Курилов Семен - Ханидо и Халерха
Он повернулся назад и начал приглядывать дерево с сухими нижними сучьями. И в это время увидел Лелехая и Ниникая, вышедших из яранги.
Брат Тинелькута был женихом — чуть-чуть переростком. Считалось, что он мог бы обзавестись семьей лет пять назад. Звался он Ниникаем, а попросту парнем, был он очень красивым, ну, а красивый парень из богачей всегда на виду и на языке. Не сбылись ожидания, что Ниникай вот-вот начнет разгонять молодую кровь: он стал пить и пить, а беды девушкам от него не было. Прошлой осенью он как будто сошелся с очень красивой чукчанкой. Однако прошла зима, а Тинелькут свадьбу не собирал. И сам Ниникай что-то мудрил: новую невесту не подыскивал и с этой не сходился по-человечески… Это был высокий, ладный, хоть и не плечистый парень, с гибкими молодыми движениями, которые не могла скрыть свободная одежда из шкур. Лицо у него чуть лоснящееся, в меру смуглое, волосы мягкие, и нигде они не топорщатся, нос ровненький, губы нежные. И только глаза ему как будто достались чужие — они диковатые, а часто — когда он выпьет — еще и въедливые, какие-то опасные. Из-за этих-то глаз всем и казалось, что Ниникай непременно начнет куролесить.
Пурама не просто не любил его, но ненавидел, как только может ненавидеть мужчина более молодого мужчину. Почему — он не знал сам. Может быть, потому, что Ниникай чем-то походил на него — нет, не красотой, а гибкостью тела, глазами; да, только этим. Между ними, однако, и впрямь была огромная разница: один пил и жил в свое удовольствие, а другой рыбачил, ходил на зверя, впутывался в грызню шаманов, любил, чтобы о нем говорил народ… Ну, а толстенького, маленького Лелехая Пурама вообще не считал достойным своего внимания.
Сейчас оба молодых богача шли прямиком к Пураме, хотя им следовало бы идти к купцам — чтобы потихоньку от старших выпить горькой воды: камусы-то завернули в тряпочки, — видно.
— Что? — спросил Пурама, когда они подошли к нему и молча стали разглядывать его лицо, будто никогда не видели.
— С нами… брат, а? — неуверенно, но стараясь выглядеть отчаянным, попросил Ниникай. — Понемногу бы… для веселости…
— Я пью только вечером, да и то если душа горит, — ответил охотник.
— Домой собираешься, а душа ничего не просит? — спросил Лелехай.
— А чего ей гореть! Жене три маха материи привезу, сыну — американских калачиков, а себе — пороху и пуль… — Пураме показалось, что Лелехай грубо намекает на его зависть к богатым людям, которые увезут с ярмарки очень много товаров.
Ниникай без ошибки понял его.
— Нет, брат, мы не про то говорим, — подступил он ближе. — Это мы сейчас от Куриля слышали, что у вас там сложно с одной красивой бабенкой… которой ты помогаешь… Что — она родить скоро должна?
Пурама от этих слов похолодел. Но не просто похолодел. Он испытал то же чувство, что в момент встречи с медведем, которого непременно надо убить, — хочешь не хочешь. Отвернув лицо, Пурама искоса, беспощадно посмотрел в глаза Ниникая.
— А вы так луны через четыре приезжайте в Улуро, — сказал он. — Бабенка после родов поправится. Побалуетесь…
Глаза молодого богатого чукчи блеснули таким холодным огнем, что Пурама не удивился бы, если б увидел в его руке выхваченный нож.
Насупился, сдвинув широкие редкие брови, и Лелехай. Однако Лелехай в счет не шел, и, если б все они разошлись молча, Пурама даже не заметил бы его лица. Но толстенький, маленький племянник Чайгуургина шагнул вперед и сказал такие слова, от которых у охотника даже зарябило в глазах.
— Пошли, Ниникай, пошли, — тронул он за рукав дружка. — Мы к нему, как к своему человеку, а он нас вожжой… Наверно, из-за ружья обозлился на всю ярмарку. Да мы сейчас разговор о вашей Пайпэткэ слышали — хотели тебя расспросить. Вот ему, ему удивительно это все. Хотел по-человечески… Нам тоже жалко ее…
Ниникай вдруг резко повернулся — и, не сказав ни слова, зашагал по направлению палатки русского купца Соловьева.
— Знаю, как вам жалко бывает! — сказал уже не так зло Пурама. — Особенно если девка сирота и защиты у нее нет.
Он хотел уйти, но Лелехай сделал еще шаг вперед и спросил:
— У тебя сколько оленей в стаде?
— Пятьдесят три. Да дома десять. Не дойдешь до палатки, как сосчитаешь.
— А те, что Куриль пасет?.. Слушай, чего ты волком на богатых оленных людей смотришь? Сам-то — оленный! Живешь только под бедного. А!.. — махнул короткой рукой Лелехай, собираясь уйти. — Чудные вы, юкагирские богачи: Петрдэ — глупый скряга, вашему голове шаманы мешают жить, ты — видно, большой хитрец. А у Ниникая переживания. Понимаешь — переживания!
— Га! Переживания! У чукчи… По три жены имеете.
— У Чайгуургина одна. У меня одна.
— У Каки тоже сперва была только одна… Не о чем говорить: ты молод и ничего в этих делах не смыслишь.
— Ну не смыслю, — значит, не смыслю. А тебе только скажу: у Ниникая невеста беременна, а свадьбы не было. Ты понять это можешь? Мучается человек.
— Ха-ха-ха… — зло изобразил Пурама смех. — А я о чем говорил? Красивая? До свадьбы с женихом играла? И шаман Кака знает об этом, наверно?.. Ладно, иди, Лелехай — веселись, пей со своим другом. Переживайте. И нечего вам интересоваться судьбой юкагирки: у вас то же самое будет.
Пурама зачем-то перевернул ногой нарту кверху полозьями и зашагал в лес.
Не ожидал Пурама, что этот последний день ярмарки будет таким суматошным. Не успел он засыпать снегом костер в яранге, как старик Петрдэ, обтерев руками губы и подбородок с редкими волосинками, спокойно проговорил, растягивая слова:
— Ты, Афанасий, должно быть, умно тогда сказал, что камусы да оленьи шкуры надо бы здесь обменять. Чего их в Нижний везти? Пьянство будет, а торговли не будет… Попроси-ка Пураму, чтоб он мне помог кое-что променять…
Он свалился с дерева, ударился и опомнился — не иначе… Ни один из возов Петрдэ действительно не был развязан — это Пурама видел. Но он знал и другое: старик слишком опытен и хитер, чтобы сделать себе что-то во вред.
Мало ли! Возможно, ему не подходят цены, может, он учуял чей-то просчет и ждет выгодного момента — ни одного ведь дня он не сидел на месте, каждую ярангу и палатку обошел только кругом, почитай, раз по десять… Но что же теперь получается?.. А если бы разум у него пробился сквозь скряжничество завтра, когда люди разберут яранги и палатки?..
Пока Пурама соображал, что бы такое ответить старику, Куриль уже придумал ответ:
— Да он поможет, конечно. Только я хотел возы вместе с ним поправить: не все хорошо уложено. До середины дня и прокрутимся…
Петрдэ не обиделся и не отчаялся.
— Ну что ж, — спокойно сказал он, — и ладно. А я посижу на нарте, покурю и вас подожду.
