Станислав Говорухин - Вертикаль. Место встречи изменить нельзя
Трава, выпрямляясь, окружала спящих, обнимала их сплетенные ноги, спутанные руки.
В эти сонные послеобеденные часы лес пустовал, и они оставались, кажется, совсем одни. Два голых человека на голой земле. Среди папоротников, лопухов. Поодаль от крапивы.
Она вышла из лифта на лестничной площадке и услышала, как за дверью орет телефон. Он орал, пока Катя возилась с дверными замками, входила в дом и шла к отчаянно звенящему телефону через всю квартиру.
— Где ты была?! — закричала свекровь. — Я уже хотела звонить в милицию. Нельзя же так! Надо же хоть немного думать о старом больном человеке… — Она продолжала кричать еще что-то. Катя не стала слушать. Она опустилась на диван, положила телефонную трубку рядом с собой и терпеливо ждала, когда наконец замолкнет неразборчивый механический голос.
Ирина Дмитриевна любила читать перед сном газеты. Вооружившись карандашом и ножницами, она отмечала и вырезала все, что представлялось ей занятным, полезным и поучительным. По преимуществу — из области медицины, кулинарии и права. Прочитанные страницы она роняла на пол возле кровати. Газеты и телевизор были основным способом общения Ирины Дмитриевны с внешним миром. Подруг она старалась избегать: подруги старели и умирали, бестактно напоминая об участи, общей для всех без исключения. Но и мир последнее время не слишком радовал Ирину Дмитриевну. Он становился все более непристоен, агрессивен, а главное, свински равнодушен к ней, к ее прошлому, к ее надеждам. Примчалось веселое стадо сильных, расчетливых, оскорбительно молодых и растоптало, оплевало все, чем жила Ирина Дмитриевна, на что потратила свою жизнь. И вот тут, подумав об оскорбительной молодости, Ирина Дмитриевна вспомнила, как переменилась невестка в последние дни. Отчасти эта перемена приятно будоражила. Ирина Дмитриевна привыкла и любила, чтобы жизнь в доме вертелась согласно ее воле, а теперь вот возник некий диссонанс, молчаливый вызов, требующий от нее, как от хозяйки и главы, концентрации душевных сил и применения власти с целью наведения порядка — так сформулировала сама бедная старушка, одуревшая к часу ночи от газетного лексикона. Применение силы и власти — это было именно то, чего Ирине Дмитриевне не хватало.
В глубине души Ирина Дмитриевна надеялась, что судьба однажды сведет ее сына с некоей женщиной, достойной его, равной ему по интеллектуальному развитию и положению в обществе, и тогда Митя бросит эту свою машинисточку, старше его на пять лет. Ирина Дмитриевна с умилением представляла себе, как она будет утешать Катю, говорить ей о смирении, и что жизнь мудрее нас, и о необходимости прощать тому, кого любишь.
Вот так вот Ирина Дмитриевна лежала, вяло читала, вяло размышляла и не заметила, как ее взял сон. Она забыла выключить лампу, но не свет разбудил ее, а какой-то посторонний звук, который она не сразу осознала. Ирина Дмитриевна погасила свет и собралась снова заснуть, но тут поняла: ее разбудили шаги и чей-то смех, кто-то ходил по дому.
— Катя! — позвала она, приподнимаясь в постели.
Шаги стихли. Кто-то остановился на первом этаже и молчал.
— Катя, это ты?! — Она испугалась, села.
— Я, конечно, я, — погодя отозвался голос, в общем-то Катин, но какой-то чужой, фальшивый, как если бы среди ночи Катя шла воровать серебряные ложки из буфета, а ее застукали.
От окна в комнату плыл серый воздух. Ирина Дмитриевна не понимала: вечер ли еще или уже рассвет. Пришлось зажечь лампу и удостовериться: пять часов. Стало быть, рассвет. Нашла время болтаться по дому, Ирина Дмитриевна снова забылась сном и некоторое время пребывала в непрочном тревожном забытьи, а потом резко очнулась с определившейся вдруг во сне тревогой: смех! Она ведь не только шаги слышала, но еще и смех. Не зря она опасалась за Катю.
Она встала и вышла из комнаты. В доме была покойная сонная тишина. Только где-то снаружи, за просторным окном гостиной уже вскрикивали птички. Ирина Дмитриевна сползла по лестнице на первый этаж, нашаривая ногами ступени, вошла в спальню невестки и сына и окаменела.
Она постояла, в бессильном ужасе глядя на этих… двоих. Да что же это?! Господи! В доме?! Да как же это можно?! Губы ее задрожали. Ирина Дмитриевна повернулась и пошла наверх, в свою комнату. Когда взбиралась по лестнице, у нее прихватило затылок. Она еле добралась до постели и приняла кое-что из лекарств, имевшихся в изобилии в ее тумбочке.
Она лежала и смотрела на золотящиеся от солнечного света занавески. Что же это за бесстыдство такое?! Притащить с улицы какого-то кобеля! Это же до чего надо докатиться?! А впрочем, она всегда ждала от этой девицы что-либо подобное. Дыхание наконец выровнялось. Сердце перестало колотиться. Ирина Дмитриевна уже улыбалась злорадно. Она всегда чувствовала, что этим кончится, она предостерегала Митю, а он не желал ее слушать, и вот результат. Ирина Дмитриевна заснула, почти умиротворенная.
Решение было принято: как только Митя возвращается, они подают на развод. И пусть она живет, как ей заблагорассудится. Конечно, очень жаль Митю. Он будет тяжело страдать, а эта… девка будет, конечно, раскаиваться и клясться-божиться, что больше никогда, ни с кем. Но где гарантия, что такое у нее впервые?! Нет гарантий. И неизвестно еще, какой образ жизни она вела до того, как влезла в их семью.
Утром все происходило так обыкновенно, как будто ночью ничего не случилось. Женщины вставали и сталкивались перед дверью ванной комнаты, невестка уступала свекрови, а потом они мирно завтракали на кухне, мирно беседуя. Катя ловила на себе иногда любопытно-брезгливый взгляд Ирины Дмитриевны, но не придавала этому значения. Она была слишком безнадежно больна счастливым, женским своим безумием, чтобы прислушиваться к инстинкту самосохранения, соблюдать осторожность и предусмотрительность.
«Вы будете еще?» — «Нет, достаточно, а молоко ты все-таки перелей в молочник, будь так любезна». — «Буду, буду, обязательно». — «А Ольга Петровна мне вчера сказала, что ей вчера сказали, что сегодня на станцию, может быть, завезут сметану. Катя, ты слышишь?» — «Слышу, я все поняла, я сбегаю…»
Так они привычно ворковали, пока сидели за столом, и позже, когда Катя мыла посуду. А когда она домыла посуду и ушла к себе работать, Ирина Дмитриевна затосковала от невостребованности чувств и жажды действия.
Ей стало пронзительно жаль себя, все свое несбывшееся, несостоявшееся. Она бы, пожалуй, и всплакнула теперь вслед ускользающей и, наверное, не лучшим образом использованной жизни, но увидела: по тропинке от калитки к дому идет этот тип, шагает, как хозяин, ягодки с кустиков по дороге ухватывает. Совсем уже обнаглел, явился средь бела дня как ни в чем не бывало.
