Почтовая открытка - Берест Анна

По окончании допроса настоящим узникам выдают документы, а также небольшую сумму денег и бесплатные талоны на проезд в автобусах и метро. Затем их отвозят в отель, где они смогут отдохнуть в течение нескольких дней. Им во всем помогают «голубые халаты» — члены корпуса женщин-добровольцев, которые снуют по коридорам, управляют стойкой регистрации, дежурят на этажах. Первый отведен под администрацию, выше располагается медпункт, а затем спальные комнаты вплоть до седьмого этажа. Четвертый этаж полностью отведен для женщин.

— Не волнуйтесь, комнаты у нас очень хорошо отапливаются.

Радиаторы отопления работают даже в разгар лета: истощенные узники постоянно зябнут.

— Как странно, они хотят спать на полу, хотя кровати такие удобные.

Депортированные спят на коврах, потому что они отвыкли от кроватей. Часто сбиваются по несколько человек, прижимаются друг к другу и только тогда засыпают. Все чувствуют себя жалкими, отверженными, у них бритые головы, все тело в нарывах и флегмонах. Они страшны. И видеть их — мучение.

В величественном обеденном зале отеля «Лютеция» симметричные линии каменных стен оттеняют пальмы в горшках, монументальные витражи и декоративные колонны — изысканный стиль ар-деко подчинен роскоши и геометрии.

Обед подан, депортированные сидят вокруг столов, они так давно не ели из тарелок, со времен далекой прошлой жизни — кажется, ее не было вовсе. Питьевая вода в посеребренных стаканчиках. Это тоже забыто.

На каждом столе — вазы с красивыми букетами синих, белых и красных гвоздик. Канадский посол во Франции и его супруга привезли из своей страны молоко и варенье для депортированных. Какой-то человек без возраста, наклонив вперед голову, с трудом висящую на тонкой шее, внимательно смотрит на мясо, лежащее перед ним на тарелке. Он привык воровать еду, или, как говорили в лагере, добывать жратву, и теперь не понимает, что можно сесть за стол, и все время переспрашивает разрешения у «голубого халата». Женщины-волонтеры иногда теряются, некоторые из депортированных теперь говорят только по-немецки, другие все время выкрикивают свой регистрационный номер.

— Нельзя уносить нож из столовой, месье.

— А мне нужно зарезать того, кто меня выдал.

Глава 30

Мириам все же проникает в «Лютецию» через дверь-вертушку, ее проталкивают те, кто вместе с ней топтался у входа. Она ищет указатель «Информация для родственников» и обнаруживает у подножия парадной лестницы стенды с сотнями карточек, сотнями объявлений о розыске, сотнями фотографий свадеб, счастливых каникул, семейных обедов, портретами солдат в полной форме. Холл устлан ими от пола до потолка. Стены словно шелушатся листами бумаги.

Мириам подходит к ним вместе с только что прибывшими узниками, которых манят эти образы прежнего мира, сгинувшего под слоем пепла. Глаза смотрят, но, кажется, уже не улавливают смысла того, что изображено. Они боятся, что не узнают себя на выставленных портретах: «Аточно ли я был этим человеком?»

Мириам отходит от стенда, уступая место другим, она ищет бюро информации, и тут какой-то мужчина в панике хватает ее за руку — он принял ее за одну из женщин-волонтеров, которые помогают родственникам.

— Простите, я нашел жену, а она заснула у меня на руках и никак не просыпается.

Мириам объясняет, что не работает здесь: она тоже пришла искать своих. Но мужчина не отстает: «Идемте, идемте», — говорит он и тянет ее за руку.

Мириам видит женщину, сидящую в кресле, и понимает, что это не сон. Женщина не единственная, кто здесь умер, — каждый день люди умирают десятками, их изможденные тела не выдерживают радости встречи и возвращения домой.

Мириам отходит в сторону и занимает очередь перед бюро информации. Рядом супруги-французы держат на руках польскую девочку, которую они укрывали всю войну. Когда они ее приютили, девочке было два. Сейчас ей пять, она прекрасно говорит по-французски, с акцентом настоящей парижанки. Они приехали в «Лютецию», потому что услышали в списках, передаваемых по французскому радио, фамилию ее матери.

Но девочка не признает мать в этой костлявой женщине с бритой головой. Она пугается, плачет, не хочет идти на руки к незнакомке, похожей на привидение. Девочка визжит в холле отеля и цепляется за ноги той, которая ей совсем не мать.

В бюро информации Мириам ничего не узнает: ей дают бланк для заполнения и велят слушать списки, которые зачитывают по радио. Не стоит приходить сюда каждый день.

«Это бесполезно».

Мириам подходит к группе в углу зала — похоже, они здесь завсегдатаи. Приходят каждый день, обмениваются информацией и слухами.

— Русские угнали французских узников к себе.

— Забрали врачей и инженеров.

— А еще садовников и скорняков.

Мириам думает о том, что отец у нее — инженер и оба родителя говорят по-русски. Если их мобилизовали для работы, то ясно, почему их нет в списках вернувшихся.

— Мой муж — врач. Я уверена, его тоже повезли работать.

— Говорят, в Россию уехало не менее пяти тысяч человек.

— Но как узнать точнее?

— Вы спрашивали в бюро?

— Нет. Они сказали больше к ним не подходить.

— А вы попробуйте! С новенькими они любезнее.

— Но где-то же должны быть сведения об этих людях.

— Наберитесь терпения, их отпустят.

— Вы слышали, что произошло с мадам Жакоб?

— Ее муж был в списке погибших в лагере Маутхаузен.

— Она прочитала его имя и просто рухнула.

— А три дня спустя раздается стук в дверь, она открывает. А перед ней — муж. Это была ошибка.

— И она не единственная. Никогда не надо отчаиваться, знаете ли.

Говорят, в Австрии есть лагерь, куда отправляют тех, кто ничего не помнит.

— Вы сказали — в Австрии?

— Нет-нет, в Германии.

— А они сделали фотографии этих людей?

— Кажется, нет.

— Как тогда их узнают родные?

Мириам оставляет карточку в вестибюле. Фотографий родных у нее нет, поскольку все альбомы остались в Лефорже, и она пишет имена крупными буквами, чтобы их можно было сразу заметить среди десятков, сотен, тысяч карточек, шелестящих на стенах. ЭФРАИМ ЭММА НОЭМИ ЖАК. Потом ставит подпись и пишет свой адрес на улице Вожирар, у Висенте, чтобы родители знали, где ее найти.

Мириам встает на цыпочки, тянется изо всех сил, чтобы прикрепить карточку повыше, чуть не теряет равновесие. Рядом с ней — мужчина, он смотрит на нее и как-то странно улыбается.

— А в списке указано, что я умер, — наконец говорит он.

Мириам не знает, что ответить. Теперь ее карточка повешена, и она направляется к выходу, но тут ее хватает за плечо незнакомая женщина:

— Смотрите, это моя дочь.

Мириам оборачивается, но не успевает ответить, как женщина сует ей под нос фотографию, так близко, что ничего не разглядеть.

— Она была чуть старше, чем на фото, когда ее арестовали.

— Извините, — говорит Мириам. — Я ее не знаю…

— Умоляю, помогите найти дочь, — говорит женщина, и щеки ее идут красными пятнами. Она хватает Мириам за руку, тянет за собой и все повторяет шепотом: — У меня много денег.

— Отпустите меня! — кричит Мириам.

Выйдя из отеля, она видит, что группа завсегдатаев почему-то начинает суетиться, хватает вещи и устремляется в метро. Мириам бежит за ними, она хочет выяснить, что происходит. Оказывается, в результате сбоя на железной дороге четыре десятка женщин, которые должны были прибыть в «Лютецию», оказались на вокзале Орсе. Сорок женщин — это очень много. И Мириам верит, что среди них — Ноэми. Она едет со всеми в метро и выходит на станцию Орсе держась за сердце. Она вся светится предчувствием и радостью.

Но на вокзале Орсе среди женщин нет Ноэми.

— Жак, Ноэми, не припоминаете?

— Вы знаете, в какой лагерь их увезли?

— Я так поняла, что всех женщин отправляли в Равенсбрюк.

— Ничего не известно, мадам. Все это лишь предположения.

— А нельзя спросить у кого-нибудь, кто там сидел?