Наталия Вико - Шизофрения
Александра полулежала на кровати на подушках, принесенных Онуфриенко и как маленького ребенка убаюкивала руку, спеленатую гипсовой повязкой. Сашечка безмятежно спал на соседней кровати, порождая чувство зависти и желания растормошить его под любым предлогом. Но повода пока не было. В ярком свете луны, висевшей прямо в окне, все предметы в комнате приобрели мертвенно-бледный оттенок, и оттого Сашечка был похож на восковую копию самого себя.
«Какой насыщенный день, — грустно размышляла она, решив подвести итоги, чтобы отвлечься.. — Утром — медитация. Это — пожалуй, плюс… для исследования. На голодный желудок… что привело к… галлюцинации… в результате истощения организма. — Это — минус. Потом посещение пирамиды Хеопса, которая, как выяснилось, в древности носила романтичное название «Светочи». Почти плюс. Если не вспоминать немца, перекрывшего проход… Во всяком случае, не минус. Но тоже на голодный желудок. Категорический минус. Затем долгожданный обед и чудесный послеобеденный сон. Два плюса. Вечером снова человеческая еда — плюс, а потом беседа с Сашечкой на крыше дома Гуды под звездами напротив Сфинкса. Пожалуй, плюс, если не считать его дурацкий вопрос про семя Осириса. Итого, шесть — два. Хороший мог быть день, если бы какой-то идиот не надумал на ночь глядя помыть мраморный пол, превратив его в каток, о поверхность которого вдребезги разбились все плюсы?»! И вот теперь — рука в гипсе, на локте — ссадина, а на бедре — синяк под пластырем», — она попробовала устроить поудобнее руку, задыхавшуюся в гипсовом панцыре, и даже застонала, но уже не столько от боли, сколько от обиды. Воспоминания о поездке в больницу жгли память как свежий ожог. Костоправы в больнице потрудились на славу. Но она все стерпела. Ненормативная лексика, освоенная к концу учебы в институте, жгла язык, но проснувшаяся в ней «пионерка» устояла.
«Ненормативная лексика», — Александра даже улыбнулась, вспомнив свой первый практический опыт работы с неистребимым народным языком…
Тогда на субботнике им — второкурсникам поручили самую легкую, но весьма ответственную работу. Вручив каждому из студентов группы по тряпочке с содой, ее любимый преподаватель — милейший, дореволюционно-интеллигентный Николай Петрович огласил задание:
«Коллеги! — именно так он всегда обращался к студентам. — Задача на сегодня простая — пройтись по лекционной аудитории и стереть со столов нецензурные, матерные, я бы сказал, выражения. В том числе, на иностранных языках. Анатомические высказывания на латыни разрешаю оставлять. Шедевры типа «Миша любит Петю», — можно тоже не трогать. Любая любовь — чувство святое! — он покашлял. — И попрошу вас отнестись к сему благородному делу со всей ответственностью».
Не прошло и получаса, как она, первой выполнив задания, подошла к шефу и радостно сообщила, что работа закончена. Посему, разрешите откланяться! Откланяться не удалось. Профессор решил лично убедиться. Пройдя по рядам, изумленно воскликнул: «Голубушка, вы меня чрезвычайно удивили! Столь серьезная студентка и так безответственно подошли к заданию! Вы же ничего не стерли. Почти ничего, — уточнил он, чтобы быть объективным».
«Как!? Я!? Да как же так…» — она покраснела.
«Конечно. Вот, смотрите…» — словно боясь испачкаться, Николай Петрович ткнул пальцем в одну из надписей.
«А это — тоже мат?» — поинтересовалась она осторожно. Ей и правда было интересно. Она старательно стерла везде только два-три известных ей слова на русском и несколько на английском. Значения других начертанных на столах слов и эмоционально-окрашенных словосочетаний не поняла, потому что полноценное знакомство с русским национальным языком в детстве и отрочестве не состоялось. Так случилось, что одноклассники и жители их закрытого академического поселка на публике легко обходились без нецензурных выражений, заменяя их благозвучными литературными синонимами, а когда ей доводилось слышать мат в городе, просить пояснений у носителей народного языка и прохожих она не решалась.
Профессор с исследовательским интересом взглянул тогда на хорошенькую студентку. Такая стерильная чистота показалась невероятной.
«Шутить изволите, голубушка? Нельзя жить в обществе и быть свободной от… языка общества, — с отеческой заботой в голосе переиначил он известное высказывание. — Хотя, если задуматься, во всем написанном, — он обвел рукой крышки столов, — имеется скрытая горькая правда: стоит увидеть, какой язык используется — и станет ясно, какой мир строит и проповедует данный человек. Нет ничего более разрушительного, чем разнузданная и неконтролируемая языковая форма. Отсюда — проблема поражения сознания. Особенно детей и подростков. Так-то, голубушка», — с грустным выражением на лице профессор покинул аудиторию.
Чтобы не рисковать, она решила стереть все доселе неизвестные слова. Но прежде чем стирать, старательно переписала их в блокнот и вечером, дождавшись прихода отца с работы, усадила его напротив.
«Пап, объясни, что это означает?»
Через пару вопросов изменившийся в лице родитель выхватил из рук дочери блокнот и, пробежав глазами записи, поднял потрясенный взгляд.
«Деточка, и где же ты сегодня была?»
«В институте!» — гордо сообщила она.
«Поразительно! Как двинулось вперед вузовское образование!» — пробормотал отец, но пояснения все же дал. В некоторых особо тяжелых случаях — иносказательно, приводя красочные примеры из жизни насекомых и растений…
«Да-а… Вот они последствия экстерната в школе, — сделал он глубокомысленный вывод в конце беседы. — В твоем возрасте еще на школьные вечеринки впору бегать»…
Александра, отведя в сторону замурованную в гипс руку, осторожно перевернулась на живот и уткнулась носом в подушку. Лежать было неудобно, к тому же трудно дышать, поэтому она с нарочито громким кряхтением — а вдруг Сашечка услышит и проснется — повернулась на бок. Но равнодушный Онуфриенко не реагировал, продолжая безмятежно дрыхнуть. Она негромко застонала. Сашечка на соседней кровати пошевелился, засопел, вздохнул во сне и продолжил ночное странствование по тонким планам.
«Интересно, что ему снится? Точнее, что он видит во сне, — подумала она. — Уверена, что сновидения он считает сно-видением — способом проникновения в собственное подсознание через сохранение осознания в момент сна, и все увиденное пытается расшифровывать по утрам. Ищет знаки. И зачем я объявила Сашуле бойкот? Не смогла выйти из проснувшегося состояния «пионерского» детства. Разве он виноват, что пошел платить и оставил меня одну? На растерзание… — она осторожно перевернулась на спину и подняла загипсованную руку, которой стало тесно в гипсовом панцире, чтобы кровь отлила. — А он даже обрадовался, когда про бойкот услышал. Завопил: «Отлично! Умница! Гениальное решение! Прекрасный способ аккумулировать энергию! Не случайно говорят, что молчание — золото. Пару дней помолчишь — и классно восстановишься! Мобилизуешь внутренние целительные свойства организма и рука быстрее заживет». Восстановишься тут с ним! На перловке, — она вздохнула и погладила спеленатую руку. — А что он там говорил в кафе про возрождение души в последовательных реинкарнациях и пересечениях в предыдущих жизнях? — попыталась она мысленно восстановить цепочку разговора. „Мы окружены людьми, с которыми нас связывают наши прошлые воплощения, они могут быть нашими родственниками, мы можем состоять с ними в браке, работать, дружить, или находиться от них на некотором отдалении, ожидая, когда неотработанная карма приблизит нас друг к другу“, — кажется, так он говорил и, помнится, обещал сделать ее реинкарнационный гороскоп. Но, если мы с ним пересекались в прошлых жизнях, то я его точно убила. За перловку».
Неловко повернувшись, она громко застонала.
— Что, не спится, милая? — неожиданно совершенно не сонным голосом спросил Онуфриенко и сел на кровати. — Болит рука? Уснуть не можешь?
Она чуть не сказала, что болит, но, вспомнив об объявленном бойкоте, только всхлипнула.
— Ну, не скули. Все пройдет. Я вон тоже за кампанию не сплю. Хочешь, сказку расскажу?
От удивления Александра прикусила губу, но кивнула.
Сашечка поднялся с кровати, поверх которой лежал в купленном на базаре длинном темно-бордовом женском трикотажном халате с черными полосами и, придвинув ногой стул, уселся рядом с Александрой.
— Умница! А захочешь что сказать — жестами показывай, взглядом, или можешь писать на листочке. Ну, слушай сказочку.
Больная, устроившись поудобнее, замерла.
— В некотором царстве, в тридесятом государстве, — монотонным голосом опытного сказочника начал Онуфриенко, — жили-были…
«Пусть говорит, — решила она. — Хоть какая-то польза от него будет. Может уснуть смогу».
— …И родилось у них четверо детей. Два мальчика и две девочки. Мальчиков назвали Осирис и Сетх, а девочек — Исида и Нефтида.
