Артур Хейли - На высотах твоих
Совершив уже знакомый ему ритуал, Дюваль дал заверение, что будет говорить только правду. Не утруждая себя стенографией, рыжеволосая девица, сверкая лаком на ногтях, неторопливо записала: “Анри Дюваль должным образом приведен к присяге”.
Отложив папку, Тэмкинхил задумчиво погладил усы. С этого момента, понял Элан, вопросы будут задаваться экспромтом. Тэмкинхил негромко спросил:
— Как ваше полное и точное имя?
— Мое имя Анри Дюваль.
— Не носили ли вы когда-либо какое-нибудь другое имя?
— Никогда. Это имя мой отец давать мне. Его никогда не видеть. Мне говорить мать.
— Где вы родились?
Пока следовало повторение вопросов, на которые Дюваль после своего прибытия в Канаду двенадцать дней назад отвечал уже не раз — сначала Дану Орлиффу, потом Элану Мэйтлэнду.
Вопросы и ответы шли ровной чередой. Тэмкинхил, мысленно согласился Элан, действительно был искусным и добросовестным дознавателем. Задаваемые ровным, спокойным тоном вопросы были прямыми и просто сформулированными. Он выяснял ход событий в точной, насколько это было возможно, хронологической последовательности. В те моменты, когда из-за языковых трудностей возникало недопонимание, Тэмкинхил терпеливо возвращался к вопросу, пытаясь докопаться до истины. Он не пытался торопить, запугивать, ловить на слове или запутывать допрашиваемого. И ни разу Тэмкинхил не повысил голос.
Теперь стенографистка аккуратнейшим образом записывала все вопросы и ответы. Протокол расследования, как понял Элан, будет служить доказательством строгого соблюдения процедуры, и опровергнуть результаты расследования, ссылаясь на ее нарушение, теперь будет почти невозможно. Того же мнения, судя по тому, что он эпизодически одобрительно кивал головой, придерживался и А. Р. Батлер.
История жизни Анри Дюваля, складывавшаяся сейчас на их глазах из отдельных кусочков, звучала в основном так же, как ее уже слышал Элан Мэйтлэнд: рождение в Джибути, раннее детство — в нищете и скитаниях, но хотя бы согретое материнской любовью.., смерть матери, когда ему было всего шесть лет. А потом — страшное одиночество, животное существование в грязи туземных кварталов; старик сомалиец, взявший его под свой кров. Опять бродяжничество, но на этот раз в одиночку. Из Эфиопии в Британское Сомали.., обратно в Эфиопию… верблюжий караван., работа за еду.., переход границ с другими детьми…
Но вот его, более уже не ребенка, останавливают на границе Французского Сомали, которое он считал своим домом, своей родиной. Потрясшее его осознание того, что ему нигде нет места.., что без документов его для властей просто не существует.., возвращение в Массауа, добыча пропитания воровством.., облава на рынке.., бегство.., ужас.., погоня.., и итальянское судно.
Гнев итальянского капитана, издевательства боцмана, жизнь на грани голодной смерти и снова бегство… Доки Бейрута, охрана, вновь ужас, отчаяние — и вновь безлюдное в ночи судно.
“Вастервик” и капитан Яабек, первое знакомство с добротой, попытки ссадить его на берег, отказы, “Вастервик” превращается в тюрьму… Два длинных года, безысходность, отверженный.., повсюду наглухо закрытые двери: Европа, Ближний Восток и Соединенные Штаты с их хваленой свободой… Канада — его последняя надежда.
“Да может ли кого-нибудь не растрогать это повествование?” — думал Мэйтлэнд. Он наблюдал за лицом Тэмкинхила. Оно выражало сочувствие, вне всяких сомнений. Дважды дознаватель, задавая вопросы, запнулся, в нерешительности теребя свои усы. Не из-за душевного ли волнения?
А. Р. Батлер не растягивал более губы в высокомерно-снисходительной улыбке. Вот уже некоторое время он упорно не поднимал глаз, внимательно разглядывая свои руки.
Но принесет ли сочувствие какую-нибудь пользу — это совсем другое дело.
Прошло почти два часа. Расследование близилось к концу.
Тэмкинхил спросил:
— Если бы вам разрешили остаться в Канаде, что бы вы стали делать?
С живым энтузиазмом — даже после продолжительного допроса — Дюваль ответил:
— Первое идти школа, потом работать, — и добавил:
— Я работать очень хорошо.
— У вас есть деньги?
— Я иметь семь доллар тридцать цент, — с гордостью похвалился Анри.
Деньги эти, как было известно Элану, в канун Рождества собрали для Дюваля водители автобусов.
— У вас есть какое-нибудь личное имущество?
— Да, сэр, очень много. Вот этот одежда, радио, часы. Это мне присылать люди, и фрукты присылать. Они давать мне все. Я благодарить очень много эти хорошие люди.
В наступившей внезапно гнетущей тишине стенографистка перевернула страницу.
Наконец Тэмкинхил задал очередной вопрос:
— Кто-нибудь предлагал вам работу?
— Если позволите, я отвечу… — вмешался Элан Мэйтлэнд.
— Да, мистер Мэйтлэнд.
Покопавшись среди бумаг в своем портфеле, Элан нашел и достал две требуемые.
— За последние несколько дней получено множество писем, — сообщил он.
На миг снисходительная улыбка вновь вернулась к А. Р. Батлеру.
— Да, уж в этом я нисколько не сомневаюсь. — заявил он.
— Вот два конкретных предложения предоставить работу, — объяснил Элан. — Одно от компании “Ветерэнз фаундри” и второе — от “Коламбиа тоуинг”, которая готова нанять Дюваля палубным матросом.
— Благодарю. — Тэмкинхил прочитал письма, предложенные Эланом, и передал их стенографистке. — Запишите, пожалуйста, названия и имена.
Дождавшись, когда та вернет письма адвокату, дознаватель спросил:
— Мистер Мэйтлэнд, желаете ли вы подвергнуть мистера Дюваля перекрестному допросу?
— Нет, — отказался Элан.
Что бы сейчас ни произошло, процедура была проведена так тщательно и корректно, как можно было только желать.
Тэмкинхил вновь потеребил усы, потряс головой. Открыл было рот, словно собираясь что-то сказать, но передумал. Вместо этого он просмотрел содержимое лежавшей перед ним папки и достал отпечатанный типографским способом бланк. Под выжидательными взглядами присутствующих Тэмкинхил заполнил чернилами бланк в нескольких местах.
“Ну, вот оно”, — подумал Элан.
Тэмкинхил поднял взгляд на Анри Дюваля и посмотрел прямо в глаза.
— Мистер Анри Дюваль, — произнес он, затем продолжал читать уже по типографскому бланку. — На основании показаний, полученных в ходе данного расследования, я пришел к решению, что вам не разрешается въезжать или оставаться в Канаде, и, что было доказано, что вы относитесь к запрещенной категории, упомянутой в параграфе “т” статьи 5 закона об иммиграции, поскольку не выполняете или не соответствуете условиям или требованиям частей 1, 3 и 8 статьи 18 свода иммиграционных правил.
Сделав паузу, Тэмкинхил вновь взглянул на Дюваля. Потом продолжил ровным, твердым голосом:
— Настоящим я приказываю задержать и депортировать вас в место, откуда вы прибыли в Канаду, или в страну, уроженцем или гражданином которой являетесь, или в такую страну, каковая может быть одобрена министром…
“Задержать и депортировать.., параграф “т” статьи 5.., части 1, 3 и 8 статьи 18… Мы рядим свое варварство в покровы учтивости и называем это цивилизованностью, — подумал Элан. — Да мы же Понтии Пилаты[64], обманывающие себя, будто мы христианская нация. Мы милостиво впускаем какую-то сотню туберкулезных иммигрантов и самозабвенно бьем себя в грудь в упоении показной праведностью, игнорируя миллионы других искалеченных войной, на которой разбогатела Канада. Избирательной иммиграцией, отказами в визах мы приговариваем детей и целые семьи к нищете, а порой и смерти, а потом брезгливо отводим глаза и воротим нос, чтобы, не дай Бог, не увидеть этого или не учуять. Мы ломаем, отвергаем человеческое существо, а потом ищем разумных оправданий своему позору. И на все, что бы мы ни творили, на каждый образчик нашего лицемерия и фарисейства у нас есть закон или правило.., параграф “т” статьи 5.., части I, 3 и 8 статьи 18…”
Элан отодвинул стул и встал. Его мучило желание броситься вон из этого кабинета, ощутить свежий вкус холодного ветра и чистого воздуха…
Анри Дюваль с испуганным лицом взглянул ему в глаза. Дрогнувшим голосом выговорил одно только слово:
— Нет?
— Нет, Анри. — Элан медленно покачал головой и положил руку на его худое плечо под грубой матросской фуфайкой. — Очень сожалею… Но, по-моему, вы постучались не в ту дверь.
Палата общин
Глава 1
— Значит, кабинет вы информировали, — сказал Брайан Ричардсон. — И как они восприняли?
Он провел ладонью по покрасневшим от утомления глазам. Со вчерашнего дня, с момента возвращения премьер-министра из Вашингтона, Ричардсон почти все время провел за рабочим столом в своем офисе, откуда десять минут назад и отправился в такси на Парламентский холм.
Глубоко засунув руки в карманы пиджака, Джеймс Хауден стоял у окна своего кабинета в Центральном блоке, разглядывая неиссякаемый в разгар рабочего дня поток посетителей парламентского комплекса. За какие-то считанные минуты перед его глазами прошли: судя по всему, посол некой державы; трио сенаторов, очень похожих на высохших от древности индусских жрецов-пандитов; облаченная в траурно-черные одеяния духовная особа, шествовавшая грозным напоминанием о неотвратимости судного дня; казенные курьеры, лелеявшие украшенные монограммами почтовые сумки как символ своей сиюминутной значимости; шумливая стайка парламентских репортеров; чувствовавшие себя в привычной обстановке, как рыбы в воде, депутаты парламента, откушавшие ленч или совершившие вместо него оздоровительную прогулку; ну и, конечно, неизбежные туристы, многие из которых останавливались позировать своим друзьям с фотокамерами рядом с застенчиво-глуповато улыбавшимися полисменами Королевской конной полиции.
