Наталья Земскова - Детородный возраст
Маргарита подошла к одной из девушек, безуспешно пытаясь привлечь ее внимание. Выбрала самую молодую, ту, которая смеялась. Но, сколько бы она к ней ни обращалась и ни трогала за рукав, девушка была погружена в свое и никак не реагировала. То же самое повторилось с другой, и с третьей, и с четвертой, и, оставив всякие попытки, она снова опустилась на камень, продолжая разглядывать незнакомок: что-то в них было такое, что не позволяло вставить их в одну картину. Что же? Маргарита переводила взгляд от одной к другой, пока ее не осенило: платья!
Отчего на них такие странные и несовременные платья, точно из разных эпох… Вот те давным-давно никто не носит, у нее такие были в школе, а те, другие, в институте. И платья, и прически – из той поры, которая была двадцать, пятнадцать, десять лет назад. Смутная догадка шевельнулась в ее сознании и тотчас обрела спокойную уверенность: в каждой из женщин Маргарита с изумлением узнавала себя в разные периоды жизни.
Испытывая необычайное волнение, она рассматривала их во все глаза, и в них, точно в зеркалах времени, проступала вся ее прошлая жизнь.
Вот та смеющаяся девушка – она на школьном выпускном, запомнившемся разноцветным вихрем. Она танцевала до утра без перерыва, чувствуя прикованные к себе взгляды. Она была окружена восхищением, и это было так естественно…
Девушка с каре – второй, счастливый курс. Она уже встречается с Валерой, но шлейф поклонников не убывает. Она не хочет замуж, ей хочется свободы и хочется любви – и всё одновременно. Они ездят в Комарово, в пригороды, на выходные сбегают в Москву или еще куда-нибудь, при этом как-то умудряясь и учиться. Она не пропускает ни одной приличной выставки, бывает на премьерах и нигде не задерживается. Вихрь желаний в попытках всё успеть. Привычка радоваться…
Четвертый курс – и свадьба, так хотел Валера. Пришли вся ее группа и весь его курс, было весело и шумно. Шумно даже слишком. Полночи колесили по заснеженному Ленинграду с ящиком шампанского. Пустые улицы, мигающие светофоры. Ей всё время хотелось отодвинуть розовую шторку в окне лимузина, чтобы увидеть, чтобы запомнить картинку: лучшего – она была уверена в этом – не будет. Но шторка не отодвигалась. И сыпал какой-то очень блоковский, Серебряного века, ненатуральный и чудесный снег…
Молодая женщина с подколотыми волосами – интернатура или первый год работы. Кажется, интернатура. Радость от своей работы и верного выбора поприща, спокойная уверенность в себе. Маргарита много и с удовольствием работает, ездит на курсы усовершенствования и в своей профессии, кажется, знает всё. Она изрядно устает, но это правильная и здоровая усталость, когда обмен энергиями между ней и миром гармоничен…
Маргарита никогда не ходила со стрижкой, но однажды, перед десятилетием свадьбы, немного подрезала волосы, и они рассыпались по плечам так, что она казалась совсем девочкой. Стеклянную свадьбу отмечали в «Европейской». Были только очень близкие, и было ощущение будущего…
Глядя на женщин, Маргарита мгновенно и безошибочно определяла, из какого они времени ее жизни, в мельчайших подробностях вспоминая чувства и настроения той поры. Ностальгия охватила ее с такой силой, что ей остро захотелось туда, хотя бы в одну из этих жизней, чтобы насладиться ею полностью и еще раз. Ведь лучшего и в самом деле не было. Она листала и листала этот альбом своей жизни, полностью погрузившись в это занятие, словно в спасительную воду.
Между тем что-то произошло. Женщины задвигались, опустились на песок, производя какие-то манипуляции руками и словно расчищая что-то. Песок под их руками начал медленно расступаться, проявился то ли орнамент, то ли рисунок на большом округлом диске, составленном из разноцветных камней. Маргарита не пыталась понять изображение, она просто любовалась сочетанием тонов и фактур, так неожиданно возникших. Она заметила, что каждая из женщин занята своим небольшим участком композиции, не видя целого и не интересуясь им.
Ей пришло в голову, что на этот круг – рисунок ее жизни! – нужно смотреть обязательно сверху, но никаких возвышений поблизости не было. Она несколько раз обошла его, но по-прежнему видела лишь множество линий, неправильных фигур и вроде даже иероглифов и знаков. С разных точек изображение выглядело по-разному, но, не расчищенное до конца, оставалось дразнящей загадкой. В бесплодных попытках рассмотреть его Маргарита потеряла счет времени и очнулась только тогда, когда откуда-то возник человек в темном плаще и быстро вошел в этот круг, не обращая на нее ни малейшего внимания. Скорее всего, он не видел ее вовсе, хотя она его видела отлично и даже привстала навстречу. Да так и застыла: под его взглядом одна за другой сидящие на песке женщины начали превращаться в изваяния. Они не смеялись, не хмурились и не двигались – застывали, как куклы. Человек шел от одной к другой, и всякий раз повторялось одно и то же: жизнь прекращалась, лицо превращалось в маску, взгляд потухал. Маргариту охватил ужас, но она тоже потеряла способность двигаться и смотрела на происходящее расширенными от страха глазами. Он обошел круг еще раз, сделал какой-то отработанный жест, и статуи начали быстро уменьшаться. Оказавшись размером каждая с небольшую куклу, они послушно опустились на песок, глядя в небо одинаково стеклянными, невидящими глазами. Человек достал из-под плаща объемную картонную коробку и принялся буднично укладывать туда фигурки, даже не смахнув с них песчинки: одна, вторая, третья, четвертая…
– Не-е-е-т! – услышала она свой прорезавший тишину отчаянный вопль и потеряла сознание.
Глава VIII
28–30 недель
Я лежу и смотрю в потолок своей палаты. Кто бы знал, как она мне дорога.
– Ты, девушка, хоть бы погулять сходила, а то всё лежишь и лежишь. – Санитарка Люся поправляет мою постель и одновременно смахивает несуществующую пыль. – Мне бы окно твое на зиму вымыть.
Люся – крашеная блондинка, молодая, могучая. У нее, кстати, двое отличных парней, и это притом, что она инвалид детства и постоянно на физической работе. С этой своей колокольни к нам, пациенткам дородового, Люся относится чуть скептически, но заботится о нас и часто опекает.
– Я мешаю? Вы мойте при мне.
– Да что ты, вон какой сквозняк! А во дворе – там солнце и не дует.
Люся деловито обходит палату, заглядывая во все щели, потом, несмотря на хромоту, лихо взлетает на подоконник, проваливающийся под ее тяжестью, и начинает колдовать с упрямыми, в застарелой краске шпингалетами, которые будто специально для того и созданы, чтобы не открываться. Рамы не поддаются, запоры не желают шевелиться, и она их вышибает вполне профессиональными ударами молотка, улыбаясь и делая знаки кому-то за окном. Наконец, окна распахиваются, и комната сразу наполняется влажным воздухом, который так упоительно пахнет осенью, что вызывает немедленное желание оказаться под открытым небом. Запахи осени даже здесь, в тесной больничной палате, повергают меня в смятение.
