Айрис Мердок - Ученик философа
Джордж добрался до пианино и взял маленькую черную металлическую обезьянку, совсем крохотную, которая сопровождала Диану в ее скитаниях с незапамятных времен. Словно волшебные талисманы, они следовали за Дианой из кадра в кадр ее жизни, подтверждая, что прошлое существует, что оно ей не приснилось. Они служили странным доказательством того, что наивность, простодушие Дианы существуют и принадлежат только ей. Джордж тоже, и примерно так же, подсознательно реагировал на эти безделушки, старые и новые, осязаемое продолжение души Дианы. Он их уважал. Однако сейчас он нахмурился при виде обезьянки, напомнившей ему одну из нэцке Стеллы.
Он поставил обезьянку на место, открыл пианино и извлек две ноты. (Он, как и Диана, совсем не умел играть.) «Зов судьбы». Он посмотрел на Диану и улыбнулся ей, показывая квадратные зубки. В широко расставленных глазах тлело безумие. Диане никогда не приходило в голову, что широко расставленные глаза придают человеку безумный вид. Его глаза сверкали и горели надвигающимся смехом, но смех все не шел. По-видимому, Джордж был в чрезвычайно хорошем настроении.
— Привет, детка.
— Привет, дорогой. Давно не виделись.
— Гей-го, припев беспечный… Все о'кей?
— Все о'кей.
— Слава богу, что ты здесь.
— Я-то всегда здесь. Жаль, что ты — не всегда.
— О, я… Плуг прошелся по мне, но я все еще жив. Хотя это не важно.
— Что не важно?
— Все. И ничего. Все равно все будет хорошо.
— Что именно?
— Все.
— Хотела бы я тоже так думать. Сядь, подержи меня за руку.
— Я вижу свой путь, я вижу свет на той стороне, это восходит солнце Вечности.
— А я тоже там, в этом свете?
— Ты? Почему ты такая эгоцентричная?
— А ты нет?
— Да. Но твоя работа — не быть эгоцентричной. В чем твои обязанности, как не в вечном прощении? Ты — бог моей жизни.
— Бессильный бог.
— Бог и должен быть бессильным. Христос был бессилен. Он не спас сам себя.
— Ты не веришь в религию, ты просто издеваешься.
— Я верю во что-то, но забыл, как это называется. Чистое познание. Что случается, если отделить субъект от объекта? Субъект перестает существовать. Именно тогда и потому все дозволено.
— О, какая чепуха… Пожалуйста, сядь рядом, подержи меня за руку.
— Не могу. Я слишком завелся, тигр, о тигр, светло горящий…[107]
— Джордж, мне очень хочется когда-нибудь выйти с тобой на свет, на улицу, не таясь, не так, как будто это что-то позорное. Я готова ждать, я буду ждать и ждать и буду счастлива, если только смогу надеяться, что в один прекрасный день мы действительно будем вместе…
— А так ты не готова ждать?
— Без надежды? О… скажи, прошу тебя…
— Что сказать?
— Ну… Джордж… ты же знаешь…
— Часы бьют пять! Мышка — бежать! Скоро пять.
— Джордж, я знаю, что мне нельзя… но теперь, когда мы снова вместе… позволь мне сказать, высказать, что у меня на сердце…
— Говори-говори, у нас свобода слова.
— Джордж, ты ведь не вернешься обратно к Стелле?
— А что, я от нее уходил? Это она ушла.
— Джордж, где она?
— Почем я знаю?
— Ты ведь ничего с ней не сделал? То есть ничего плохого?
— С какой стати?..
— Ой… я не знаю… может… может, из-за меня… или…
— Чтобы я сделал что-нибудь плохое Стелле? Из-за тебя?
Джордж прервался, округлив карие глаза на круглом лице и изобразив ртом букву О.
— Прости, я ничего такого не имела в виду, я просто гадала насчет Стеллы, все гадают…
— В жопу всех.
— Пожалуйста, перестань бегать, что ты как маньяк. Я имею в виду, ты ведь, может быть, хочешь что-то изменить, кто угодно может захотеть что-нибудь изменить, вдруг ты захочешь быть с другой женщиной.
— Я видел ту девушку, Хэрриет Мейнелл, Хэтти, как ее называют.
— Внучку профессора Розанова?
— Видел ее в нижней юбке, с распущенными волосами.
— Где, как?..
— В бинокль, в Белмонте. Ты же знаешь, она в Слиппер-хаусе. У нее такой вид…
— Какой?
— Бледный. Непорочный.
— Ну да, не как у меня. Ты в нее не влюбляешься часом?
Джордж замер рядом с Дианой.
— Нет. Но хотел бы…
— Оставь ее в покое…
— У меня свой долг.
— Ты имеешь в виду, по отношению к Стелле?
— В мире есть долг. Такой, что тебе и не снилось.
— У тебя есть я. Я тебе подхожу. Я тебя люблю. Больше никто тебя не любит.
— Меня любят все женщины Эннистона, я могу любую заполучить, какую хочу. Я бы и Габриель Маккефри мог заполучить, завтра, сегодня вечером. Только мигну ей, она бегом прибежит.
— Неправда!
— Правда. Ладно, мне все равно плевать. Я так страшно устаю. Но все будет хорошо, правда, детка.
— Для нас с тобой?
— Ты не знаешь, каково думать об одном человеке, об одной вещи, день и ночь…
— Знаю! Я думаю о тебе день и ночь.
— Это субъективное. А я говорил о чем-то… метафизическом.
— Между нами нет ничего метафизического, верно ведь?
— Ты — мой отдых от метафизики. Но и ты нереальна.
— Почему же я нереальна? Ох, Джордж, я хочу быть реальной. А Стелла реальна?
— Я же сказал, оставь Стеллу в покое.
— Если б и ты ее оставил в покое.
— Заткнись. Не смей со мной так разговаривать.
— Пожалуйста, не бросай меня совсем, не дай мне совсем потеряться, я не хочу пропасть…
— Пропала, сбежала в чужие края, уже не девица, служанка моя…
— Ох, Джордж, я серьезно, успокойся…
— Не забывай, ты моя рабыня. Ведь верно, детка?
Он наконец сел рядом с диваном и взял ее смуглую ручку.
— Да, Джордж. Я иногда думаю, не убьешь ли ты меня в конце.
— Погляди на свою руку. Ты как индуска. Когда ты наконец бросишь курить?
— Когда ты на мне женишься.
— У тебя в квартире воняет, рука твоя воняет, она вся в пятнах, она бурая и сухая, и мое сердце побурело и высохло, как старый, вонючий, сухой бурдюк. И все же… все будет хорошо… мне надо идти…
— Когда ты опять придешь?
— Не знаю. Через сто лет. Бодрствуй и молись.
— Куда ты?
— В кино.
— Доброе утро, Перл.
— Доброе утро, сэр.
Перл, открыв дверь Слиппер-хауса на звонок Джона Роберта, присела в реверансе. Она делала реверанс только ему. Это было частью спектакля, который не был спектаклем и который она играла для Джона Роберта.
— Как поживаешь?
— Спасибо, хорошо. Да вы же весь мокрый!
Философ действительно промок насквозь и совершенно не нуждался в том, чтобы ему об этом сообщали. Он нахмурился.
Он оделся для этого визита тщательнее обычного, в чистую рубашку и темный костюм, который держал для торжественных случаев. Он осторожно побрился, пройдясь лезвием (не электробритвой) по челюсти и всем складкам дряблой динозавровой шеи, убирая стариковскую седую щетину, которая так заворожила Джорджа. Философ зачесал назад жесткие вьющиеся волосы, отчего они встали дыбом, и надел плащ. И только пройдя часть пути по Хай-стрит в Эннистоне, миновав Боукок, он понял, что идет дождь, и решил, что уже слишком поздно возвращаться за зонтиком, шляпой и шарфом. Дождь был не очень сильный. Однако он усилился, и, когда философ добрался до Форумного проезда, голова и шея у него уже промокли насквозь, и, несмотря на поднятый воротник плаща, вода текла по груди и спине. Ему было неудобно, унизительно и мокро. Он не любил мочить волосы.
Был уже почти полдень, и, конечно, девушки, которых философ предупредил по телефону сегодня утром, заждались, то и дело выглядывая в окно — не идет ли он по тропинке меж деревьев. Перед тем они ударились в уборку и бегали по дому как заведенные, чтобы навести идеальный порядок. (Перл из ревности не разрешала Руби делать у них уборку. Она убирала сама, с помощью Хэтти.) Еще они решали важные вопросы о том, как одеться, должна ли Хэтти надеть свое новое хорошенькое летнее платье и заколоть волосы в узел. Хэтти решила, что новое платье неуместно в такое противное мокрое утро, но позволила Перл помочь ей с прической. Хэтти надела платье цвета корицы, из легкой шерсти, в темно-коричневую полоску, с высоким воротником, который ее старил, и, посоветовавшись с Перл, повязала на шею шелковый шарф, который, по их задумке, должен был придать ей утонченности. Сама Перл, разодевшись, стала похожа на оперную служанку — на ней было темно-синее платье и элегантный полосатый передник.
Когда Перл открыла дверь, Хэтти продолжала стоять в гостиной, где они включили газовый камин. Она не побежала к двери, чтобы приветствовать деда. Она ждала, расправляя подол, поправляя шарф, приглаживая волосы и учащенно дыша. Перл унесла плащ Джона Роберта в кухню на просушку. Она забыла сказать ему, где Хэтти. Джон Роберт не бывал в Слиппер-хаусе больше полувека, с того дня, как поцеловал Линду Брент в верхней комнате во время методистского праздника в Белмонте. Он осмотрелся, заглянул в дверь гостиной и увидел стоящую там Хэтти. Тут прибежала Перл с полотенцем.
