Дональд Бартельми - Шестьдесят рассказов
- Вот лиловое и привело ее тот раз за решетку.
- Ношение оружия. Тут не отвертишься.
- Выходила в город со стволом калибра 0.357 днем и 0.22 вечером. Тут не отвертишься.
- Мамка никому не давала себя переубедить. Никому.
- Она, считай, что и не слушала. Ей было начхать.
- А я думал, что не начхать. Бывали такие моменты.
- Ей всегда было начхать. Начхать с высокой колокольни.
- Ты хоть плачь, а ей все по фигу.
- Я и это пробовал, как-то раз. Плакал и плакал. И хрен ли толку?
- Все мимо, словно она погружена в элевсинские мистерии или искусство любви.
- Плакал, что чуть глаза не повыпадали. Простыня хоть выжимай.
- Мамку было не склонить. Несклоняемая.
- Как градус в термостате.
- У нее много было на уме. Заклинания. Ну и конечно Папаша.
- Давай не будем сегодня о Папаше.
- Да, помню, как Мамка наматывала нам нервы на барабан своими отпадными контрольными.
- Мог ли Христос выполнить свою задачу искупления, приди Он в мир в форме фасолины? Вот такие вот шуточки, хоть стой, хоть падай.
- А потом она ставила отметку.
- Я получил «С», как-то раз.
- Она покрасила мне бороду в синий цвет, накануне моей седьмой свадьбы. Я спал на открытой веранде.
- Да, уж она-то все прокомментирует, Мамка. За ней не заржавеет.
- Достала меня эта старуха, в конец достала. Толпы иступленной публики, ошиваются тут все время, лупят в сковороды и кастрюли, в крышки от мусорных бачков…
- Пытаясь разжиться билетиком на мистерии.
- Нужно тебе малость капусты, ну там в бардак сходить или я знаю что, ты, значит, должен сказать, Мамка, а можно мне малость капусты, чтобы сходить в бардак?
- А сколько раз она бывала щедрой - тихо, стараясь, чтобы никто не заметил.
- Дает тебе восемь, а сама знает, что это десять.
- У нее бывали хорошие дни и бывали плохие дни. Как у большинства.
- Как-то ранним вечером, совершая дальнюю прогулку, я заметил в оголенных, побуревших сжатых полях направо от себя и налево от себя следующие предметы для интереса: в поле направо от себя - парочку, совокуплявшуюся в тени автомобиля, темно-бежевого «сту- дебекера», насколько я помню, вещь, которую прежде мне случалось видеть только на старых, тонированных в сепию фотографиях, снятых с воздуха игривыми пилотами-циркачами, способными летать, управляя самолетом при помощи коленей, я не знаю, насколько это трудно…
- А в поле налево от тебя?
- Мамка качалась.
- Она притащила свою старую качалку на собственном горбу, в такую даль. В лиловом настроении.
- Я приподнял шляпу. Она не ответила на мое приветствие.
- Она предавалась раздумьям. «Скорбь богини Демет- ры о смертности всех ее чад».
- Назвала мое исследование тошнотворным. Вот так прямо и сказала, дословно. И еще повторила.
- Я сказал себе, да кой хрен, ведь мне все это глубоко по барабану.
- Эта птица, которая упала на заднем дворе?
- Южный газон.
- Задний двор. Я хотел дать ей «Фрито».
- Ну и?
- Думал, может она голодная. Она же, зараза, летать не могла. Хряпнулась. Не могла летать. И я, значит, пошел в дом за «Фрито». Ну и, значит, пытался накормить ее «Фрито». Держал эту чертову птицу в одной руке, а в другой, значит, «Фрито».
- Она увидела и задала тебе вздрючку.
- Так и было.
- Она выдала тебе эту мутотень про «птичка наш пернатый друг, мы никогда не трогаем птичку, потому что птичке больно».
- Так и было.
- А потом она ее выкинула, птицу.
- В канаву.
- Надеясь, надо понимать, что дальше этим делом займутся те, кому положено.
- Мамка. Ее спросишь, как она, а она обязательно скажет: «Порядок». Как ребенок.
- Вот так они и говорят. «Порядок».
- Это все, что можно из них вытащить. «Порядок».
- Не подпускают к себе. Вот и Мамка тоже.
- Мамка разрешала лютню.
- Да. Она торчала на лютне.
- Помню, сколько часов мы так провели. Бряцая на лютнях.
- А Мамка сидит и качается напропалую. И накачивается экзотическими напитками.
- Лаймовый «Рики».
- «Орандж Блоссомс».
- «Роб Рой».
- «Куба Либре».
- «Александр» с бренди и «Бронкс» с бренди. И как она только пила всю эту отраву?
- Луженые кишки. Ну и конечно же божественность.
- Ясно. Так ты не хочешь малость прибрать это безобразие?
- В моих снах поселился какой-то монстр с копями, когти то ли бархатом обтянутые, то ли с тефлоновым покрытием. И свистит, и свистит. Монстр, говорю я, как у тебя, в общем, дела? А знаешь, снобрат, говорит он, вполне прилично, возникают некоторые критические замечания, Куратору Архетипов кажется, что я не совсем соответствую, ему кажется, я только базлаю да баки заливаю, когда настоящее мое дело нападать, нападать, нападать…
- Ах, моншер, какой же ты чудесный парень.
- …Но в целом, говорит монстр, я чувствую себя чудесно. Затем он говорит, верни мне кукурузные хлопья. Ты дал эти кукурузные хлопья мне, говорю я, это мои кукурузные хлопья. Верни мне кукурузные хлопья, говорит он, а то я располосую тебя когтями. Да не могу я, говорю я, ты же дал их мне, и я их уже съел. Да брось ты, мужик, говорит он, верни мне кукурузные хлопья, а ты намазал их сперва маслом? Да брось ты, мужик, говорю я, подумай здраво, ну кто же это мажет кукурузные хлопья маслом…
- И как это кончается?
- Это никак не кончается.
- Помощь ожидается?
- Я позвонил по этому номеру, а они сказали, что тяжкие испытания - знак любви Господней.
- Так в чем же опора?
- В новой музыке.
- Да, не так-то часто услышишьUn Coup de Des
[63] в ритме польки. Это закаляет.
- В новой музыке нет барабанов, это очень смело. Чтобы компенсировать отсутствие барабанов, музыканты еженощно молятся Пресвятой Деве, коленопреклоня- ясь в светотканых ризах на сыром полу часовен, предусмотренных для этой цели в дальних коридорах всех больших арен…
- Мамка бы такого не разрешила.
- Как и многого другого. Мамка не разрешала Патрицию.
- Помню. Ты ее видишь?
- Иногда. Видел в субботу. Я обнял ее, и ее тело подпрыгнуло. Это было странно.
- Какие были ощущения?
- Странные. Чудесные.
- Тело знает.
- Тело многомудро.
- Тело на мякине не проведешь.
- Того, что известно телу, не выскажешь словами.
- Иногда я слышу, как они воют в больнице.
- Детоксикационное крыло.
- Привязанные бежевыми тряпками к кроватям.
- Мы этого избежали.
- Пока.
- Постучи по дереву.
- Уже постучал.
- Сучье, в обшем, дело…
- Вроде как когда она играла в скрэббл. Ни перед чем не останавливалась. Использовала самые похабные слова и с пеной отстаивала их законность. Я был просто шокирован.
- Она, в ее пурпурных одеяниях.
- В поисках экстатического озарения. Которое поднимет людей на четыре фута над полом.
- На шесть.
- На четыре фута или на шесть футов над полом. Явилась сама Персефона.
- Пение в затемненном телестерионе
[64].
- Явилась сама Персефона, паря в воздухе. Принимая подношения, шарики соли, змеев из чистого золота, ветки смоковницы, смоквы.
- Галлюцинаторные танцы. Все женщины пьяные.
- Танцы с кувшинами на головах, смесь ячменного, воды и мяты…
- Знание вещей несказанных…
- И все же мне хотелось одного - немного поиграть на крумгорне. Время от времени чуть-чуть крумгорна.
- Поднимет мертвецов из могил, если умеешь играть.
- Я никогда не отличался особым умением. Никогда не отличался.
- Нужно практиковаться, а где и как?
- И твой клавир.
- Мамка не разрешала клавир.
- Думала, он выпустит на свободу ее порывы, которые лучше держать на привязи? Не знаю, не знаю.
- Ее теневая сторона. Такое есть у всех них, у мамок.
- Я в смысле, что они все это видели, все прочувствовали. Пролили свою долбаную кровь, а затем пичкали всех целыми ведрами липкой жижи, не забывая тем временем объяснять своему супругу, что он не тянет на третий номер по шкале мужей.
- Подбрасывала ему время от времени маленькую такую бомбочку, просто чтобы не расслаблялся, бегал пошустрее.
- А он и так все время шустрил, всю свою жизнь только и делал, что шустрил, говнюк несчастный. Стрижет капусту да в кучу складывает.
- Мы ж решили, что не будем сегодня про Папашу.
- Я забыл.
- Старушка Мамка.
- А и то сказать, легко ли проводить мистерии? Легко ли взращивать побеги пшеницы?
- И спаржи тоже.
- Я б не смог.
- Я б не смог.
- А Мамка могла.
- Мамка.
- К счастью, теперь у нас есть новая музыка. Дарующая нам помощь и утешение.
- И Сузи.
- И Сузи.
- Наша прелесть.
- Наша гордость.
- Наша страсть.
