды, повесила их в шкаф. Но не смогла удержаться и накинула платье от Лелона, подарок тетки, которое еще ни разу не надевала. Она с наслаждением погладила темный атлас. Посмотрелась в зеркало, отступила на несколько шагов, повернулась боком. И осталась собой довольна. Отыскала длинные золотые цепочки, коралловое ожерелье и надела на шею. Да она и не подозревала, что уже стала взрослой женщиной! В таком туалете она может появиться с тетей Энн где угодно — на приеме во дворце Стамбула, в баре отеля «Ритц» в Париже. Ее охватило ощущение счастья; не задумываясь, она надела пальто и шляпу и снова вышла из отеля, не имея ни малейшего представления, что станет делать сегодня вечером.
Когда она оказалась на улице, часы пробили семь. Она постояла и опять осмотрела дворец, в котором несколько часов назад скрылась королева Ночи. Все окна парадного этажа были ярко освещены. Стоя, как и раньше, на противоположном тротуаре, она пыталась рассмотреть что-нибудь внутри, но видела лишь верхнюю часть нескольких люстр голубоватого стекла. Она пробежала по мосту, подошла поближе к порталу и с разочарованием убедилась, что нигде нет ни единой щели, в какую можно было бы заглянуть. Чей-то голос обратился к ней по-итальянски, и она залилась краской стыда:
— Вы тоже участвуете в празднике Титании?
Это был высокий юноша, тот самый, что днем взял под руку даму, которая произвела на нее такое впечатление. Она испуганно подняла глаза, не зная, что отвечать. Красив ли он? Что-то жесткое чувствовалось в сжатых челюстях, в глубоко сидящих глазах и даже в его густых волосах. Он улыбнулся и показал неровные зубы: боковые были как у ребенка, словно не росли, как остальные. Успокоившись при виде этой улыбки, она осмотрела юношу с головы до ног. На нем был теперь не серый непромокаемый плащ, а темносиние бархатные брюки и куртка, рубашка в мелкую светло — зеленую клетку и галстук бабочкой, тоже синего цвета.
Он несколько раз сильно стукнул дверным молотком, и старый привратник подозрительного вида распахнул дверь. Молодой человек его небрежно приветствовал:
— Начался уже шабаш, Паоло?
Потом взял ее под руку и повел по коридору, выложенному мраморными плитами, по широкой лестнице, сначала в устланную коврами приемную, а потом в залу, должно быть занимавшую большую часть этажа; окна выходили на три стороны; на площадь, на маленькую речушку и на Большой канал. Казалось, перед ней открылся какой-то волшебный ларец, украшенный золотом, пушистым зеленым бархатом, красным деревом и хрусталем. Все сверкало, каждый отблеск отражался в хрустальных подвесках, множился в зеркалах. Трудно было вообразить такую пышность, если смотреть снаружи на скромный фасад, полукруглую арку портала с двумя окошечками, вроде слуховых, по бокам. Она решила завтра хорошенько изучить фасад, выходивший на Большой канал.
Едва они вошли в залу, юноша поднес палец к губам, требуя молчания, затем той же рукой повелительно указал на ближайший стул. Алиса хотела возмутиться против такой властности, но была настолько растерянна, что в конце концов безропотно подчинилась. Он отошел на цыпочках и направился в другой конец залы, где играл камерный оркестр. Солистками были две ангелоподобные девицы, словно сошедшие с полотна Мерлоццо де Форли, в венках из бледно-розовых цветов на прелестных белокурых головках.
Тонкие руки, выступая из пышных складок голубых газовых рукавов, поддерживали флейты.
Перед оркестром небольшая группа женщин окружала ту, что так поразила Алису на площади. Все были одеты как для самого торжественного приема: плечи прикрыты кружевом или прозрачным шелком; шеи, руки, волосы сверкали драгоценностями, и иные из них казались очень старинными. Две выдающиеся особы сидели по обе стороны от хозяйки. Одна — огромная женщина с обезьяньим лицом, в обтянутом платье из черной парчи, которое подчеркивало каждую складку жира, особенно на толстом животе; она слушала концерт с партитурой в руках. Волосы, подстриженные по-мужски, багровые щеки и нос, мешки под глазами еще больше подчеркивали грубость ее лица; бабочка, усыпанная бриллиантами и изумрудами и не слишком умело прикрепленная к седым, чуть ли не наголо подстриженным волосам, была единственным проявлением кокетства, какое она себе позволила. Описать вторую, очень тощую» — значит перечислить подробности совершенно нелепых гардероба и косметики: лицо с тяжелыми челюстями и запавшим ртом, обличающим отсутствие зубов, казалось размалеванным самыми кричащими красками, была она в шароварах, с плеч стекали потоки серо-голубого газа. А между ними обеими — в белой тунике, ниспадавшей скульптурными складками, увенчанная серебряными лаврами — царила Титания. Алису снова потрясла ее красота, еще выигравшая рядом с двумя этими чудовищами. Ее окружало девять или десять женщин разного возраста; некоторые — совсем юные, верно, только начали выезжать в свет. Все замерли неподвижно, словно статуи.
Молодой человек подошел к главной группе, постоял у них за спиной и, едва оркестр кончил играть, поцеловал руку, а потом и щеки той, кого Алиса в этой странной обстановке могла уже считать почти что знакомой. Прекрасная женщина, увенчанная лаврами, милостиво улыбнулась. Потом встала, словно подброшенная пружиной, подошла к музыкантам, погладила по щеке одну из ангелочков-флейтисток и завела разговор с дирижером оркестра. Не глядя, она протянула руку, толстая обезьяна заковыляла к ней, опираясь на узловатую деревенскую палку, совершенно неуместную в этой зале, и подала партитуру.
Алиса видела, как ее провожатый целовал руки, щеки, лоб у женщин, сразу заговоривших во весь голос, словно вознаграждая себя за вынужденное молчание во время концерта. Он сказал что-то самой старой, той беззубой, и она, похлопав его веером по плечу, разразилась хохотом, рванувшим воздух, словно карканье стаи ворон. Испугавшись этого лица, Алиса перевела взгляд на стену, но там огромное зеркало отразило всю картину, и ей почудилось, что, несмотря на расстояние, она видит голые десны старухи. Когда легким, уверенным шагом юноша снова подошел к ней, Алиса заметила, что он еще красивее, чем показался вначале, на секунду она даже почувствовала искушение потрепать его прекрасные волосы. И, снова увидев детскую улыбку на этом, безусловно, мужественном лице, она ощутила легкое головокружение.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Алиса! Алиса Боуэн! А вас? — ответила она, не принимая обращения на «ты».
— Раз уж мы находимся в доме Титании, можешь звать меня Пек.[110] Можешь звать меня как угодно! Пойдем, Титания и остальные хотят познакомиться с тобой.
Не успели они сделать и шага, как дверь с шумом распахнулась. Вбежала бледная пожилая служанка, поправляя наколку. Задыхаясь, она крикнула:
— Синьора! Командор вернулся! Паоло нарушил приказ! Он впустил его, синьора!
Женщины пришли в неописуемое волнение. Многие вскочили, накинули свои шали, бросились к Титании, а та, пораженная известием, уронила партитуру на пол. Могучая женщина-солдафон задрожала, как тонкий листочек; ковыляя и опираясь на клюку, она побежала к своему месту и там неуклюжей ручищей сорвала с головы драгоценную бабочку и попыталась засунуть ее в вырез платья, но не смогла и спрятала под подушкой кресла. Музыканты разложили ноты и инструменты по местам и в ожидании застыли перед пюпитрами. Лицо хозяйки напряглось, и Алиса вновь увидела это выражение разгневанной богини, так глубоко поразившее ее при первой встрече. Она величаво подняла руку, словно призывая свою паству к спокойствию.
Молодой Пек подтолкнул Алису в угол зала и сам спрятался там за ширмой. Алиса же была настолько растерянна, что невольно приняла участие в уже начавшейся сцене. Вслед за перепуганной служанкой вошел мужчина, и в нем Алиса узнала того, кого видела днем в гондоле. По его дыханию было ясно, как быстро взбежал он по лестнице. Он был необыкновенно высок ростом, но фигуру его портило грушевидное брюшко, оттопыривающее серый жилет, все остальное в его наряде было черным, как у священника Похоже было, он вот-вот лишится чувств. Он закрыл глаза руками, не то ослепленный ярким светом после полной темноты, не то не в силах превозмочь ужас перед явившимся его взору зрелищем. Густые брови показались епде более щетинистыми, когда он отнял руки от лица. Пошатываясь, он — двинулся к сбившимся в кружок женщинам. Голос Титании остановил его, глубокий, низкий голос, привыкший повелевать. Благородство тембра, ясность выражений не вязались с искаженным, гневным лицом и пылающим взглядом женщины.
