Габриэль Руа - Счастье по случаю
От волнения он не мог связно сказать несколько слов, но голова у него стала ясной, такой ясной, какой не была уже много месяцев, — он отдавал себе отчет во всех трудностях и все их преодолевал.
— Время… — сказал он. — Маловато его у нас… всего недели две…
Сейчас ему казалось, что он не может преодолеть лишь одно препятствие — время, неумолимое время.
Но Флорентина, застигнутая врасплох его нетерпением, которое сама же разбудила, и чувствуя, что ее быстрее, чем она предполагала, уносит в неизвестность — в неизвестность, которая теперь, когда она лучше ее осознала, начинала казаться ей пугающей, — почти совсем перестала поощрять Эманюэля. Она сидела неподвижно, глядя во мрак перед собой расширенными глазами.
— Да, время… — пробормотал он. — Ты думаешь, его хватит, Флорентина?
Он зажег сигарету и быстро затянулся несколько раз подряд, чтобы помочь себе думать.
— Около двух недель… — И вдруг он круто обернулся к ней. — Так мы еще успеем! — вскричал он, возбужденный и ликующий. — Я завтра же зайду к священнику вашей церкви. Можно будет все устроить в среду, а может быть, и во вторник… Снимем хорошую комнату в гостинице… И в книге записей будет стоять: господин и госпожа Летурно!..
Он расхохотался и тут же умолк, прислушиваясь к внезапно вырвавшемуся из его груди смеху: ведь он уже так давно не смеялся!
Теперь и Флорентина тоже вошла во вкус, увлеченная, несмотря на все, этой перспективой: несколько дней в гостинице с Эманюэлем, который, конечно, будет баловать ее, накупит ей всяких подарков.
Ни он, ни она не думали ни о чем, кроме этих нескольких дней, которые будут напоены юностью; он представлял себе ревниво оберегаемую от чужих глаз интимность, своего рода бегство в мир нежных грез, сладостного безделья; а она — яркие огни кинотеатров, большие магазины, по которым ей будет так приятно ходить. И то, что каждый из них увидел в эту минуту молчания, доставило им столько радости, что они в искреннем порыве внезапно поцеловались.
Потом ночь окончательно укрыла своим мраком их сплетенные тени.
Эманюэль говорил, не умолкая.
— Ты будешь получать за меня пособие, Флорентина, — сказал он. — И я буду присылать тебе часть моего жалованья, так что тебе не нужно будет больше работать. Ты сможешь даже снять себе дом.
А про себя подумал: «Ее собственный дом, который она обставит по своему вкусу, где она будет меня ждать».
— Ждать не так уж долго, — сказал он. — То есть до тех пор, пока кончится война. Оба мы еще молоды. Сколько тебе лет, Флорентина?
— Девятнадцать, — ответила она.
И повернулась к нему, всем своим видом как бы говоря: «Я еще достаточно молода, чтобы начать все сначала. И ты можешь мне многое простить».
— А мне только двадцать два года. Мы оба будем еще молоды, когда я вернусь, Флорентина. Впереди еще будет вся жизнь, а потом…
Он замолчал, сам изумленный противоречивым ходом своих рассуждений за последние несколько минут. Сначала все его робкие надежды сводились только к одной-двум счастливым неделям, но затем, осмелев при мысли, что его желания могут осуществиться, он устремился мечтами в будущее и захотел вырвать у времени обещание, гарантию целой счастливой жизни. Но подсознательно он понимал, что обманывает самого себя. Он внезапно представил себе все опасности, которые таила для него и для Флорентины их долгая разлука. Перед ним возникло видение их одинокой юности. И он пробормотал глухим голосом:
— Только, Флорентина, чтобы сделать то, что мы собираемся сделать, мы должны быть уверены, что любим друг друга по-настоящему, что любим друг друга на всю жизнь.
Этот вопрос, который он задал ей, вернувшись из захватывающего путешествия в даль времен, был очень серьезен. Он звучал, как обращенная к ней мольба. Это был смелый зов, брошенный в будущее, облика которого не могли предугадать ни он, ни она. Это был вызов той темной полосе времени, которая простиралась где-то впереди.
Теперь на водной глади лежали лишь слабые белесоватые блики, но Флорентина и Эманюэль ничего не видели. Вокруг них в непроглядном мраке царила тишина.
Эманюэль пытливо изучал лицо Флорентины, и не только это лицо, которое он полюбил так недавно, — он пытливо изучал те немногие слова, жесты, которые заключали в себе все, что он знал о Флорентине. Вокруг их сближенных лиц была только мгла, только темнота. Не видя ее глаз, он боялся, что вновь почувствует себя одиноким, а потому еще крепче сжимал ее в объятиях. Она знала, что он больше не видит ее глаз. И была этому рада, так как ей казалось, что она сама не смогла бы выдержать собственный взгляд. Она поспешно проговорила:
— Да, это верно, надо любить друг друга на всю жизнь.
И на этот раз она говорила от всего сердца. Все бури улеглись. В ее жизни уже не будет ни экстазов, ни бездн — перед ней лежала только ровная, спокойная дорога, и, видя ожидавшее ее на этой дороге спасение, она больше не удивлялась тому, что пошла по ней.
XXX
Роза-Анна бесшумно вошла в комнату, где спала Флорентина. Она повесила на железную спинку кровати зеленое бархатное платье — свадебный наряд дочери. Она поставила на пол изящные туфельки и, развернув красивую нижнюю юбочку из палевого шелка, со всяческими предосторожностями разложила ее на стуле. Затем поглядела на Флорентину, которая все еще спала, прикрыв лицо согнутой рукой; и, подойдя к кровати, она осторожно дотронулась до ее обнаженного плеча кончиками пальцев.
С того самого вечера, когда она решила, что догадалась о позоре дочери, она всегда чувствовала себя в ее присутствии неловко. Словно сама взяла на себя часть этого позора. Она едва осмеливалась смотреть на дочь. И совсем не осмеливалась с ней заговаривать.
Правда, вот уже несколько дней, как эта неловкость рассеялась. Видя, что на щеках Флорентины снова заиграл румянец, что она, по-видимому, счастлива с Эманюэлем, Роза-Анна успокоилась. Тяжесть отлегла от ее сердца. Она простодушно радовалась за Флорентину, которая так удачно выходила замуж; иногда она даже позволяла себе гордиться, но все это омрачалось тем, что в поведении дочери не чувствовалось особого восторга. И сегодня утром, когда она гладила костюм Филиппа, в его кармане среди всяких бумажек она обнаружила письмо, адресованное Жану Левеку и написанное рукой Флорентины.
И самые жестокие сомнения вновь ожили в ее душе.
Однако время шло. Наклонившись над постелью Флорентины, Роза-Анна несколько секунд колебалась и наконец потрясла ее за плечо.
— Сегодня день твоей свадьбы, слышишь, пора вставать…
В ее голосе прозвучало легкое раздражение. Ведь сама-то она в день своей свадьбы поднялась на заре, хотя никто ее не будил, и громко пела, одеваясь у залитого солнцем окна.
При этих словах Флорентина мгновенно приподнялась и, растерянно мигая, огляделась вокруг непонимающими глазами. Теперь в минуты пробуждения она чувствовала себя расслабленной, воля больше не поддерживала ее, и она ощущала привычную подавленность, которая всегда обрушивалась на нее, как только она просыпалась. Наклонив голову, она несколько секунд размышляла с остановившимся взглядом. Зачем она проснулась сегодня утром? Да и вообще — зачем она просыпается? Но сегодня утром, особенно сегодня, какая новая душевная тяжесть ляжет на нее, как только она снова вернется в мир реальности? Она приподнялась на подушке; в ее глазах мелькнула растерянность. И тут же она вспомнила: «Ах да, ведь сегодня моя свадьба… моя свадьба с Эманюэлем…» И слово «свадьба», которое прежде связывалось в ее воображении с опьяняющим счастьем, с успехом, показалось ей теперь суровым, гнетущим, таящим в себе ловушки и горькие неожиданности. Она посмотрела на свою мать, и ей бросилось в глаза, с каким трудом двигается погрузневшая Роза-Анна. И перед ней возникло видение — она сама, вот так же обезображенная. Она потянулась, чувствуя, как по ее хрупкому телу пробежала дрожь; мысль об испытании, через которое ей придется пройти, вызвала у нее яростное негодование. О, как она ненавидела ловушку, в которую попалась! Но разве не идет она опять к этой ловушке, и к тому же по доброй воле? Ее лицо выразило отвращение, почти ненависть. Потом она уловила немой упрек во взгляде матери, вскочила с постели и начала одеваться.
Розе-Анне и Азарьюсу очень хотелось устроить свадьбу их старшей дочери как можно лучше. Азарьюс метался, стараясь получить деньги за несколько дней работы. «Сейчас не время скупиться — ведь такой случай!» — повторял он. И на сей раз Роза-Анна поддерживала его: «Правильно, Азарьюс, надо, чтобы у Флорентины был приличный гардероб». Они сделали все, что могли, и в день свадьбы Флорентина была одета хорошо — гораздо лучше, чем позволяли их средства. «Нельзя, чтобы Летурно считали, что она им не ровня, — самолюбиво думала Роза-Анна. — Эманюэль возьмет ее не в лохмотьях».
